Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Горючего в баках оставалось примерно минут на сорок, когда мои тяжкие раздумья разрешил главный прожектор с центрального КП, который мигнул в сторону севера. Это означало, что на запасном аэродроме Суйнин, что в 130 километрах от Чунцина посадка возможна. Курс 0 градусов, время полета тридцать четыре минуты. По маршруту нужно перелететь горный хребет высотой более 1500 метров, закрытый грозовой облачностью. Я собрал группу позывными сигналами кодовых огней. Ребята, на редкость дисциплинированно, как всегда в минуты опасности, подстроились к моему самолету, также включив кодовые огни, и мы не без удивления обнаружили, что нас только семеро. Позже выяснилось, что, как обычно бывает, самый шумный из летчиков, пьяница, обжора и женолюб И. А. Корниенко еще примерно час назад сделал правильный вывод об опасности нашего положения и, бросив боевую группу, ушел на аэродром Суйнин, где и благополучно приземлился, избежав «всех прелестей» встречи с тропической грозой на высоте 2000 метров, над горами.
Впрочем, при подлете к горному хребту дождь над ним уже закончился и, облачность освободила вершины. Однако, видно их было достаточно плохо и весьма неприятно вдруг обнаружить, буквально под собой, проплывающие острые шпили горного хребта, до которых, казалось, можно рукой достать — сдай мотор и крышка. Кодовые огни наших самолетов помигали над вершинами хребта и мы продолжали лететь над идеально ровной равниной, которая, как я знал, на протяжении 80 километров тянулась от подножия гор по ту сторону хребта до самого Суйнина. Здесь нас встретила другая напасть. Чем ближе мы подлетали к Суйнину, тем хуже становилась видимость — наползал дождь вперемешку с туманом. А мне, как лидеру группы, было необходимо строго выдерживать компасный курс, определять высоту полета и рассчитывать его время. Только строжайший учет всех этих данных мог обеспечить нашей группе мягкое приземление на аэродроме. Я невольно вспомнил нашего комэска Гришу Воробьева, который, очевидно, дернув граммов двести спиртного, завалился сейчас давать храпачка или разгуливает по аэродрому обсуждая, с кем-нибудь из оставшихся на земле пилотов: «Как там дела у Пантелеевича?».
С началом серьезных боевых действий люди стали открывать свое истинное лицо. Выяснилось, что крикливый Корниенко, ранее обещавший раздирать японцев на части прямо в воздухе, весьма трусоват, да и наш бравый командир Гриша Воробьев все норовил, чтобы я без него вел группу на боевую работу, а потом совсем захворал, раскашлялся, объявил себя больным и досрочно, месяца за три до конца командировки, улетел в Москву, оставив эскадрилью на меня и своего помощника Александра Михайлова. В Василькове, к нашему возвращению, он успел адаптироваться и настолько привык звонить о своих китайских подвигах, что начал даже мне их живописать, немилосердно привирая.
А пока мы летели на Суйнин и я чувствовал, как от колоссального напряжения по телу, под комбинезоном, пробегает дрожь, перемежаемая струйками пота. По расчетам времени и скорости, подо мной должен быть аэродром Суйнин, но никаких сигналов с земли и обозначений аэродрома не было видно. Возможно, аэродромные службы принимали нас за самолеты противника? Я решил, что буду лететь еще минуты три по прямой, а потом стану на круг, на высоте 1000 метров, чтобы оставить запас высоты для прыжка с парашютом — бензин заканчивался и принялся кодовыми огнями подавать свой позывной сигнал: мигание три раза. Я уже пролетел аэродром, когда внизу справа увидел зеленую ракету, как позже выяснилось пущенную комендантом аэродрома Суйнин. Я оглянулся назад и увидел, что все летчики, которые шли за мной в сомкнутом строю, от радости замигали кодовыми огнями, одновременно подавая сигнал земле, что летят свои. Мы стали на большой круг, определяя точную высоту и готовясь к снижению. Горючее было на исходе, мы находились в воздухе уже четыре с половиной часа. В это время на аэродроме Суйнин вспыхнула свеча американского производства о которой я уже писал и на целых пять минут летное поле прекрасно просматривалось. Времени терять было нельзя и я, исходя из того, что все ведомые повторят мой маневр, наклонил самолет на левое крыло и стал снижаться скольжением. Всякий такой маневр позволял снизиться метров на двести. Как будто вырубал в воздухе своеобразные ступеньки. При скольжении на И-15 БИС нужно сбавлять газ и слегка прикрывать жалюзи, чтобы мотор не остыл и не заглох. Скольжение на «этажерке» сопровождается «музыкальным эффектом». Все несущие и поддерживающие ленты плоскостей начинают петь и играть наподобие балалайки. Снизившись до высоты ста метров, я зашел на посадку и совершенно нормально приземлился, скоро оказавшись под сенью тех самых пальм, которые росли на восточной окраине аэродрома Суйнин.
Вместе с китайцами нас встретил Корниенко, настроенный совершенно добродушно, вроде бы это и не он удрал с поля боя. Я принялся его отчитывать, а он выкручивался, превращая все в шутку. Потом мы пробовали с ним разобраться у главного военного советника, где он объяснял, что, мол, испугался и потерял ориентацию. Таковы были порядки в ту эпоху, что человека, неосторожно сказавшего двусмысленное слово о Товарище Сталине стирали в лагерную пыль, а с настоящим трусом, горлохватом, дезертиром, проходимцем или ворюгой, никто не хотел связываться.
Нам удалось поспать не более двух часов. Разбудивший нас комендант, даже не предложив чашку чая, передал срочный приказ лететь на Чунцин, куда направились японские самолеты — бомбить город. Мы шли к машинам буквально покачиваясь от усталости и переживаний той ночи, которую каждый, конечно же, запомнил на всю жизнь.
Было примерно половина восьмого утра по местному времени, когда наши самолеты взлетели и взяли курс на Чунцин. Противника над городом не было. Аэродром Бешеи был уже немного расчищен китайскими солдатами от земляных глыб, заваливших взлетно-посадочную полосу — последствий ночной бомбежки. Мы осторожно произвели посадку на специально подготовленной посадочной полосе шириной 30–40 метров. Едва успели приземлиться, как снова пошел сильный тропический дождь, на целую неделю опустивший свой плотный занавес над сценой воздушной войны в Китае 1939 года.
Под этим завесом мы могли немного осмотреться, чтобы получше узнать страну, в которую попали, и выяснить, как мы выглядим на ее фоне. Должен сказать, что не один раз мне приходила мысль, что если уж в Китае, с его многомиллионным, терпеливым народом, не удалось построить приемлемую модель социализма, как мы ее представляем, значит делу наших теорий — полный «швах». Уж кто знает, что экономика должна быть экономной, так это китайский крестьянин. Часть бензина Китай того времени получал из СССР, что было далеко и дорого, а другую — закупал на международном рынке у нефтяных монополий и доставлял через Индокитай и Бирму. Бензин поступал расфасованным в белые жестяные бидоны емкостью по 10 литров. Так же фасовалось и моторное масло. Для заправки нашего самолета требовалось 20 таких банок. А из пустой тары китайцы чего только не наделали: баночки, посуду, игрушки, безделушки, благо бидоны были никелированными и их возврата никто не требовал. Целую неделю мы отсыпались после нервных встрясок, связанных с воздушными боями, в свободное время наблюдали за этим китайским рукоделием, а потом небольшими группами начали выезжать в Чунцин. Оказалось, что мы довольно состоятельные люди в стране, где при наличии денег можно кое-что купить. В грязном и сером с виду городе, слепленном из глины, бамбука и бревен, имелись великолепные универсальные магазины китайских и западных торговых фирм, которые ломились от обилия товаров, а в сверкающих витринах отражались толпы оборванных бедняков и безработных. Особенно бросалось в глаза огромное количество нищенствующих детей. Они бегали за нами, произнося слово «киго» — «дай» и протягивая грязные ручонки, просили милостыню. В Чунцине было до пяти тысяч рикш. И нам казался очень позорным этот транспорт-человек, едущий на человеке. Сотни носильщиков были готовы отнести всякого желающего в любое место за очень умеренную плату.
Эти манеры китайцев вызвали один довольно неприятный инцидент, когда Саша Кондратюк вместе с летчиками из другой эскадрильи, желая продемонстрировать пролетарскую солидарность, и выяснив, что бедный рикша, смуглый человек в трусах, с полотенцем за поясом для вытирания пота, с раздутыми варикозными венами на ногах от непосильного труда, ни разу в своей жизни не катался в собственной повозке, а только возил других, посадили его на место седока и долго катали по Чунцину, вызвав в городе переполох не хуже возникавшего при налете японских бомбардировщиков. Китайцы глазам своим не верили, когда увидели совсем обалдевшего рикшу, то и дело пытающегося удрать из собственной бедарки, которого таскает по улицам европеец, одетый в приличный костюм, в шляпе и при галстуке, а еще два европейца подталкивают бедарку сзади под крики «Давай!», которые испускали еще два европейца бегущих сзади.
