Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
– Точно штабник, – сразу определил капитан опытным глазом. С виду прибывший был совершенно цел. Разве что на лбу под роскошным смоляным кучерявым чубом здоровенная шишка, уже наливающаяся синевой, но с этим вряд ли хирурги нужны, что-то другое привело. Так и оказалось – офицер связи из бригады. Представился, внятно сообщил – проезжал мимо полевого стана, там военфельдшер Кострикова просит о помощи – много раненых, тяжелые, больше двадцати только сам видел. При нем грузили санлетучку, но нужна помощь.
Кострикову начштаба отлично знал. Невысокая, подвижная, худенькая, сероглазая, очень толковая. Раз просит помочь – значит тяжело там, зря такие, как она, не беспокоят.
Берестов прикинул расстояния – получилось, что от места боя и полевого стана до медсанбата ближе, чем думал – причуды извивов линии фронта. Страшно зачесалось съездить туда самому, хотя это впрямую не входило в обязанности. Ну вот прямо невтерпеж. Получил добро от удивленного начальства и дернул на санитарной машине, помечая маршрут уже нормальными фанерными табличками-указателями. Следом катили по раздолбанной, изрытой воронками от бомбежек дороге еще два медсанбатовских грузовика и тот самый БА–20. Несколько километров всего было ехать, проскочили мигом, хотя водителю пришлось вовсю вертеть баранкой, объезжая дыры в дороге, да еще он тихонько чертыхался, поглядывая на валявшиеся по обочинам раздолбанные остовы грузовиков и обломки телег, рядом с которыми пухло пучились лошадиные вздутые трупы. Пыль висела кисеей.
Приехали точнехонько, после приключений в окружениях у Берестова словно инстинкт какой-то древний проснулся, ориентировался он на местности словно следопыт какой-то. Действительно раздолбано все в хлам, ни одного целого здания. Броневичок бодро протарахтел за угол полуосыпавшегося остова здания, тормознул. Покатили за ним – сразу и раненых нашли. Санитары, не мешкая, пошли грузить бледных, осунувшихся бойцов. Судя по повязкам – действительно большая часть тяжелые. Но странно, почти все пехотинцы, танкистов мало.
Берестов немного удивился только тому, что водитель броневика куда-то бодро похрял и обратно вернулся с пустой канистрой.
– Военфельдшер воды попросила, мы ей свою канистру и отдали. А сейчас она уже ей не нужна, – пояснил, не моргнув глазом, красавчик-связник. Ну как же! Понятное дело, не зря такой характерный брюнет! Вот не будь у Берестова прострелен язык, он бы обязательно что-нибудь ехидное сказал, типа бородатого анекдота:
– Вы нашего Додика из полыньи спасли?
– Мы!
– А кепочка его, извините, где?
Но капитан стеснялся разговаривать на отвлеченные темы с посторонними. Поэтому сказал другое, а именно то, что военфельдшер Кострикова – дочка того самого Кирова. Которому памятники стоят. И который крейсер. Да, родная. К удивлению начштаба, штабной офицер отлично его понял и преисполнился, даже с сомнением на канистру поглядел, посерьезнел.
Наступила неловкая пауза. Выручил грохот танкового двигателя. Оба переглянулись, но рев дизеля и лязгающий бряк необрезиненных колес явно говорил, что это наша машина, Т–34. Хотя от приятелей разведчиков Берестов отлично знал, что у эсэсманов есть трофейные наши танки, и они их отлично умеют пользовать. Видимо, и штабник такое слыхал, судя по тому, что тоже встревожился. Выглянули из-за угла разваленного домика. Перевели с облегчением дух. Наши. Танковый тягач, сделанный из тридцатьчетверки, с которой сняли башню. На броне – несколько человек сидит кучкой, белеют повязками.
И среди танкистов – белые волосы над окровавленными бинтами. Младший лейтенант жалостливо охнул. Отвоевалась бравый военфельдшер. И Берестов непроизвольно охнул. В лицо прилетело Костриковой, сидела, как старорежимные женщины Востока – только глаза видно из-под бинтов, словно в чадре белой. Но характер никуда не делся, с танка она сама слезла, а потом стала падать, успели подхватить. Уж кто-кто, а капитан знал, что такое ранение в лицо. А уж молодой женщине-то…
– Два десятка ребят наших с поля боя вытащила, – хмуро проинформировал санитар в совершенно белой пилотке и такой же выцветшей гимнастерке.
С эвакуацией тянуть не стали, громыхало и ревело слишком внушительно и совсем рядом. Бронеавтомобиль укатил туда, где в воздух взметывались столбы дыма. Штабник на прощание пообещал, что фрицев не пустят, хотя те прут, как очумелые, и лезут во все щели, щелочки и дырочки.
Берестов уступил место в кабине военфельшеру, и когда она попыталась мычать, возражая, прикрикнул строго. Поглядел как можно более грозно. Села, слава богу, беда с этими женщинами, привычно уже вздохнул начштаба, забираясь в кузов. Обратный путь показался куда короче. Пока начштаба связывался со штабом танкового полка, чтобы выделили замену Костриковой, пока то-се, грузовики уже увезли беднягу военфельдшера и тех ее подопечных, которые были уже готовы ехать. Только раненых – в госпиталь, а неугомонная военфельдшер после хирургической обработки обратно на свой пункт вернулась, откуда силы взялись, кровищи-то много потеряла. Берестов и порадовался, и огорчился – с одной стороны хорошо, что ранение легкое, с другой стороны, молодой женщине лицо распороло – радости в этом совсем нету. И согласился с начальством своим – это на войне ранение легким считается, а так по-человечески посмотреть – совсем оно не легкое, особенно если в мирное бы время случилось.
С остальными ранеными возились до вечера, благо добавлялись новые. Но в этот раз потери были невелики, все же второй эшелон, как ни верти, а первая линия обороны в этот день устояла. Ни «Рейху», ни «Мертвой голове» не удалось ни черта из задуманного, не продвинулись ни на шаг, наоборот, в некоторых местах, наоборот, эсэсовцев посунули. Правда, ненамного, да и Лейбштандарт устоял, хотя по нему, как говорили, и врезали со всей пролетарской ненавистью.
А потом в палатку зашел старшина Волков с загадочным видом, словно старорежимный Дед Мороз, притащивший подарок. Только Снегурочки не хватало и бороды из ваты. Помня сказанное начальством, капитан строго посоветовал воздержаться от оскорблений народов СССР. Дед Мороз Волков выпучил глаза и на минуту растерялся.
– Когда я их оскорблял, товарищ капитан? – обиженно вопросил он.
А когда Берестов напомнил, удивился еще больше.
– Так это не оскорбления никак. По-ихнему «кардаш» – это родственник, братец. А «елдаш» – сверстник, приятель. Что в этом обидного?
– А финны?
– Товарищ капитан! Финны – враги были. И они действительно лахтари. Сколько раз они доказывали, что – мясники. Вы ж сами читали! Во всех газетах было.
Начштаба покряхтел, понимая, что попал пальцем в небо, что для начальника всегда неприятно. Спросил – довезли ли немца летчика, докуда надо?
Тут уже закряхтел неловко сам Волков. И взглядом по полу завозил:
– Удрал немец. Сиганул через борт, а эти два елдаша растерялись от такой прыти, спохватились поздно, он уже в лес убежал, там и бежать-то было
