Чардаш смерти - Татьяна Олеговна Беспалова
Тогда в дело вступил Мытарь. Этот, похоже, задался целью последние мгновения своей жизни посвятить истреблению Низовского. Он расстрелял в него весь рожок и не напрасно. Первые шесть путь били по промерзшему сосновому стволу выше головы Низовского. На его кроличий треух сыпались смолистые щепы. А последняя пуля, срикошетив, ударила его в правый бок. Низовский не почувствовал боли. Он даже подумал поначалу, что свинец застрял в плотной и толстой подкладке его ватника. Так он думал несколько секунд, пока телу его не стало тепло и влажно. Боль пришла позже. Отуманив зрение, затмив разум, она исторгала из его глотки пронзительные вопли. Низовский слышал стон, и вой, и зубовный скрежет, оскудевшим остатком сознания изумляясь: неужели это он, Андрей Низовский, способен издавать столь громкие и причудливые вопли? От мучений его избавил высокий, белобородый человек, сложением и повадкой очень похожий на своего же тощего коня. Это он с медсестринской сноровкой влил в рот Низовского умопомрачительно-горькое пойло. Горько-вящужий вкус зелья на несколько мгновений сделал Низовского немым. В уши словно натолкали ваты – такой плотной показалась ему наступившая тут же тишина. Лишь где-то совсем рядом очень тихо и жалобно стонал человек. Ещё один раненый? Низовский вдохнул холодный воздух, ожидая возобновлений боли.
– Заткнись уже, – проговорил белобородый Колдун. – Не то на твои вопли все окрестные волки сбегутся. Рана плохая, но болеть пока не будет. Помучаешься ещё.
Казалось его тело полностью утратило чувствительность. Низовский словно парил на легчайшем облаке. Глупейшее из желаний вдруг посетило его в такой ответственный момент: захотелось вспорхнуть над верхушками заснеженного леса, посмотреть, каков же он сверху, этот грешный мир. Хотелось сделаться пилотом. Нет! Рукотворные крылья слишком быстры. А Низовскому желалось плавного парения. Обернуться бы чернокрылым вороном иль белоснежным облачком, мельчайшею снежинкой, наконец. Низовскому необходимо посмотреть, что творится окрест. Может быть, в последний раз.
* * *
– Куда ты правишь?
– На Муравский шлях.
– В Семидесятское везёшь?
– Да.
Собеседники замолчали, и некоторое время Низовский слышал лишь скрип полозьев и звяканье сбруи.
– Низовский очнулся.
Это о нём! И говорит точно Табунщиков. Низовский хотел окликнуть его, но горло могло издавать лишь надсадные стоны.
– Он очнулся, – повторил Красный профессор.
– Нет. Он так и будет засыпать и просыпаться. Он плохо понимает, что произошло.
Ему показалось или Табунщиков рассмеялся? Похоже, он, Андрей Давидович Низовский действительно слабо осознаёт происходящее.
– На Муравский шлях в такую погоду? – продолжал Табунщиков. – Не хочешь выбрать дорогу покороче? Пурга поднимается.
– Мне надо доставить вас в Семидесятское живыми.
– Переживаешь за меня? – спросил Красный профессор.
– Нет. За деньги переживаю. За таких, как ты, полагается награда…
Сани катились ровно. Низовского и Табунщикова неизвестный возница укрыл чем-то тёплым и тяжёлым. Низовский попробовал пошевелиться. Острая боль пронзила всё его тело от пяток до макушки, но горло сдавил спазм, и он не смог завопить. Насколько серьёзна его рана? Ах, он ничегошеньки не понимал в ранах, но чувствовал на теле тугие пелены. Руки-ноги вроде бы и свободны, но пошевелить ими невозможно. Под усыпляющий скрип полозьев Низовский снова провалился в небытие.
Сколько времени они провели в пути? То погружаясь в забытье, то вываливаясь из него, он утратил представление о времени, но каждый раз, возвращаясь в мир живых, он слышал два неумолкающих голоса. Собеседники – близкие, с давних пор хорошо знакомые друг с другом люди, говорили так, будто приходились друг другу ни много и ни мало, но сродни. Но враги они или друзья, или то и другое разом – этого Низовский никак не мог уразуметь.
– … за мятую трёшку мать родную продашь… – взрыкивал Табунщиков.
– … во всей округе на сто вёрст от Воронежа в любую сторону ни одного храма не уцелело. Мою мать расстрельная команда твоего Тухачевского в ров положила. Родни вы мне не оставили. Родины – тоже. Предавать некого, – отвечали ему с передка саней.
Низовский прикинул: одного из подручных легендарного Колдуна он уложил сам и наверняка. Пуля попала безносому в центр лба, точно над тем местом, где у нормальных людей бывает нос. Оба упыря – длиннорукий горбун и бочкоподобный мордоворот повалились с коней. Снег под обоими стал красным, что полностью исключает их принадлежность к так называемой нечистой силе. Итак, двое подручных Колдуна, если и не мертвы, то как минимум ранены. Но сейчас в санях их было лишь двое – сам Низовский да Табунщиков, да возница на передке. Остальные участники перестрелки, скорее всего, остались лежать в снегу. Значит, на передке саней сидит именно Колдун.
– … у тебя всё те же, эсерские замашки, – похоже, Красный профессор даже будучи раненым нипочём не желал сдаваться.
– Сам ты эсер. Думаешь я не знаю, как ты в тысяча девятьсот восемнадцатом году линию твоей краснозадой партии критиковал?
– Остановись в Староникольском. В Девице ни одного целого дома.
Красный профессор уговаривает возницу. Почему? Кажется, им-то надо именно в Девицу. Почему же тогда Табунщиков просит возницу править в Староникольское?
– До Староникольского – двадцать километров. Лошадь плохо кормлена. Она падёт.
– Сзади ещё две.
– Не надейся. В ближайшие двое суток по такой пурге, да по морозу тебя никто не отобьёт. А пулю из твоей ноги надо вытащить в течение суток, иначе ногу так раздует, что портки треснут. Пусть даже они и на вате. Тогда ногу придётся отнимать, а рана высоко. Отрезать придётся под самый пах. Но до этого дело не дойдёт. Тебя повесят раньше. Ха-ха-ха!
– И сбудется твоя давнишняя мечта…
– Не заговаривай
