Чардаш смерти - Татьяна Олеговна Беспалова
Смех возницы был похож на лисий лай. Полозья саней с характерным шипением приминали рыхлый снег. Собеседники время от времени умолкали, переводя дух на холодном воздухе. Тогда Низовский слышал, как позвякивает конская сбруя. Слышал совсем рядом дыхание лошади. Но, если судить по звукам, получалось, что лошадь идёт позади саней. Нет, такого быть никак не может. Это у него жар от ранения. Но в какое же место он ранен? Тело отяжелело, но руки теперь повиновались. Низовский собрал последние силы, приподнял край овчины – какой-то неведомый благодетель укрыл его длинным тулупом – и выглянул наружу. Морозный воздух обжёг легкие.
Морда лошади оказалась совсем близко от саней. Уздечка свободно болталась под шеей. Крупный, сухощавый конь грязно-белого окраса трусил за санями. За ним следовала кобыла чуть пониже ростом и ещё более худая. Это что же, порода у них такая или просто недокармливают животных? И почему не впрягли лошадей в сани? Так быстрее бы добрались до места. Тут полозья наехали на ветку, сани подбросило. Невыносимая боль выпнула Низовского в забытье.
Когда он снова очнулся, сани стояли на месте. Морда лошади над его лицом была чуть-чуть светлее серого неба. Тёмные глаза её, в обрамлении покрытых инеем ресниц, сверкали, как подсвеченные луной лесные озёра. Низовский снова слышал голоса. Сколько же времени прошло с того момента, когда он потерял сознание?
– Посмотри, я весь в крови, – сказал Табунщиков.
– Это кровь Низовского. Сани тряхнуло, повязка съехала. Или он ворочался. Бог с ним. Всё равно помрёт.
– Андрей Давидович – мой товарищ и коммунист…
Глухой удар прервал фразу Табунщикова.
– Тут я хозяин. Нет товарищей. Нет коммунистов.
– Надо его снова перевязать.
– Нет смысла. Сильного кровотечения больше не будет. Он отходит.
О ком это они говорят? Низовский слышал кряхтение Табунщикова. Тот ворочался где-то поблизости и наверняка несколько раз прикоснулся к его телу. Почему же он не чувствует боли? Вселенная тронулась с места и поплыла назад. Голова лошади пропала из вида. Низовский повернул голову. Мимо медленно плыла белая безбрежность. Оттенки белого несколько оживляли тонкие штрихи не запорошенных пока вётел. На пологой высотке возвышалась знакомая церковка. Низовский вспомнил это место – церковь Всех Мучеников, а при ней кладбище. Кажется, именно в этом приходе храм дольше всего не разоряли. Вплоть до самой войны в домике при церкви жил длиннобородый, с мужичьим лицом, многосемейный поп. Низовскому вдруг захотелось уточнить у Табунщикова, он раскрыл рот, но пересохшая, иссушенная ледяным воздухом, глотка его издала лишь тихий хрип. Красный профессор не откликнулся на его призыв, и лошадь пошла медленнее. Низовский мог рассмотреть выступающие из снега кресты и ограды могил. Возница правил в гору, ближе к кладбищенской ограде. Видимо, в этом месте летом велись бои, и церковь, и кладбище пострадали. Штукатурка во многих местах отбита. Углы стен зияют голым, выщербленным кирпичом.
До ворот на храмовый двор оставалось метров двести, когда случилось необычайное. Впрочем, Низовскому было трудно прикинуть расстояние. Между ним и полуразрушенными столбами ворот колебалась редкая пелена снежинок. Внезапно движение саней замедлилось.
– Смотри-тка! – прошептал возница.
– Погоняй! Что встал! Холодно! – отозвался Табунщиков.
– На виселицу торопишься? Гы-ы-ы!!! …
Лай повис на устах возницы, сменившись ледяным молчанием.
– Кто эти люди?! – воскликнул Табунщиков. – Партизаны?
Звонко щелкнул затвор карабина, но выстрела не последовало – возница почему-то медлил. Всадники вылетели из-за угла здания бесшумно и стремительно. Все трое на белых, жилистых, тонконогих конях, так похожих на коня и кобылу возницы. Тело каждого укутано в тёмный плащ, а голова прикрыта башлыком и лица не разглядеть. Внезапно снег перестал, и обложенное свинцом небо брызнуло на пробитый снарядами храмовый купол тонкой струйкой чистого золота. Чахлый лучик вился и искрился вопреки всем известным Низовскому законам оптики. Фигуры всадников, гривы и копыта их коней осиял живой луч. В солнечном свете золотые диски зажглись, засияли вокруг голов всадников, подобно иконописным нимбам.
– Это не партизаны… – прохрипел Табунщиков.
Наверное, он тоже смотрел, как кони несут всадников вдоль кладбищенской ограды.
– Всё верно. Это Сергий, Никола и Георгий – почитаемые на Руси святые. Неужто, в реальном училище не преподали? Или забыл?
Солнечный луч пропал за облаками. Всадников скрыла снеговая дымка.
– Крестишься, изверг? Думаешь, твой Бог поможет?! Это Голод, Мытарь и Гроб – твои преступные подручные… Ох…
Глухой стук, стон, рычание.
– Это Никола, Георгий и Сергий. Пришли, дабы спасти святую Русь от таких, как ты. А я лишь орудие в их руках.
– Ты – орудие в руках фашистов. Небескорыстное, притом, но вполне себе результативное. Скольких перевешал, вешатель? Сколько дойчмарок отсыпал тебе господин комендант за невинно пролитую кровь соотечественников?..
Табущников дергался, пытаясь выбраться из-под наваленных горой тулупов, хрипел, пинался. Его успокоила пара увесистых ударов. Низовскому показалось или он действительно слышал, как хрустнула кость?
– Фы-ы-ы-ы… Ты сломал мне нос, скотина! – теперь голос Красного профессора сделался высоким, жалостным. – Проклятый расстрига!.. Ты всех предал: революционное движение предал, Родину предал, даже Бога своего предал. Я бы проклял тебя, если б верил в силу проклятия…
– Да что ты! Гы-ы-ы!!! Проклинать антинаучно! Не надо! Сбереги силы для петли, чтоб не разрыдаться на глазах у земляков, которых ты обирал с благословения Губчеки.
Гавкающим голосам непримиримых собеседников со злой надсадой подвывала метель. Внезапно сделалось невыносимо холодно. Зубы Низовского выбивали частую дробь. Лёгкие отказывались принимать в себя переохлаждённый воздух. Низовский стал задыхаться.
– Что ты делаешь, живодёр? Накрой его. Ему холодно!!! – рычал Табунщиков.
– Он отходит…
Хлопнул выстрел. Звонко зазвенела конская сбруя. Глухая и слепая, белая, холодная зима приняла Низовского в свои объятия.
* * *
Треклятая зима. Дани никогда ещё не мёрз так сильно. В первые дни ноября тихие снегопады в относительно тёплую погоду, сменялись кратковременными, но лютыми холодами. В такие дни культя начинала отчаянно болеть. Боль терзала его так же неотступно, как в первые дни после ампутации. От недели к неделе периоды жестоких морозов становились всё продолжительней. И вот наконец настала она, пресловутая русская зима. Теперь и им – солдатам и офицерам 2-й Венгерской армии, как многим до них, придётся испытать на себе всю её жестокость и коварство. Будь проклята эта степь с её узкими перелесками и дремучими борами. Будь прокляты эти тихие речки с их омутами и заливными лугами, прикрывшиеся сейчас непрочным пока ледком. Будь проклят этот город! Одно название чего стоит – Воронеж! В русской сказочной традиции ворон является вестником
