Олег Смирнов - Прощание
Порой понуждал себя: взгляни под иным углом, возможно, все представится не столь мрачно и безнадежно, ведь немцы должны понимать, что война — штука обоюдоострая. Неужели Гитлер совершенно обезумел после побед в Польше, Франции, Бельгии, Норвегии, Югославии, Греции и где там еще? Должен же соображать: с нами у него номер не выйдет! Но насилие над собой мало что давало. Как ни подлаживайся, под каким углом зрения ни оценивай то, что происходило за рекой, убеждение оставалось неколебимым: авантюристы и маньяки, они развяжут смертоубийственную войну, развяжут. Когда это будет? Сегодня, завтра? Месяц спустя? Но рано или поздно случится. Казалось, немцы не весьма-то и скрывают свои намерения; купаясь в Буге, пересекали фарватер, плыли к восточному берегу, сыскав брод, становились на ноги и, отгоняемые нашими нарядами, орали: «Рус, скоро капут!»; на сыром, пологом западном берегу голопузый немец прутиком чертил на песке: «Russland kapituliert!»; на оборудованных артиллерийских позициях — тяжелые орудия развернуты стволами на восток; танки замаскированы ветками — стволы нацелены на восток; в прибрежных лозняках — понтонные и деревянные лодки, не для увеселительных, надо полагать, прогулок собраны они здесь. Приплюсуем: пограничная полиция заменена полевой жандармерией и полевыми войсками, втрое увеличен состав патрульных нарядов, и среди них — необычные, офицерские. А это для чего? Вчера на взмыленном жеребце прискакал начальник штаба комендатуры, во дворе осадил коня, швырнул поводья коноводу и, уединившись со Скворцовым в канцелярии, под величайшим секретом ознакомил устно с данными: ночью на участке четвертой комендатуры Буг переплыл польский крестьянин, уверяет, что слышал, как находившиеся у него на постое немецкие офицеры говорили о нападении на Советский Союз не то двадцатого июня, не то двадцать первого.
— Будь начеку! — сказал начштаба, прихлопывая по хромовому голенищу плеткой. — Если это, конечно, не провокация.
— А вы не исключаете провокации?
— Все может быть, сразу не перепроверишь. Большинство-то местного населения немцы недавно отселили из пограничной полосы вглубь, — сказал начальник штаба. — Ну, я поскакал, все заставы нужно лично предупредить о повышении боевой готовности…
И Скворцов стал произносить на боевых расчетах:
— По имеющимся данным, Германия вынашивает планы военного нападения на Советский Союз…
Белянкин кряхтел, покашливал, кидал красноречивые взоры, но открыто выразить неудовольствие не посмел.
* * *Суббота всегда радовала возможностью передохнуть, побаниться. Но надо было дорыть ходы сообщения, нарастить блокгаузные накаты, перед блокгаузами вырубить кустарник, расчистить секторы обстрела из амбразур. А с банькой порядок: натопили, натаскали и нагрели воды, часов с четырех потянулись с газетными свертками под мышкой. Обычно банились в непреложной очередности: сперва рядовые пограничники и сержанты, меж которых затесывались бойцы-железнодорожники, затем старшина заставы и его окружение — писарь, кладовщик, повара, затем Брегвадзе и Варанов, затем Белянкин с семейством и завершал Скворцов с женой. Поначалу Ира ни за что не соглашалась мыться со Скворцовым: стеснялась. Подействовал пример Белянкиных, но все же Ира не переставала конфузиться: Скворцов же, наоборот, дурачился, резвился, а бывало, и озоровал: казацкая, чертячья необузданность… Субординация банного дня соблюдалась и нынче — с той, однако, разницей, что Скворцов зашел в предбанник с первой партией. Он наскоро простирнул трусы, майку, носовой платок, наскоро намылился, обдался из шайки, на полок париться не полез — и будь здоров, грехи смыты. Он подумал об этом и вспомнил, как Женя прыгнула в старицу: «Смою с себя грех!» Впрочем, Женя не только дерзко пошутила, но и поплакала и в испуге оглянулась. На шершавой, в потеках, стене предбанника опять возникло: Женя улыбается, руки и ноги бронзовые, с выгоревшим пушком, на шее коралловые бусы, белое платье, белые туфельки нетерпеливо пританцовывают, — такой Женя предстала на Владимир-Волынском вокзальчике. Протяни сейчас руку, и ощутишь теплое, податливое тело. Но он не протянет, так лучше обоим, Жека. Жекой звала ее да и посейчас зовет Ира. А Женя с ней почти не разговаривает. Молчит теперь и со Скворцовым. Но сегодня утром, словно ненароком зайдя на кухню, сказала ему:
— Пожалуй, я уеду в Краснодар…
Он растерялся, не зная, что и как ей ответить. Она повторила: «Уеду домой», — и выбежала из кухни. Сквозь тонкую дощатую дверь слышно было, как она в своей комнатушке двигала чемоданом, раскрывала шифоньер и всхлипывала. Скворцов едва не выскочил вслед за ней, но на кухню вошла Ира, принялась наливать ему чай в чашку с голубым ободочком, и он остался сидеть за кухонным столом, у чашки с голубым ободочком, подавленный безвыходностью положения и собственной мелкостью. Но, быть может, действительно ей уехать в Краснодар? Переболеют они трое, перемучаются, все рассосется в семье лейтенанта Скворцова и вернется на круги своя. Рассосется все? Нет! Та ему дорога и эта, без них он не сможет. И с ними отныне не сможет. Так, как было прежде, не будет. Любовь? А не моральное ли, не бытовое ли это разложение? Явления многозначны, еще более многозначны слова, так повернут смысл, что закачаешься. Как он будет без Жени, ежели она уедет? Надо было жениться в Краснодаре не на Ире, а на Жене?.. Запутался. Чепуха какая-то, ересь! Нет хороших, чистых и ясных мыслей, есть немощные, виляющие, скользкие мыслишки-недоноски. Сам ты на поверку скользкий тип, лейтенант Скворцов. Да… И не забывай о нависшей над тобой тени военного трибунала. И о нависших, как туча, фашистах не забывай… Из бани Скворцов направился в канцелярию, подписал подсунутые старшиной накладные. Потом поднялся на пограничную вышку. Часовой доложил ему, передал бинокль. В окулярах, в перекрестии делений вставали песчаные откосы берега, ивы в рябившей воде, желтое ржаное поле, тоже всхолмленное ветром, и лес, лес, где за каждым кустом и деревом — машина либо живой немец. А вот движения колонн на просеках и проселках не видать, пыль улеглась, часовой правильно доложил, что передвижение у немцев кончилось. Сделали свое и утихомирились? Солнце било в бинокль, закатывалось в Забужье, багровое к ветреной погоде, да ветер и сейчас уже упруго толкает вышку. Часовой неспелым, ломким баском сказал:
— Товарищ лейтенант, не простыньте с бани-то. Сквозняки туточки гуляют…
— Ништо! — сказал Скворцов. — А баня мировая, с темнотой сменишься, дуй париться!
— Есть париться, товарищ лейтенант! — осклабился часовой. — Кино ноне не будет?
— Обещали подбросить кинопередвижку.
— Товарищ лейтенант, осторожней! Там седьмая ступенька вовсе расхлябалась…
— Ништо! А ступеньку завтра приколотим… Наблюдай в оба!
И покуда Скворцов спускался с лестницы, — седьмая ступенька и впрямь держалась на волоске, — и покуда вышагивал по затравеневшему двору, меж подбеленных груш, яблонь и вишен, мимо колодезного сруба, мимо беседки, где резались в домино, — его не покидало раздумье: что означает эта утихомиренность за рекой? И моторов не слыхать — ни танковых, ни автомобильных. Только самолет подвывает в облаках. Скворцов тревожился, когда немцы мельтешились за Бугом. Но еще тревожнее стало сегодня, при тишине. Что за странная, уплотненная тишина, что она сулит? Тревога проникала в Скворцова, пропитывала, черная, липкая, знобящая. Или холодно после бани, — не обсох как следует, волосы мокрые, на сквознячках продувает? Скворцов зашел домой, повесил на террасе выстиранное бельишко, вернулся в канцелярию, там уже Варанов, распаренный, с чистым подворотничком, волосы на косой пробор.
—Сгоняем блиц, товарищ начальник? Не уважишь бывшего пограничника?.. И мне, кстати, не до шахмат. Муторно на душе: чего фашисты затаились?
— Иди к мосту, будь с бойцами, — сказал Скворцов.
Проводив Варанова, испытывая гнетущее томление, он пошел к беседке. Там курили, переговаривались, стучали костяшками домино, политрук Белянкин и сержант Лобода пели под баян. Приятно поет политрук, звонко, врастяжку. Хлебом его не корми — дай спеть и сыграть на баяне, бойцы его слушают с удовольствием. Лобода подхрипывает, но с чувством. Пойте, ребята, смолите цигарки, забивайте «козла», беседуйте о своих завтрашних планах, а у меня на завтра планы — завершить саперные работы. Кто-то из курильщиков позвал:
— Товарищ лейтенант, прошу к нашему шалашу.
— Спасибо, — сказал Скворцов, — я так, мимоходом.
— Народ настаивает, — сказал Белянкин, обрывая пение.
— Ну, коль народ… — Скворцов присел на скамейку подле Лободы, спросил Белянкина: — Товарищ политрук, как с кино?
— Не состоится, товарищ начальник заставы. Из отряда звонили: не приедет передвижка.
— Ну вот, — досадливо сказал Скворцов. — А что за фильм обещали?
— "Веселые ребята". Комедия.
