Олег Смирнов - Прощание
Туман слоился в низине, подкатывал к бугру, к заставским постройкам. За околицей, в лесу, как в трубу, ухал филин. Низко пролетела крупная птица — аист или цапля, опустилась на болотце, канула в туман. Заржала обозная лошадь. Мимо Скворцова поспешно проходили пограничники, скрывались в клубах тумана, спрыгивали в ходы сообщения, растекались к окопам и блокгаузам. Звяканье, невнятный говор, топот. Скворцов сказал:
— Шевелись, хлопцы. Больше жизни!
Подбежал Брегвадзе, вскинул пятерню к козырьку. Четко:
— Товарищ лейтенант! Телефонная связь с левым флангом прервана. Полагаю: наряды вызвать на заставу ракетами…
Думая о том, отчего прервалась связь — повреждение либо диверсия? — Скворцов сказал:
— Давайте ракеты, товарищ Брегвадзе. И поживей!
Подковылял прихрамывающий, в заляпанных грязюкой сапогах политрук, привел с собой секрет. Скворцов сказал:
— Товарищ Белянкин, хлопцы объявились вовремя. Захватите их в тыловой блокгауз, к себе.
— А что, застава поднята по тревоге?
— Поднята. Распоряжением начальника отряда. Все по блокгаузам, по окопам… В помещении останутся телефонист, дежурный, повара — завтрак-то варить нужно… Ну и я покуда останусь…
— Разрешите идти, товарищ лейтенант? — сказал Белянкин и вразвалку, прихрамывая, зашагал прочь. Но Скворцов окликнул его:
— Да, еще… Сходите на квартиру, приведите в блокгауз жену и детей, также моих домашних…
— Считаю преждевременным…
— Я приказываю! Выполняйте!
Тиком дернуло щеку Белянкина. Он покосился на секрет и пошел, сильно сутулясь. Нелепым, чуть ли не строевым шагом рубанул дежурный, доложил:
— Товарищ лейтенант! Наряд Макашина, вызванный с правого фланга, по пути на заставу подключился к розетке. Макашин сообщил: в Забужье видна серия ракет и слышен шум танковых моторов.
— Вблизи границы?
— В тылу. Непосредственно на границе спокойно.
Скворцов поднес часы к глазам: три ноль-ноль. Подставил ладонь к уху: ветром наносило слабый, далекий клекот моторов. Прогревают? А когда танки подойдут к границе? Позвонил коменданту. Тот куда то отлучился, разговаривал с дежурным по комендатуре; была ли скверная слышимость, был ли дежурный глуховат, но он исходил сипом и хрипом:
— А? Алле! В три? Ноль-ноль? А? Алле! В три? Ноль-ноль?
«Веселенькое собеседование», — подумал Скворцов, повесил трубку и вышел на крыльцо. Шум танковых моторов из-за леса и Буга сделался явственнее, грубее. Он, как и клочковатый туман, накатывал из низины на бугор, на заставу. Была чернь, луна зашла, звезды мерцали, тлели, близок рассвет: загустелая, колеблющаяся, будто дышащая чернь — вернейший его признак. Дежурный рывком распахнул дверь, задев Скворцова, смутился.
— Извините, товарищ лейтенант. Старший лейтенант Варанов на проводе! Срочно вас требуют!
Голос Варанова, взбудораженного, глотающего окончания слов, то зычно наполнял трубку, то замирал. Скворцов, однако, понял все: в три пятнадцать часовой у моста обнаружил две группы неизвестных, скрытно приближавшихся с сопредельной стороны, и потайной сигнализацией поднял охрану в ружье; когда немецкие разведчики, — а это были они, — не увидев часового, бросились к мосту, по ним в упор открыли огонь; уничтожено до тридцати автоматчиков.
— Тридцати? Ого, — сказал Скворцов обыденно. — Предполагаешь, сызнова полезут? Подброшу подкрепление… Сколько человек? Шесть-семь… А ты не пропускай немцев на мост…
«До тридцати фашистов скосили, ого!» — по-иному, поражаясь и радуясь, подумал Скворцов. — А у нас никаких потерь!"
Легкость победы даже озадачивала. Ведь на войне неизбежны жертвы… А почему мы не слыхали выстрелов? Да потому, что рокочут танковые моторы и ветер от заставы. Неужели это начало войны? Но оно планировалось на четыре ноль-ноль. Сейчас три сорок. Доложив коменданту о событиях у моста и о своем решении выслать Варанову подмогу, Скворцов почему-то подумал: у немцев огромная сила, но и наша страна встанет насмерть, так что, вероятно, затянется, на быстрый исход не надейся. Он почувствовал сонливость и апатию. Это было странным, ибо минуты были предвоенные, роковые. И было странным то, что в эти роковые минуты он в основном сидит на телефоне: ему звонят, и он звонит — телефонное руководство. Вбежал дежурный, выпалил…
— Товарищ лейтенант! Часовой у заставы засек стрельбу возле железнодорожного моста!
— Что за стрельба?
— Артиллерия, минометы и пулеметы!
Зазвонил телефон. Варанов. Картина такова: под прикрытием артиллерии и минометов к границе на большой скорости выдвинулся отряд немецких мотоциклистов и, стреляя из пулеметов, с ходу попытался ворваться на мост, огонь охраны и пограничников преградил немцам путь, они потеряли треть отряда, однако продвигаются.
— Товарищ Варанов, приказываю: оборонять мост и без приказа не отходить!
— Есть, товарищ начальник!
Изменившимся голосом Скворцов сказал:
— Ты же понимаешь, Николай, что будет, если немцы овладеют мостом…
— Понимаю, Игорь! Буду биться до последнего патрона…
Позвонить о повторной атаке на мост коменданту! Но рука не дотянулась до трубки: над головой грохнуло, как обвал. Вроде б потолок раскололся. Скворцов не успел сообразить, что это, как вверху, и позади, и еще где-то грохнуло, и все грохоты слились в сплошной, всеобъятный. С секунду Скворцов оцепенело смотрел на подпрыгивающие на столе чернильницу и книгу. Вскочил. Огляделся. В стене зияла трещина, с потолка сыпалась штукатурка. В высаженном окне клубились пламя и дым, воняло взрывчаткой. Сорванная с петель дверь придавила диван, из коридора валил дым. Разрывы, грохот. Бьют по заставе. Снарядами. Это и есть начало войны. Сколь на часах? Ровно четыре. Вот и все. Война. Дороги назад нету. Нужно воевать. Воюй, лейтенант Скворцов. И, подумав так, он схватил телефонную трубку. Перво-наперво доложить коменданту о нападении на заставу. Но трубка была безгласна. Он дул в нее, встряхивал, щелкал пальцем — связи не было ни со штабом комендатуры, ни с соседними заставами, ни с Варановым. Что ж, артобстрел — провода перебиты. На указания не рассчитывай. Рассчитывай на себя. Комната ходила ходуном. Качался пол, качались стены в трещинах, с потолка шмякалась штукатурка, со звоном лопались остатки стекол. Лампа потухла, но вспыхнула подшивка газет на табуретке, по канцелярии зашныряли багровые блики. В коридоре перекатывались валы едкого, чадного дыма, — нечем дышать. Трещали охваченные огнем двери в спальню, ленинскую комнату, столовую. Дверь в развороченную снарядом дежурку распахнута: раскинув руки, будто обнимая аппарат, связист уткнулся залитым кровью лбом в стенку, дежурный в луже крови лежал на полу ничком — у него был снесен затылок. Мертвы. Все же Скворцов, задыхаясь, склонился над ними, потормошил. Мертвые. Надрываясь кашлем, с подступившей к горлу тошнотой, выбрался на крыльцо. Снаряды и мины рвались во дворе, в саду, за заставой, на обратном скате бугра и в селе. Вздымалась и опадала земля, комки колошматили о крыльцо, а Скворцов, прислонясь к косяку, в спазмах выблевывал буро-зеленое.
Рвота выворачивала его, но он все-таки замечал: вспыхивающие, слепящие разрывы там и тут, воронки курятся, горят телефонные и телеграфные столбы, поленница возле кухни, гимнастические брусья, конюшня, питомник, снаряды разворотили и казарму и командирский флигель, счастье наше, что люди заблаговременно уведены в укрытия. Скворцов сплюнул, утерся рукавом и, втянув голову, прыжками перебежал двор, сиганул в ход сообщения. Отдышался, высунулся из-за бруствера: с бугра обозревались железнодорожная насыпь, берега Буга. В тучах дыма низко на восток летели «юнкерсы», бомбардировщики. После рвоты осталась слабость в коленях и локтях. И на лбу капли холодного пота. Скворцов пошарил по карманам, носового платка не сыскал и опять вытерся рукавом. Опершись спиной о стенку окопа, наблюдал: то же, то же — взрывы, свежие воронки, пожары, из конюшни выбежала лошадь и завалилась, молотя по воздуху копытами, пригнувшаяся фигура прошмыгнула от кухни к ходу сообщения — видать, кто-то из поваров; в серевшем рассветном небе эскадрильи «юнкерсов», волна за волной, сквозь артиллерийский грохот слышны их подвывание и танковый гул у железнодорожного моста. Как-то там Варанов? Термитный снаряд разорвался в левом крыле казармы, фугасный угодил в угловую комнатку флигеля, в скворцовскую. И Скворцову бегло подумалось, что отныне у него нет прошлого и будущего, есть только настоящее, и состоит оно в том, чтобы на войне — воевать. Скворцова тронули за плечо:
— Ты оказался прав!
— Что тебе, Виктор? Кричи громче.
Белянкин прокричал ему в ухо:
— Игорь, это война! Доподлинная!
— Пошли! — приказал Скворцов и двинулся по ходу сообщения.
Они заходили к бойцам в стрелковые ячейки, в блокгаузы, Скворцов напоминал: перейдут немцы в атаку — подпускать их поближе, стрелки и пулеметчики бьют по пехоте, снайперы — по офицерам, орудийной прислуге, смотровым щелям танков, гранатометчики — связки гранат в уязвимые места танков: в моторную часть, под гусеницы. В тыльном блокгаузе Клара Белянкина и Женя перевязывали раненого, его голову поддерживала Ира. Женщины были одеты кое-как, не причесаны, туфли и тапки на босу ногу. Вовка и Гришка примостились на ящике из-под гранат, прижав к груди игрушки. Скворцов спросил:
