В. Подзимек - На всю жизнь (повести)
— С работой надо кончать, мамочка.
Нередко целые дни она лежала в постели, а когда становилось совсем плохо, стучала по трубе водяного отопления, чтобы Элишка Главкова, живущая этажом выше, поспешила ей на помощь. Как только Шарке становилось лучше, она брала с книжной полки специальную литературу и садилась за письмо Гинеку, переписывая в него абзацы о нормальном ходе беременности. Зачем добавлять Гинеку забот, все равно помочь он ей не мог.
— Вы не должны были об этом говорить, — повторила Шарка сокрушенно.
Лицо Яндовой пошло пятнами, потом побагровело.
— Вы меня еще обвиняете! Какое мне дело до ваших проблем?!
— Именно поэтому вы и должны были молчать.
Яндова глотнула воздуху и посмотрела на присутствующих.
— Я выступила для нее чуть ли не секретарем, а она? Катастрофически… — Она презрительно тряхнула головой и взялась за ручку. — В следующий раз свои интимные дела решайте сами, барышня, — добавила она, сделав ударение на словах «интимные» и «барышня».
— С удовольствием, — ответила спокойно Шарка. — Но я сомневаюсь, что вы откажетесь от функции секретарши. Ведь тогда вы слишком много потеряете.
— Что?! — Яндова двинулась к Шарке.
Питра загородил ей дорогу.
— Дамы, дамы, — проговорил примирительно он. — Как только страсти улягутся, вам самим станет неприятно от того, что произошло.
— Мне — никогда! — истерично взвизгнула Яндова и задрожала от злости. Казалось, она хочет еще что-то добавить, губы ее шевелились, но слов не было слышно.
— Что здесь происходит? — В дверях появилась пани директор Бартова, по виду которой было понятно, что шум из учительской проник даже к ней в кабинет.
— Оскорблять… оскорблять я себя не позволю! — заявила, всхлипывая, Яндова и, ни на кого не глядя, вышла в коридор.
Остальные тоже стали молча выходить. Последним учительскую покинул немного сгорбившийся Питра. Когда все удалились, Бартова обратилась к Шарке:
— Пойдемте со мной, товарищ Мартинова.
В кабинете директора школы Шарка рассказала, что произошло в учительской несколько минут назад. Бартова слушала ее не перебивая, прядь посеребренных сединой волос свесилась ей на лоб.
— Яндовой всегда надо все знать, — закончила Шарка свой рассказ. — Она испортила мне всю радость от предстоящего звонка Гинека.
— Если бы трубку взяла я, я бы, наверное, сказала то же самое, — устало произнесла Бартова, неторопливым движением поправила волосы, встала и подошла к Шарке. — Тебе очень грустно?
— Я представляла себе это гораздо проще, — кивнула в знак согласия Шарка. — Когда я еще учила детей, дни проходили как-то быстрее и веселее. У меня было много забот с переездом, потом приводила новую квартиру в порядок… А теперь стало ужасно. Читаю, слушаю пластинки, хожу на прогулки, но жизнь как будто остановилась. День тянется целую вечность.
— У тебя есть какая-нибудь подруга? — вопросительно приподняла брови директор.
— Да, есть, но она работает и замужем… — Шарка печально улыбнулась. — Вы мне не поверите, я экономно выполняю домашнюю работу, чтобы было хоть чем-то заняться, к примеру, на следующий день.
— Когда твой будет снова звонить? — сменила Бартова тему разговора.
— Завтра. — Шарка перевела взгляд на календарь, стоявший на столе.
— Скажи ему, чтобы в следующий раз звонил по моему домашнему номеру, — предложила Бартова и написала номер телефона на листке бумаги. — У нас тебе никто не помешает.
— Меня вполне устроит, если вы разрешите пользоваться телефоном в школе вечером, — сказала Шарка и, кивнув в сторону учительской, добавила: — Не хотела бы я там… Зачем еще неприятности?
Директор жестом руки отклонила ее предложение.
— Приходи к нам, — решительно прозвучал ее голос.
Она проводила Шарку до лестницы. По дороге рассказала о том, что она реорганизовала обучение в Шаркином классе, упомянула также, что она довольна новым учителем физкультуры.
— Я, признаться, немного побаивалась его поступления к нам, ведь мне сообщили, что он переходит на работу в Борек за… преступление. Он был тренером в одном пражском клубе и впутался в какую-то аферу. — Бартова заговорщицки огляделась по сторонам и затем прошептала Шарке: — Надеюсь, не в серьезную. Но теперь он не сможет появиться в Праге несколько лет.
Шаркино лицо просветлело, и пани директор заметила это.
— Вот видишь… — сказала она, когда они вышли на улицу. — Разве можно так горячиться? На Яндову не сердись. Ей тоже досталось в; жизни, оттого и нервы у нее не в порядке. Конечно, от преподавания ее можно было отстранить, но в таком случае я отняла бы последнее, что у нее осталось.
Шарка согласилась и с благодарностью посмотрела на начальницу. Бартова мягко взяла ее за локоть.
— Иди подыши свежим воздухом, прозрачная стала, как пергамент. Понапрасну не утомляйся, но и страдалицу из себя не делай. Хуже всего бояться, как бы чего не заболело. Верь мне, я выносила троих… А завтра не забудь дать ему мой телефонный номер.
Ободряющие слова директора школы сопровождали Шарку до самого выхода на площадь. Там будущая мама купила себе пакет апельсинов и отправилась домой. Переступив порог, она снова разволновалась: как же так, голос Гинека пролетел через столько километров, а она прозевала такой момент! Представила, какие теперь мрачные мысли терзают Гинека. Сразу, подумает, что врачи чего-то опасаются, если положили ее на сохранение. Как успокоить Гинека, как исправить то, что натворил болтливый язык Яндовой?
Шарка раздумывала над этим до самого вечера. С наступлением сумерек квартира казалась ей все теснее и теснее. Хотя три комнаты с просторной кухней соответствовали ее представлениям о современной квартире, здесь постоянно не хватало главного: ни через одну из дверей не прошел Гинек, он не мылся еще в прекрасной белой ванне, не выходил на балкон полюбоваться горной панорамой с выделявшейся горой Кленчак. Не похвалил или, наоборот, не отругал за мебель, покупку которой полностью доверил ей, не отдохнул в вольтеровском кресле, не походил босыми ногами по мохнатому мягкому ковру. Только проигрыватель да еще несколько вещей помнили Гинека…
Шарке пришла мысль прослушать, как она часто делала, его любимые пластинки, но через минуту она отвергла удобство кресла и красоту органной музыки. Она почувствовала, что ей надо на воздух, хоть на минуту выйти из дому, где у нее все валилось из рук, и подумать, что она завтра скажет Гинеку.
На улице похолодало. Мороз пощипывал лицо, ветер гнал под ногами свежую порошу. Холодный воздух освежил Шарку. Неторопливым шагом она направилась к железнодорожному вокзалу на противоположной стороне Борека. Из райцентра как раз подходил поезд местного сообщения. Издали он напоминал светящуюся змею.
Шарка перешла на другой тротуар. Она не хотела, чтобы случайный знакомый помешал игре, в которую она всегда играла, прогуливаясь по этим местам. Шарка представляла, что она идет к поезду встречать Гинека. Она развивала эту картину до мельчайших подробностей, чтобы потом заменить ее другой — как она ждет в зале аэродрома и гадает, через какие двери из таможенного отделения выйдет Гинек.
Из приятных размышлений ее вывел громкий смех на противоположном тротуаре.
Несмотря на слабое уличное освещение, она узнала Романа. Он вел, обняв за плечи, белокурое хохочущее создание: девушке могло быть немногим более двадцати лет, и она нисколько не походила на будущую роженицу, которую коллега Бенеш обещал представить учительскому коллективу весной, как только перевезет ее с ребенком в Борек.
Парочка не заметила Шарку. Занятые друг другом, молодые люди удалялись быстрым шагом. Шарка пошла за ними, испытывая огромное счастье оттого, что никто, кроме нее, не знает в Бореке, сколько она в свое время наревелась из-за Романа. Шарка была рада тому, что с первого дня его работы в школе между ними установились чисто деловые отношения: она ясно дала ему понять, что не желает возвращаться к их общему прошлому. И хотя Роман в школе обращался к ней на «ты» (как, впрочем, и к другим преподавателям примерно одинакового с ним возраста), молчаливое согласие между ними он уважал. И вообще он произвел на всех впечатление солидного, рассудительного человека, не похожего на того, каким его знала Шарка. Постепенно она даже стала верить, что в обители романтиков живет совершенно другой Бенеш и что эта квартира на самом деле оказывает на своих обитателей какое-то магическое воздействие. Однако теперь она снова увидела того прежнего Романа Бенеша, который несколько лет назад уходил от нее по яблоневой аллее, что рядом с институтским общежитием, и даже не оглянулся.
Она заторопилась домой, хотя понимала, что там ее никто не ждет. Но она знала, что одиночество ее только кажущееся. Она спешила, и скрипящий под ее ногами снег как будто напевал: «Я не одна, я не одна». А когда она проходила мимо костела, ей показалось, что из него льется органная музыка, любимое произведение Гинека, концерт для них, и только для них двоих.
