Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Сейчас мы много говорим о ненужности интернациональной помощи, о ее разорительности. Конечно, бесполезно помогать какому-нибудь африканскому людоеду, объявившему себя коммунистом, но думаю, что наша помощь Китаю в двадцатые-тридцатые года все-таки отводила угрозу от собственных границ. Да и была она не такой уж бескорыстной. Я много ругал Сталина на страницах этого повествования, и потому должен отметить, что как не парадоксально, но хозяйская, даже кулацкая, струнка в масштабах государства была очень сильна в его характере. Китай платил нам не только золотом и долларами, которые брал взаймы у Соединенных Штатов, а и бесконечными стадами скота из Синьцзянской провинции — автономного образования, руководимого дубанем, местным царьком, поставлявшим нам скот и огромные партии шерсти. Я сам видел колонны из сотен машин, перевозивших скот в Союз по договоренности с центральным китайским правительством. В синьцзянском городе Хами стоял наш танковый батальон, пехота и конница. Когда мы оказались в Хами, то нас сначала уверяли, что это китайцы, но скоро они подошли ближе и принялись горланить: «Здорово, ребята!» На штыках этих ребят и держался дубань, выпускник одного из московских вузов, одна из многих марионеток, которых потом десятилетиями наше государство насаждало во всем мире, толкая вперед мировую революцию. Так что Сталин продолжал политику Николая Второго, мечтавшего о Желтороссии, только другими методами. И опять на пути стояли японцы. А что касается хозяйственности Сталина, то конечно неплохо, когда в обмен на наши танки в казахские степи пригонялись огромные отары скота. Да вот только до коллективизации этот скот плодился и бродил на воле и в наших степях.
Каким же был очередной отряд советских военных в Китае? Нас ехало четыре эскадрильи летчиков-истребителей, наша была из-под Киева, другая, под командованием осетина Дайбциева, из Воронежа, а две не помню уже откуда. Шли две усиленные эскадрильи бомбардировщиков, каждая самолетов по двадцать пять: эскадрилья СБ-1 скоростных бомбардировщиков из Белой Церкви, под командованием Изотова, а вторая ДБ-ЗФ, по моему из Монино, что под Москвой, с добавкой воронежских экипажей, под командованием капитана Кулишенко. Бомбардировщики эскадрильи Кулишенко были довольно мощными и могли покрыть без посадки до пяти тысяч километров. Бомбардировщики, в отличие от разобранных истребителей, прилетели в Китай своим ходом. То есть, по моим подсчетам, прибыло в Китай только летчиков человек сто пятьдесят. Выезжали мы в правительственную командировку, на которую каждый из нас, формально, конечно, давал согласие, но всякий заранее знал, что если откажется, то поставит крест на дальнейшей военной карьере. Он будет признан трусом и запятнает себя на всю жизнь. Такой была общая обстановка. Теперь немного о нашей «украинской» Киевского Особого Военного округа эскадрилье из Василькова: первой эскадрилье сорок третьего истребительного авиационного полка в составе двенадцати летчиков под командованием капитана Григория Семеновича Воробьева, и, как указывалось во всех документах, автора этих строк, тогда военного комиссара — летчика Дмитрия Пантелеевича Панова. Хочу перечислить летчиков:
1. Воробьев Григорий Семенович.
2. Панов Дмитрий Пантелеевич.
3. Мороз Яков Лаврентьевич.
4. Михайлов Александр
5. Ремнев Василий Никитич.
6. Зубарев Иван.
7. Корниенко Иван Алексеевич.
8. Галкин Петр Васильевич.
9. Бубнов Михаил Степанович.
10. Розинка Иван Карпович.
11. Кузьмин Николай Николаевич.
12. Кондратюк Александр.
Кроме того, в нашу эскадрилью были включены два летчика-испытателя: Степан Павлович Супрун и Константин Константинович Коккинаки, имевшие уже тогда громкие имена в авиации, да и в стране. В их задачу входило опробовать в боевой обстановке новые пушки и пулеметы, установленные на самолетах. Они воевали вместе с нами, хотя, конечно, имели некоторые преимущества: в отличие от нас, грешных, их имена были известны в Кремле даже самому Сталину.
Кроме того, Степан Павлович Супрун, которому сейчас стоит памятник в украинском городе Сумы, был депутатом Верховного Совета СССР, а позже и Героем Советского Союза — за нашу работу в Китае. Люди это веселые, интересные. Несколько позже я подробно остановлюсь на описании каждого из них, а пока продолжу рассказ о наших ребятах — летчиках. На аэродроме в Хами мы собрали и опробовали наши истребители и, следуя за лидером — самолетом ЛИ-2, который пилотировал китайский экипаж в составе летчика и штурмана-навигатора, взяли курс на аэродром Анси, километрах в четырехстах к югу от Хами. Впервые под крыльями моего истребителя оказалась китайская земля — желтая и засушливая. Промелькнул под крылом городок Хами — кучка глинобитных домиков, мигнули издали горы в снежных шапках и предгорья, покрытые лесами, возле которых паслись огромные стада верблюдов, яков, коров и баранов. Никогда в жизни не думал, что увижу экзотических животных.
Пролетели четыреста километров, а степной пейзаж почти не переменился. Аэродром Анси окружал простор глинистой степи. Когда сегодня я слышу, что Китай не только кормит миллиард своего населения, но и продает часть продовольствия за рубеж, в том числе и нам, обладателям главных массивов черноземов в мире, то всякий раз вспоминаю эти глинистые степи, которые китайский крестьянин умеет превратить в изобильные житницы. При посадке в Анси нашего штатного орла и сталинского сокола Степана Павловича Супруна постигла неудача: при пробеге на посадке одно из колес его самолета угодило в яму и самолет стал на нос, погнув воздушный винт в бараний рог. Однако Супрун не упал духом: самолет вытащили на стоянку, сняли с него винт и в кузнице, которая нашлась неподалеку при помощи китайских кузнецов, принялись его выравнивать. Совместное советско-китайское сотрудничество, проявившееся при этой операции, оказалось успешным, еще раз посрамив хитроумные задумки западных мудрецов. Сначала на металлической плите разогнули одну плоскость винта, добившись ее идеальной прилипаемости к поверхности плиты, а потом вторую. Супрун бегал вокруг и все мерил работу кузнецов на глазок. Китайцы отталкивали его руками, но Степан, находившийся в зените славы, рвался командовать, как многие и многие наши соотечественники в то время. Потом винт установили на самолете, Супрун запустил двигатель, внимательно прислушиваясь нет ли биения и тряски, которые в воздухе способны разрушить самолет. Взлетев и совершив круг над аэродромом, он сообщил, что все благополучно — можно лететь. Степана благословил в путь китайский кузнец, который пришел убедиться в результатах своего труда и одобрил: «Хо», что по-китайски означает — «хорошо».
Попал в неприятное положение и наш второй легендарный летчик-испытатель Костя Коккинаки. Его волосы были огненно рыжего цвета, лицо сморщенно, и отличалось красным цветом, почти все Костины зубы были в стальных коронках, а руки напоминали два огромных крюка. Когда Костя смеялся, это производило ужасающее впечатление. Он был мой ровесник и земляк — грек из Новороссийска, грузчик в порту. В отличие от Супруна, Костя в Китае много и охотно летал, да и в Союзе не уступал в количестве испытанных моделей самолетов своему старшему брату Владимиру, которого я помнил еще с летной школы, когда в 1934-ом году он испытывал на Качинском аэродроме первые советские монопланы «И-16». В личной жизни Костя был неприхотлив. Его будущая жена Шура поначалу наотрез отказала Косте во взаимности. Была она пухленькая и симпатичная особа, и ужасный Костин внешний вид сильно ее отпугнул. Однако, выйдя замуж за красивого, Шура наскочила на гуляку и пьяницу, и месяца через три вернулась в объятия Кости, с которым они произвели сына и прожили многие годы душа в душу до ее смерти в послевоенные годы. Костя, видимо сильно любивший Шуру, так и не женился и умер в конце 1990 года в звании генерал-майора, Героя Советского Союза. Как все летчики-испытатели, Костя чуть свысока смотрел на просто летчиков-истребителей и порой пытался их подначивать.
А мне, после сборки самолета, попалась машина номер три, которая отнюдь не оправдала ожиданий, возлагавшихся мною на число, соответствующее святой троице. Во время полетов у самолета то и дело на секунды две «обрезало» зажигание и двигатель начинал дымить. Я сообщил об этом техникам и инженеру, Ивану Ивановичу Слободянюку. Они основательно разобрали самолет, как говорят в авиации, раскопотили его и долго гоняли на земле мотор в разных режимах работы. Вроде бы все было нормально. Но как бывает, будто черт вселился в истребитель, стоило мне подняться в воздух с аэродрома Хами, как «обрезание» зажигания возобновилось. После него мотор начинал дьявольски реветь и машину дергало. Летать на этом самолете было опасно, и я без всякой симпатии посматривал на машину летящего в строю Кости Коккинаки, который за несколько лет до этого, как летчик-испытатель, дал «добро» на серийный выпуск этого самолета «И-15 БИС». Когда мы приземлились в Анси, то я пригласил Костю и стал допытываться о возможной причине неисправности. Костя развел руками, после чего я заявил, что на этой машине не полечу. Уязвленный в своем испытательском самолюбии, Костя уселся в кабину моего самолета и сделал несколько кругов над аэродромом. Как обычно в таких случаях бывает, мотор работал исправно. Приземлившись, Костя вышел из кабины и, сверкая своей металлической улыбкой «подколол» меня: «Что, комиссар, потряхиваем?» Как известно, для летчика нет ничего более обидного, чем обвинения в боязни летать. Однако я не стал горячиться и предложил Косте в приказном порядке, как комиссар, пересесть в мою машину, а я стал пилотировать его совершенно исправный самолет. При перелете из Анси в Ланчжоу-Фу, на расстояние в триста километров, Костя сразу же отстал на моей «тройке» — машина дымила, ее дергало в воздухе, красная физиономия Кости покрылась копотью и он стал напоминать рыжего негра. Борт самолета, где были патрубы выхлопов от мотора, почернел.
