Игорь Шелест - Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла.
Сергей взглянул на Жоса, думая, как бы ему поскромней ответить, и Тамарин подхватил не без гордости:
— Надя, Сергею предстоит первый вылет на опытном, только что созданном самолёте!.. Это признание высшего класса в нашей профессии… После Методического совета сразу туда, на Южную точку?
— …и если будет все о'кэй, на следующее утро сиганём…
— Ни пуха ни пера, быстрокрылый человек!
— К чёрту! — сказал Сергей.
— А мы с Жосом будем думать о вас, Серёжа.
— Спасибо, Наденька, — взглянул он, вставая. — Вот прилечу в июне, Жос будет на своих двоих, и устроим праздник, и выберем вас снова нашей Королевой июня!
— О, надеюсь! — смеётся Надя. — Только, чтобы не повторяться, надо бы нам что-нибудь придумать… — она встряхивает головой, как бы перед зеркалом, — разве что выкрасить волосы в огненно-рыжий цвет?..
— А мне искупаться в чернилах, — Жос берет аккорды: — «Ли-ло-вый негр вам подаёт манто!..»
— Не будет ли слишком кричаще?.. Впрочем, если кое-где высветить белыми перьями, будет недурно… Королева июня с Сандвичевых островов!.. — И, посерьёзнев вдруг, Надя говорит с жаром: — Ах, друзья!.. Только бы у вас всё было хорошо!
— С надеждой за это! — предлагает Жос.
Все трое подняли стопки. Заметно преодолевая боль, Тамарин поднялся на ноги и обнял друга:
— Дай же телеграмму, не поленись!
Сергей кивнул, склоняясь к Надиной руке, и тут, живо решившись, она поцеловала его в щеку. — Как я хочу вам успеха!
* * *Сергей вышел из парка и остановился у троллейбусной остановки, задумавшись о матери. Память перенесла его в канун какого-то далёкого, ещё в детстве, Нового года… Он даже явственно услышал щелчок замка в двери, и сердце, как тогда, затрепетало. Появилась мама!.. Заснеженная, раскрасневшаяся, с ёлочкой в руках, овеянная пронзительными запахами доброго мороза и свежей хвои. «Ой, погоди, сыночек, я такая холодная!..» А он, прыгая вокруг неё, не давал ей раздеться и был охвачен такой радостью, что будто бы и смеялся и плакал одновременно: «Нет, ты не холодная!.. Ты самая, самая тёплая на свете!..» Потом ему вспомнилось, как дворник устроил костёр из осыпавшихся ёлок, и они, постреливая искрами, бездымно пылали. Вокруг собралась ватага ребят, и он, идя из школы, тоже заглянул, но, узнав свою ёлочку, охваченную огнём, тут же отвернулся и пошёл к дому… Небо было густо-серым, и снег потемнел, а с крыши кое-где капало. И ему показалось, что и во все последующие годы, стоило дворнику запалить очередной ёлочный костёр, как с крыш начиналась капель… И думалось потом: «Вот и опять!.. Года как не бывало!»
Сергей знал, что Антонина Алексеевна поёт сегодня Микаэлу в «Кармен», но решил не волновать её своим внезапным появлением перед спектаклем, а зайти к ней в театр к концу первого акта, когда она уже распоется, обретёт уверенность и до её выхода в третьем акте будет уйма времени.
Он улыбнулся: вспомнились обычные её «вибрации» с утра в день спектакля. «Как же нужно любить своё искусство, если за минуты испытываемого восторга надобно расплачиваться часами колоссального напряжения!.. Правда, и мне бывает страшно, — продолжал рассуждать Сергей, — и всё же матери страшней…» Он представил себя перед разверстой пастью огромнейшего зала, переполненного людьми, и сжалось горло. Но что замечательно: стоит матери, оказавшись на сцене, услышать такты своего вступления, увидеть ободряющий взгляд дирижёра, и в тот же миг её будто подхватывают крылья, страх исчезает, всю её пронзает каким-то импульсом лучистой энергии, дающим необыкновенные силы и вдохновенную уверенность в себе, и вот уже голос льётся из груди легко и так серебристо звонко, словно бы ниспослан с самих небес.
Обо всём этом мать ему рассказывала когда-то, и вот сейчас, вспомнив, он не без удивления отметил, что очень похожая метаморфоза происходит и с ним: в самом начале взлёта, лишь только самолёт, послушный его воле, устремляется вперёд, все страхи и волнения остаются позади, и он, будто бы обновлённый, с ощущением в себе даже какого-то пронзительного восторга, уходит в воздух.
Тут подошёл троллейбус, завизжали, раздвигаясь, двери. «Значит, мы мужественны, — входя, сказал он себе с улыбкой, — а мужество не бывает без страхов!» — так, кажется, говорил Ремарк?..»
* * *Помощник режиссёра провёл его пожарной лестницей за сцену и, оставив в тени кулис, пообещал передать Антонине Алексеевне, чтоб подошла сюда после первого акта. Спектакль был уже в разгаре, только что отзвучала хабанера, вызвавшая взрыв аплодисментов невидимого Сергею зрительного зала, и пёстро разодетые работницы сигарной фабрики со своими кавалерами стали заполнять закулисное пространство, растекаясь со сцены. Двое парней в костюмах матадоров, расшитых золотом, и три девушки с пурпурными розами в иссиня-чёрных волосах остановились неподалёку от Сергея. Один из матадоров выхватил из-за пояса бутафорскую наваху, раскрыл её взмахом руки и разделил ею возникший откуда ни возьмись кусок вареной колбасы и хлеб, и вот уже все пятеро с завидным аппетитом принялись за бутерброды, тихонько разговаривая и посмеиваясь. Сергей отвернулся к сцене. Пахло клеевой краской, пеньковым канатом и пудрой. Сергею видна была лишь глубинная часть сцены — знойное небо Севильи на холсте задника, черепичная краснота крыш на нём же да арочный «каменный» мост над улочкой, выявляющий глазам Сергея изнанку из реек и фанеры. Ещё у противоположных кулис видна была часть казарменной стены, возле неё ступени, на них группа солдат в живописных позах.
Но главное действие творилось ближе к авансцене, и Сергею из своего угла почти не было видно, как Хозе, смущённый брошенным в него Кармен цветком, убеждал себя, что не верит в его колдовские чары. И тут Сергей услышал голос матери:
— Хозе! — позвала она. Сергей узнал бы голос Антонины Алексеевны и среди тысячи голосов.
— О, Микаэла! — воскликнул Хозе, приходя в себя.
— Вот и я!
— Что за радость!
— Матушка к вам меня послала…
Мысль о матери, наверное, умилила Хозе, и он запел протяжно, казалось, самим сердцем:
— Что сказала родная?! Ты о ней расскажи мне!..
И Микаэла стала рассказывать, как в далёкой деревушке бедно и одиноко живёт, думая о своём сыне, мать Хозе и все ждёт не дождётся, когда любимый её сынок, освободясь от своей опасной службы, возвратится в отчий дом, и они снова заживут радостно, счастливо…
Все это Антонина Алексеевна пропела так проникновенно, с такой теплотой и нежностью в голосе, что Сергей почувствовал: она поёт, думая о нём, и покосился украдкой на группу артистов миманса. Те прекратили жевать свои бутерброды, потом одна из девушек сказала:
— Без слез не могу иногда слушать Стремнину… С какой болью в сердце она умеет петь!..
Один из матадоров хмыкнул:
— Говорят, у неё сын — лётчик-испытатель… Будь у тебя — и ты бы так запела!
* * *Сергей с изумлением разглядывал мать, почти не веря, что это она. В голубом бархатном платье с кокетливо зашнурованным корсажем, в белой кофточке с вышивками, на которую смешно спадали косички льняных волос, в гриме, превратившем её в крестьянскую деваху, Антонина Алексеевна была неузнаваема.
Она рассмеялась:
— Это я, сын, я, ей-богу!
— Начисто сбит с толку… То ли брякнуться по-сыновьи на колени, то ли шлёпнуть, как деревенские парни, сграбастать в охапку и пуститься в пляс!..
Лучшего комплимента придумать он не мог. Глаза её заискрились счастливо:
— Нет, правда?! Ты находишь?.. (Он понимал, что у неё духу не хватает спросить: «Ты находишь, что я всё ещё не стара для этой роли?..»)
— Нахожу круглым идиотом этого вашего Хозе!.. Стал бы я отсиживать в тюрьме за бестию Кармен, когда ко мне из деревни явилась такая милашка!.. Фигушки!.. О, я б вам здесь перевернул всю оперу!
Смеясь, она порывисто обняла его, он хотел было поцеловать, но она предостерегающе отстранилась:
— Нет, нет, сын, не надо! Сотрёшь всю мою молодость!.. — И тут, что-то вдруг осознав, изменилась в лице: — Сын, а почему ты здесь?.. Что-нибудь случилось?..
— Нет, мам, у меня все в лучшем виде. Вот прилетели на важный совет… Он состоится завтра, и мне ужасно захотелось повидать тебя!
— Правда?
— Клянусь!
Она смотрела на него, стараясь понять, что же ещё такое ему на днях предстоит, и он заторопился перевести стрелку:
— Ну а ты как, ты?! Скажи хоть что-нибудь о себе! Вот я слушал сейчас, как ты прекрасно пела!..
Больших трудов ему стоило выдержать её полный глубокой тревоги, умоляющий взгляд. Наконец она заставила себя переключиться:
— Как я?.. Ты ведь знаешь, работаю, как пильщик… Да и все мы здесь, артисты, работаем до седьмого пота, как пильщики!.. — Она усмехнулась. — А чтоб публика вот так тепло принимала, нужно ещё и отхватить от сердца своего кусок и бросить в зал… И так, что ни спектакль, то кусок сердца!..
Не спи, не спи, работай,Не прерывай труда,Не спи, борись с дремотой,Как лётчик, как звезда.Не спи, не спи, художник,Не предавайся сну, —Ты — вечности заложникУ времени в плену!
Сергей смотрел на мать, все ещё будто бы не вполне узнавая. Она же, немного помедлив, вздохнула:
