Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич

Яков тщетно пытался, насколько мог, объяснить правильно односельчанам, как устроены эти самые «фермы», когда вдруг штатский немец неожиданно перешел на чистый русский язык:

– Господа крестьяне! Меня зовут Георг Берг. То есть Георгий Берг. Я сам – русский патриот. С одна тысяча девятьсот двадцатого года живу в свободной Германии. Как видите, большевистская пропаганда нагло лжет и водит вас за нос, рассказывая вам о том, что Германия – враг, а немцы пришли, чтобы убивать вас. А вы знаете, что коммунисты требуют от вас сжигать урожай, топить муку в реках, резать скотину? Разве это народная власть? Это антинародное правительство должно быть свергнуто! Лучшие сыны Великой Германии пришли освободить вас! Все, кто хочет свободно работать, как человек, а не раб без паспорта, могут завтра же получить немецкие документы и выехать на работу в любую точку Третьего рейха. Вы должны работать, много работать, но свободно и радостно! Я сам могу показать вам в этом пример. Я много трудился, и теперь у меня большой дом, трое взрослых детей, красавица жена и уже четверо внуков. Все они счастливые и свободные люди, потому что живут и трудятся в Великой Германии. Мы – люди труда и воли – ее основа, соль земли немецкой!

Он еще долго рассуждал и агитировал за свободную сытную жизнь в Германии, распаляясь все больше и больше, пока его не перебил скрипучий голос Параскевьи Полевой, Танькиной бабушки:

– Мил человек, это хорошо, что они свободные, великие, добрые. Может, оно так и обстоит, как ты нам вещаешь. Дай-то Бог! Но коли оно так, то скажи на милость, зачем наши добрые освободители хату-то у тетки Фроськи отобрали? Неужто у их хвюрера получше хаты нету?

Берг бросил гневный взгляд на селянку и, указав на нее пальцем, чеканно выговаривая каждое слово, ответил:

– А за комиссарскую красную пропаганду мы будем безжалостно вешать, и ты, тетка, будешь первая, кого мы вздернем за такие слова о великом вожде германского рейха.

Больше задавать вопросы ни у кого желания не возникло, и люди разбрелись по домам.

Глава четвертая

Концерт

Наиболее реальную опасность, безусловно, представляет русская экспансия, будь то царско-православная или сталинско-коммунистическая…

Почему это монголам, киргизам, башкирам и прочим надо быть русскими? Если превратить существующие сегодня советские республики в самостоятельные государства, вопрос был бы решен. За несколько недель армия Германии сделала бы эту важнейшую работу для всего человечества.

Лучший куриный суп в деревне готовила тетка Ховря Денисова. Все деревенские бабы были убеждены, что она знает какой-то волшебный секрет, передаваемый женщинами их семьи из поколения в поколение. Достаточно было взглянуть на то, как она колдует вокруг своих наседок и петушков, чтобы заподозрить ее в тайных кулинарных знаниях. На приготовление настоящего шулюма[17] уходило почти два дня. Хотя от первоначального рецепта, доставшегося ей по наследству от предков-казаков, ее супчик отличался как павлин от дворового Петьки.

Она готовила его только по торжественным случаям, и начиналось это кулинарное таинство накануне с вечера, когда птицы, почувствовав заход солнца, перебирались в курятник. Тетка Ховря садилась на большой березовый чурбан, на котором обычно кололи дрова, и высматривала жертву, выискивая того петуха, который дольше всех остается во дворе и не спешит на ночлег, чтобы занять удобное местечко на насесте. Очевидно, что у этого пернатого парня были очень крепкие нервы и мускулатура, что означало пониженный уровень адреналина в крови, а следовательно, мясо обещает быть по вкусу мягким и нежным.

Определив свою жертву, хозяйка не спеша подходила к ней сзади и набрасывала мешок, после чего, зажав крепко под мышкой, уверенным движением сухонькой морщинистой руки сворачивала ничего не подозревающей птице голову. Теперь предстояло быстро ощипать петушиное тельце и опалить лишние волоски и перышки на огне. Готовую тушку, предварительно обсыпанную смесью сушеных трав с солью, она покрывала двойной оберткой: первый слой из листьев лопуха, а поверх него – льняная тряпица и укладывала в деревянную кадушку, придавливая камнем. Вместо привычного курятника эту ночь петух проводил в таком виде, набираясь драгоценных соков. Деревенские бабы судачили, что Ховря еще что-то приговаривала и шептала над несчастным созданием, прежде чем отправить в печку. После четырехчасового томления в массивном закопченном чугуне укрытый плотными слоями душистых трав, ароматных корешков, рубленой алой морковки с рассыпчатой картошкой и масляной золотой репой, густо присыпанный упругими кольцами сочного лука в огненном жарком чреве русской печи, блюдо выставлялось на печной шесток и там томилось до вечера. Ели такую похлебку всей семьей с гостями. Петушиную голову с гребнем и серьгами по традиции отдавали главе семейства, гузку – хозяйке, крылья – дочерям, ножки – сыновьям, ну а уж гостям – грудку.

Акулина, как любая мать и жена, умела вкусно готовить. Всем хотелось поесть вкусно, но чаще хотелось просто поесть. Досыта. Голодные двадцатые годы сменились разорительными тридцатыми, а сороковые обрушились войной и нашествием захватчиков. Супостат был серьезно подготовленный, хорошо экипированный и весьма образованный. Он неплохо разбирался не только в военной науке, но и в европейской кухне. Оккупант, убивая людей, не забывал сытно питаться и пополнять запасы провианта по ходу продвижения войск. Захватывая населенные пункты, выгоняя людей из домов, оккупанты отбирали продукты, скот, птицу, урожай. Все изымалось именем фюрера и во имя победы. Присмотревшись внимательно к проходящим через деревню подразделениям и частям фашистских войск, жители обнаружили, что среди них были не только немецкие солдаты…

Акулина, тяжко вздыхая и закусив губу, готовила ужин для рыжего ефрейтора-музыканта Генриха Лейбнера и приглашенных им танкистов во главе с обершарфюрером Вильгельмом Хайнзе. Она варила суп из застреленного утром на заборе Петьки по рецепту свояченицы Ховри. Она бы и хотела сделать его невкусным и гадким, таким, чтоб проклятые немцы подавились и передохли, не выходя из-за стола, но он все равно обдавал весь дом ароматным духом, от которого текли слюнки и пробуждался аппетит. Аппетит голодная Акулина душила тем, что сильнее впивалась зубами в свою губу, а набегавшие волнами слюни аккуратно сплевывала в суп и цедила сквозь зубы:

– Подавитесь, вражины! Тьфу на вас! Чтоб вы передохли, как тараканы от дуста.

Бросить какую-либо отраву в приготовленное блюдо у нее не хватало смелости, да и не было дома никакого яда. Приходилось варить и плевать, посылая проклятия и призывая кару на головы нежданных и непрошеных гостей, которые больше походили на хозяев. Лёньку с утра она отправила к куме Натахе в соседнее село Высокое за солью, которая дома закончилась в самый неподходящий момент. Уйдя рано утром, лишь выгнав коров, покормив птицу и свиней, он до сих пор не вернулся, и мать уже начинала закипать вместе с петушиным бульоном, готовясь к расправе над беспутным пацаном, как вдруг лязгнула входная дверь и кто-то зашел в хату. Акулина резала душистый сочный лохматый укроп, чтобы всыпать в самом конце своей готовки, и, не поворачиваясь, откликнулась на шаги:

– Наконец-то! А-ну неси соль сюда, обалдуй!

Лёнькины шаги, почему-то тяжелые и осторожные, приблизились, как вдруг с необыкновенной силой он цапнул сзади Акулину за плечи и с размаху швырнул в сторону от стола прямиком на крашеный деревянный пол. Она глухо шлепнулась и на миг потеряла сознание, голова пошла кругом от такого полета, испуга и неожиданности. Хотела выругать нахального мальчишку, который никогда до сего дня не позволял себе такого грубого отношения к матери, но неожиданно вместо белобрысого сына увидела склонившуюся над собой черную то ли от грязи, то ли от загара, заросшую щетиной чуть ли не по самые брови усмехающуюся рожу. Это было не лицо, не физиономия, не морда, а именно рожа, принадлежавшая здоровенному типу в зеленой форме с какими-то кренделястыми петличками и шестиконечными звездочками в них. На голове – лихо сдвинутая на курчавый воронова крыла затылок высокая пилотка, огромные руки-лапы тянутся к Акулине…