Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника
Потом в просвете, который мы скорее почувствовали, нежели увидели, раздался выпадавший из «симфонии» ливня звук. Мы сразу бросились на землю и увидели, как группа русских, шесть или восемь человек, пересекала поляну. Я видел их силуэты и очертания простых русских касок старого образца, выделявшихся на фоне неба. Они подошли довольно близко к нам, прошли мимо и растворились в темноте. Двое моих людей, опытные обер-ефрейторы, и не думали выдавать себя. Но что касается меня, то мое сердце замерло. Я затаил дыхание и нажал на спусковой крючок. Затвор автомата рванулся вперед, но выстрела не последовало. Заклинило. Несмотря на это злоключение, ничего не произошло. В шуме дождя и ветра русские ничего не услышали! Мы развернулись и с помощью компаса, отыскивая и нащупывая дорогу, вышли к нашим позициям. Я доложил о своих наблюдениях.
15 августа 1942 г., около половины второго ночи, после почти двух дней, появилась полевая кухня. Она доставила холодный фасолевый суп, который прокис. Несмотря на это, его проглотили с жадностью. В окопе, под капающим брезентом, я разобрал автомат при свете сальной свечи и вычистил его мокрыми пальцами. Заклинивание было вызвано попаданием в него песка и воды во время ведения разведки.
На открытой местности уже начало рассветать, но в лесу все еще было темно. Наступавший день показал себя только к трем часам ночи. (Немецкие войска всегда использовали берлинское, т. е. среднеевропейское время. — Прим. ред.) В то же самое время со стороны противника послышались мужские голоса. Это означало, что противник продвигается вперед. Громкими криками русские подтверждали свое присутствие, чтобы Держаться вместе. Они подходили все ближе и ближе. Нам надо было подпустить их к себе на 10 метров, потому что дальше мы бы их не увидели. Еще раз я обошел окопы и дал указания, особенно пулеметчику. Как для него, так и для меня это должно было стать первым настоящим боем. Этот молодой уроженец Померании прибыл с пополнением несколько дней назад. Впервые с начала Русской кампании пополнение для силезского полка пришло не из Силезии. Русские голоса стали громче. Слышался хруст сучьев. Они, должно быть, подошли к нам на пятьдесят метров. А пока мы стояли в своих окопах и вглядывались в подлесок, из которого они должны были появиться.
Вот они — наконец! Лежащая перед нами местность буквально колыхалась коричневыми фигурами! Казалось, что лес их выплевывал. Судя по направлению их тел и глаз, они намеревались пройти наискось правее нас. Мы ударили по ним с фланга. Пулеметчик дал несколько очередей. Куда он стрелял? Казалось, что он никуда не попадал, потому что я не видел, чтобы русские падали. Но он должен был поражать их, ведь они были всего лишь не более чем в десяти шагах от нас! На этот раз мой автомат не дал осечки. Но я поймал себя на том, что совсем не целился. Я просто направлял автомат и давил на спуск, но стрелял слишком высоко. Я опустил ствол пониже.
Из груды коричневых фигур, в которую пулемет всаживал свои пули, вперед выдвинулся молодой русский солдат высокого роста и швырнул в пулеметчика гранату. Тот еще пытался выбраться из окопа и сменить позицию, в то время как я прикрывал его огнем. Граната взорвалась, и бедный парень, наполовину высунувшись из укрытия, рухнул поперек своего пулемета. Люди моего отделения отошли назад. Контакт с ними был потерян. Я стоял один, когда к моим ногам подкатилась граната. Бросаясь из стороны в сторону, я рванулся назад. Ничего большего я сделать не смог. Пришлось оставить убитого пулеметчика и его оружие там, где они лежали.
Прошло довольно много времени, после чего из батальона поступил приказ моему отделению вернуться назад. Я прибыл к командиру роты, который был рад, что мы смогли отступить. Он оставил отделение в резерве на своем командном пункте. Мы заняли свои «гробовые» окопы, оставшиеся после предыдущей ночи, и тут же начали их углублять. Спокойствие продолжалось недолго. Давление противника на 5-ю и 6-ю роты стало даже сильнее. Уже была отбита еще одна атака. Через несколько часов было объявлено, что мы получим поддержку с воздуха, и был отдан приказ разложить опознавательные полотнища. Сухопутные войска всегда носили с собой эти полотнища, чтобы указывать свое местоположение для немецкой авиации. Они представляли собой куски ткани оранжевого цвета площадью около одного квадратного метра или флаги со свастикой. Их надо было расстилать на земле, на зданиях или на транспортных средствах. Громкий гул авиамоторов объявил о появлении самолетов. Приближавшиеся бомбардировщики дали нам надежду.
Несмотря на исключительно сложную обстановку, меня охватило чувство силы. Русской авиации мы еще не видели ни разу. Сначала прилетело звено пикирующих бомбардировщиков Ju-87. С ревущими моторами они почти вертикально устремились к земле. Последовали взрывы бомб. Затем атаку провела эскадрилья Ju-88, и наконец бомбардировщики Не-111. К несчастью, перед участком 5-й роты они сбросили бомбы слишком близко от наших позиций. Были убитые и раненые. Среди них оказался и великолепный командир роты обер-лейтенант Эскен. Прошло немного времени, и после этой короткой паузы внезапно послышались крики: «Танки, танки!», и в первый раз в жизни я услышал характерный мрачный рокот, незабываемый, изматывающий душу, звук двигателей тяжелых танков.
Первым, слева, появился разведывательный бронеавтомобиль, который прошел прямо через наши позиции, вышел на дорогу и беспечно загрохотал дальше.
Он добрался даже до батальонного командного пункта, где с ним было покончено одним выстрелом из 50 мм противотанковой пушки. Находясь в бездействии в резерве, я мог наблюдать за тем, как артиллеристы дали ему приблизиться, а потом с расстояния 30 метров подбили его. Из машины выбрался испачканный кровью и машинным маслом босоногий русский с поднятыми руками.
Через несколько дней наш ротный командир рассказал нам, что, по словам этого пленного, русские использовали целые семьи в качестве танковых экипажей. «Муж был механиком-водителем, жена наводила орудие и стреляла из него, а сын-подросток был заряжающим». Этому вполне можно было поверить. Вскоре после того, как был подбит броневик, со стороны леса, из того места, где раньше находилась 7-я рота и мое отделение, с громкими криками выбежал один русский. То ли этот пожилой человек хотел перебежать к нам, то ли хотел, чтобы мы перешли к русским, но он размахивал поднятой вверх рукой и хриплым голосом кричал: «Камрад, камрад!» Неожиданно он вытащил из кармана гранату, вынул чеку и поднял гранату вверх. Она разорвалась и искалечила ему руку. После этого он с громкими воплями бросился обратно в лес. Чего он хотел, осталось для нас загадкой.
Русские снова пошли в атаку на основную оборонительную линию. Танки стреляли из пушек и пулеметов, в то время как мы находились под мощным минометным огнем. Впереди пехота кричала «Ура!», и уже намечался прорыв. Под сильным огневым прикрытием прибыл связной и сообщил то, что нам было ясно и без его слов. Удерживать позиции уже не было возможности. Обер-лейтенант Байер, не дожидаясь приказа из батальона, решил отступить на несколько сот метров. По его приказу вся рота перебежала через короткий отрезок ровной местности. Когда они оказались на одной линии с командным пунктом роты, он побежал тоже, а с ним и я. Обер-лейтенант в выгоревшем добела летнем кителе с желто-коричневым ремнем знал, что представлял собой хорошую мишень для противника. Он бежал как спринтер в спортивном забеге и моментально обогнал роту.
За нами грохотали танки, стреляя из всего, что у них было, в то время как наши люди бежали впереди них. Где же были наши противотанковые орудия? На краю небольшой впадины, в которой рота должна была теперь занять позицию, стоял командир батальона Кельхауэр, прямой, неподвижный и без укрытия. Только его влажные глаза показывали, насколько все это задело его. А потом эти слова: «Байер, друг, нельзя же так бежать вместе с ребятами!» Было видно его потрясение оттого, что немецкие пехотинцы уступили давлению противника и оставили позицию без приказа свыше. Тот факт, что это произошло в форме упорядоченного отхода и что сразу после этого люди снова заняли оборону, не изменяло ничего в этом невообразимом случае. Прежде таких событий в истории полка никогда не бывало. В декабре, под Москвой, им пришлось отступить. Но это было по приказу. Но все равно, по обмороженным щекам полковника Боеге текли слезы, как с благоговением рассказывали те, кто был там тогда.
Пока я бежал по ровной местности, был прострелен правый карман моего кителя. Это открытие заставило меня оцепенеть, потому что в этом кармане у меня были две маленькие ручные гранаты, которые мы называли «яйцами». Осколок снаряда танковой пушки разодрал бриджи командира роты. У одного фельдфебеля пуля пробила гранату, которую он держал в руке. К счастью, она не попала во взрыватель.
