Вихрь - Йожеф Дарваш
— Я вовсе не собираюсь нарушать какой-то там закон или распоряжение, — сказал я старику. — Ни в коем случае не хочу этого, тем более не хочу поставить под удар вас, хорошего друга моего тестя. Но в такое время я не могу сидеть сложа руки, когда обижают моего родственника, который всегда был простым трудягой крестьянином.
— Все так оно и есть, как вы говорите.
— Я не хочу, чтобы в отношении его была совершена несправедливость, беззаконие!
— Об этом речи не было. — Старик сделал рукой жест, словно схватил револьвер. — Ни о каком беззаконии мы не говорили. Каждое распоряжение издается для того, чтобы его выполняли.
— Знаю, знаю. Я прекрасно понимаю, что вы на службе. Я и не пришел бы сюда, если бы не был убежден в вашей порядочности. Но вы же сами только что сказали, что мой тесть никогда не был эксплуататором.
— Да, говорил. И даже могу подтвердить это под судебной присягой.
— Следовательно, у нас с вами единое мнение. Теперь остается только выяснить: что же нам делать?
— Почему «нам»?
— Я понял так, что мы будем действовать вместе.
— Я ничего сделать не могу, — отрезал старик и начал нервно перекладывать лежавшие на столе бумаги.
— Ну совет-то вы можете дать?
Старик задумался, а потом сказал:
— Поезжайте в область и там поговорите. Идите прямо в обком партии. Вас-то уж там примут, выслушают. Или… знаете что, товарищ Варью? — Старик снял очки и уже веселым голосом добавил: — А… Вот что нужно сделать… Это самое лучшее…
— Для старика я сделаю все. Все, что могу. Он честный человек и достоин этого.
— Это верно, он самый исправный налогоплательщик во всем городе.
— Я не потому так говорю, что он отец моей жены.
Старик как-то хитровато спросил:
— Вы ведь редактор, не так ли?
— Да, редактор, вы же знаете. Именно поэтому мне и неприятна вся эта история.
— Знаете, что я вам скажу? В этом деле вашему тестю никто, кроме вас, помочь ничем не сможет.
— Я?
— Да, вы!
— Как? Каким образом?
— Дело очень простое. Напишите статью.
— Статью?
— Да, именно. Серьезную статью. Напишите, что в связи с выходом этого постановления творится много несправедливостей. Напишите, что его нужно несколько изменить, ибо в противном случае оно принесет много плохого. Вы, товарищ Варью, не подумайте, что дядюшка Бойти единственный пострадавший.
Сначала меня такая мысль ошеломила. Я не предполагал, что старик способен был додуматься до такого. Потом мне вдруг стало страшно. Страх пришел ко мне откуда-то из самого моего нутра, от позвоночника, затем холодком подполз к голове, сковал ноги. Не смея взглянуть на старика, я уставился в грязный, запачканный чернильными пятнами барьерчик.
— Я дам вам необходимые цифры по этому делу, не бойтесь. Вы от меня получите точные цифры. — Старик доверчиво наклонился ко мне: — Возможно, что там, в Пеште, и не знают вовсе, что здесь, в области, на местах, творится. Вполне возможно. Такое в истории уже не раз бывало.
— Нет, это невозможно.
— Почему невозможно?
— Я этого не могу сделать.
— Почему? Вы же редактор.
— Именно поэтому и не могу.
— Ни у кого нет такой возможности, как у вас. Ни у кого. Если подумать, то, возможно, вы единственный человек во всем городе, который что-то способен сделать, дорогой товарищ Варью. Ну, возьмем, например, меня. Кто я такой? Простой служащий, сидящий на зарплате, которому ее платят, когда он сделает свою работу. А если я не буду ее выполнять, меня просто уволят, и все. Но ведь вы редактор! У вас в руках газета! Слово! А что значит мое слово? Да ничего. Если бы я начал протестовать, то меня даже выслушать никто не захотел бы.
Старый служащий так разошелся, оказавшись во власти своей идеи, что даже не обратил внимания на мое несогласие и нерешительность. Остановился он и замолчал только тогда, когда задохнулся от возбуждения. По его лицу проскользнуло выражение стыда. Дрожащими руками он надел очки в металлической оправе.
— Вы говорите, что вы на это не согласны. Пожалуйста. Ваше дело. — Больше он на меня ни разу не посмотрел. — Вы редактор, вам виднее.
Я хотел было объяснить ему положение, но не мог подобрать нужных слов, не мог привести ни одного аргумента. Я стоял перед ним как истукан и не шевелился.
— Во всяком случае, съездите в область, — сказал старик. — Можете мне поверить — я хочу вам добра.
— Да, я, конечно, поеду.
— Но сделайте это как можно скорее. Ведь до тех пор, пока мы не получим указания, мы будем брать налог согласно новому распоряжению.
— Поговорите в области с товарищами.
— Исключения мы ни для кого не делаем.
— Я вас понимаю.
— А до тех пор мы ничего поделать не можем. — Старик даже не взглянул на меня.
Пшеница на полях была давно сжата, среди стерни лишь кое-где виднелись полувысохшие цветы, как бывает в самом конце лета. Местами поле перепахивали на лошадях. Вскоре на высохшую землю упали первые крупные капли дождя, прибившие на тропинках мягкую пыль.
Погода стояла тихая, безветренная. Вокруг приземистого здания ветряной мельницы, крылья которой сейчас застыли в неподвижности, росли тополя, старые, развесистые.
В голову пришла мысль: как хорошо было бы сейчас съесть свежую пышку, не такую, какими после войны торговали в лавочке на перекрестке улиц, а настоящую, домашнюю, какие на хуторе в свое время пекла мне бабушка, когда хотела побаловать гостящего у нее любимого внука. Сверху румяная пышка посыпалась сахарным песком. И вся она хрустела на зубах.
— К вечеру жду ветра, — проговорил мельник, стоя у открытых дверей, словно он обращался не ко мне, а к самой мельнице, которая возвышалась за его спиной.
Опершись одним плечом о косяк двери, он достал из жестяной коробки табаку и, основательно послюнив бумагу, начал скручивать цигарку. Закурил. Еще не выпуская изо рта первого клуба дыма, пальцем сдвинул на затылок фуражку.
— От этого ведь толку мало. — Мельник кивнул на легкий порыв ветра. — Этот и дождя-то не принесет стоящего, а другой раз дует два-три дня подряд. Но к утру, а может и ночью, будет настоящий ветер.
Я посмотрел в ту сторону, куда показал мельник, но ничего, кроме кромки неба на горизонте да холодных, подсвеченных солнечными лучами облаков, не заметил. Так мы простояли с полчаса.
— Разберут ее? — неожиданно спросил мельник, а про себя подумал: «Как попал сюда этот человек? Чего он хочет?» Он смущенно засмеялся, отчего пропитанные мучной пылью
