Богдан Сушинский - Черные комиссары
– Хотите сказать, что в батарее насчитывалось всего три орудия?
– Еще несколько осталось в районе Тульчинского гирла, – вновь перешел капитан на румынский язык. – Но вы понимаете, что я не имею права указывать, где именно.
– По законам военного времени, находясь в плену, вы обязаны отвечать на вопросы, которые вам задают. В противном случае вас могут принуждать к этому всеми мыслимыми способами и средствами.
– Но вы же не станете прибегать к этому, господин капитан, – с надеждой взглянул Штефан Олтяну на своего пленителя. – Тем более в присутствии моих солдат.
– Уже хотя бы потому, что мне это не нужно. К тому же уверен, что наша авиация давно и точно установила местонахождение остатков вашей батареи.
Когда санитар уже завершал перевязку, в речную гавань Пардины вошли два пограничных катера. Услышав шум их моторов, Олтяну слишком резко для раненого в ногу человека поднялся и взглянул в сторону реки.
– Эти корабли пришли за нами?
– Будем расценивать их появление как визит вежливости наших моряков.
– То есть вы не собираетесь брать нас… Точнее, я хотел сказать, не собираетесь переправлять нас на левый берег? – всячески избегал румынский офицер слова «плен».
– Моряки с радостью пленили бы вас всех, и даже прямо там, на берегу, расстреляли, потому что слишком уж вы насолили им своими авиационными и артналетами. Но я дал слово офицера и даже сумел отстоять его перед командованием флотилии.
Взгляд, которым Штефан Олтяну одарил коменданта плацдарма, был преисполнен уважения и признательности.
– Мы можем идти? – спросил он, поблагодарив санитара за перевязку и за порцию спирта, разведенного в солдатской кружке водой из фляги санитара. – Я могу уходить вместе с солдатами? – робко поинтересовался он.
– А свое личное оружие решили оставить нам?
– Вы намерены вернуть его? – с едва заметной дрожью в голосе спросил румынский офицер.
– Запасные обоймы у вас есть?
– Есть. – Олтяну достал из кобуры запасную обойму и положил ее на плиту, на которой только что сидел.
Гродов разрядил пистолет и вернул его капитану.
– Когда эта глупость, именуемая войной, закончится, жду вас у себя в гостях, в Одессе. Надеюсь, продлится она недолго. Да и найти меня будет нетрудно. Капитан береговой службы Дмитрий Гродов. Я выделю двух бойцов, которые проведут вас через наши посты до урочища Костину-Маре.
– Дмитрий Гродов, – повторил Олтяну. – Постараюсь не забыть. Он повертел в руке пистолет и вложил его в кобуру. – То, как вы отнеслись ко мне и моим солдатам, очень великодушно и благородно с вашей стороны, господин капитан Гродов. Тем более что войну развязали мы, а не вы.
25
Рассвет представал на удивление тихим, но подернутым легкой дымкой и налетом ночной сумеречности. Чудилось нечто таинственное в очертаниях прибрежных хижин и островков, в редких вскриках каких-то ночных птиц и в парующем водовороте, то и дело зарождавшемся в горловине просторного затона.
Морские пехотинцы сидели на причальном дебаркадере и на прозябавших на берегу, перевернутых вверх дном рыбачьих лодках; курили, вздыхали и мечтательно рассуждали, кто о рыбалке на родной речушке или на озерце, а кто – об оставленных где-то далеко, но незабытых женщинах.
Впрочем, женщина, чьи ласки все еще вспоминались Гродову, оставалась не столь уж далекой. Еще задолго до заката сформировав добровольческий штурмовой отряд десантников, Гродов тут же объявил для него отбой, попросив при этом священника посоветовать, как бы получше разместить бойцов в той части поселка, что подступала к причалу, поскольку в четыре утра они уже должны находиться на пирсе. Он бы воспользовался помощью жандарма, но, чтобы не представать потом перед сигуранцей в роли пособника врага, тот благоразумно ушел к урочищу вместе с капитаном Олтяну.
Так вот, услышав эту просьбу, священник лукаво ухмыльнулся в седые усы, набожно взглянул на небо, прощая самому себе все грехи, прошлые и будущие, и подселил самого «христиански великодушного господина капитана» к молодой вдове-рыбачке Терезии, муж которой не вернулся весной с лова – артель вела его далеко отсюда, в устье Дуная.
– По правде говоря, Терезия и при муже когда-никогда предавалась блуду телесному, – доверительно сообщил он капитану.
– Это уже по вашей части, отче. Я исповедей не принимаю, и после лукавых «проповедей» моих грехи лишь умножаются.
Выслушав это признание, священник вознес свой взор к небу, и, вспомнив о чем-то своем, далеко не безгрешном, набожно перекрестился.
– Зато телом Терезия чиста, капитан, – еще доверительнее выдохнул он, – и очень уж хороша собой.
По тому, с каким благоговением священник произнес это, коменданту нетрудно было определить, что сам батюшка тоже знал цену телам греховодниц, и даже засомневался: стоит ли принимать его предложение. Но… слаб в этом житейском деле мужчина, слаб; особенно на фронте, где продолжительность жизни определяется не голосами кукушек, а свистом пуль.
– Да ты иди, капитан, иди, – все с той же лукавинкой в голосе напутствовал его священник. – Душа солдата требует небесного облегчения, а тело – земного. И потом, я уже передал Терезии через матушку свою, чтобы грела воду и готовила тебе купель.
– Тогда я сначала осмотрю усадьбу вдовы, все ли там спокойно, – тут же предложил мичман Мищенко, который, находясь поблизости, невольно подслушал этот разговор. – А потом уж займусь расквартировкой самого десанта.
Мичман был назначен заместителем командира добровольческого штурмового отряда, и теперь неотступно следовал за комбатом, считая, что вместе подбирать моряков для десанта под Килию-Веке легче.
– Считай, что тебе снова «нэ судылося», мичман, – саркастически пресек капитан попытку заместителя составить ему компанию, – С усадьбой вдовы я разберусь сам, а ты занимайся поиском остальных «штурмовиков».
Тем временем старший лейтенант Владыка с оставшимися бойцами плацдарма должен был еще раз прочесать поселок и его окрестности и только после этого расквартировать их по домам, которые временно оставлены жителями. Завтрашний день для них объявлялся патрульным, с прочесыванием урочища и ближайших плавней.
…Ну а Терезия Атаманчук в самом деле представала в образе настоящей сельской красавицы, перенявшей смуглолицую красоту от матери-румынки и крепкое тело – от потомственного казака-украинца, чей предок объявился здесь с отрядом еще во времена разорения русскими войсками Запорожской Сечи.
Появление в доме Гродова этого крепкого, ладного мужчины вдова восприняла как Божье снисхождение. И никакой игры в загадочность женской души, никаких прихотей или плачей по поводу одиночества и вдовьей судьбы. Жизнь свою эта выросшая на великой реке женщина всегда воспринимала такой, каковой она есть на самом деле, а не такой, какой придумывала ее в девичьих грезах. И представала перед ней эта жизнь во всей своей непостижимой простоте и суровой безвозвратности.
Терезия сама омывала посланного ей Господом мужчину в большом, похожем на баркас, купельном корыте; сама молчаливо обтирала вышитым народными узорами полотенцем, покрывая при этом еще не обсохшее тело нетерпеливыми и в то же время ангельски трепетными поцелуями.
К нецелованным мальчишкам Гродов уже давно не относился, но даже предположить не мог, что женщины способны обхаживать пришлых мужчин с такой страстью и таким неподдельным, искренним раболепием. Восседая в парующей теплыни старого липового корыта, капитан чувствовал себя если не султаном, то уж, во всяком случае, татарским мурзой, яростным почитателем всех кочевых женщин.
Правда, в ответ Терезия требовала такой же яростной отдачи, а потому, используя все мыслимые способы и позы, лишала своего постельного пленника хоть какой-то возможности не то что поспать, а хотя бы передохнуть. Однако странная вещь: утомляла эта женщина только физически, ничуть не отталкивая его при этом чувственно. Она явно не принадлежала к тем «кочевым» женщинам, после близости с которыми хотелось как можно скорее оставить приютившие тебя и ложе, и дом.
– У тебя что, долго не было мужчины? – предался Дмитрий вопросу, который задавать Терезии не следовало даже после того, как почувствовал себя совершенно опустошенным.
– Теперь я понимаю, что у меня не было его никогда, – ошалело повертела она головой, все еще возлегая у него на груди. – Мало того, оказывается, я даже представления не имела, что это такое – быть в постели с мужчиной.
– Вот оно – женское коварство, – нежно провел ладонями по ее щекам Гродов; и волосы у Терезии были жесткими, густыми, пропахшими какими-то луговыми травами, – перед которым мы обычно пасуем и в сетях которого рано или поздно гибнем.
