Леонид Ленч - Из рода Караевых
— Спасибо, товарищ полковник!
— Ни пуха ни пера! — проворчал полковник и, отложив в сторону газету, занялся едой.
Из этой поездки капитан Орлов в штаб армии не вернулся. Прошло время, и его объявили пропавшим без вести.
Антонина много и горько плакала, очень похудела и подурнела. С поразившей ее самое беспощадной ясностью она почувствовала, что всю женскую радость, отпущенную ей жизнью, она, пожалуй, уже выпила до дна в те считанные ночки, когда, выскользнув тайком из общей женской палатки, кралась при свете луны на заветную лесную полянку, где ожидал ее капитан Орлов. Но потом молодость и фронтовая жизненная стремнина с ее каждодневными утратами, скорбями и радостями взяли свое. Она не то что примирилась с гибелью капитана Орлова — она приняла эту гибель как свою долю во всеобщей беде. «Всем досталось, и мне — тоже!»
Но улыбка теперь редко когда освещала ее лицо — Антонина замкнулась, стала хмурой, неразговорчивой и казалась старше своих лет.
2В поверженном Кенигсберге, когда война уже шла к концу, к Антонине посватался начальник полевой армейской почты со странной фамилией Макаронин, человек обстоятельный, даже хороший, но скучный. Антонина его предложение приняла и после демобилизации уехала с мужем в Москву.
Макаронин стал начальником отделения связи в одном из отдаленных от центра районов столицы, а Антонина пошла работать по своей специальности официанткой в столовую, вскоре выдвинулась там и ее сделали заведующей. Работала она хорошо, честно, к ее рукам ничего не прилипало. Так и жила, расплываясь телом и твердея безулыбчивым лицом.
Жили они с мужем в двухкомнатной удобной квартире, в достатке. Родился сын — здоровый мальчик. Антонина назвала его Дмитрием, Митей!.. Он подрос, пошел в школу, приносил хорошие отметки и хвастал ими перед матерью:
— Мам, гляди — ни одной трешницы!
Антонина брала дневник, говорила: «Умница сынок!», а потом переводила взгляд с четверок и пятерок в дневнике на толстые, обстоятельные Митины уши и с горечью думала: «Хоть бы ты наозорничал чего-нибудь такого… из ряда вон выходящего, Макаронин-младший!»
3И к Москве никак не могла привыкнуть Антонина. Она пугала и раздражала ее своей суетой, непомерной огромностью, многолюдством, сумасшедшими, лихорадочно-быстрыми ритмами уличной жизни.
Однажды ехала она в метро. Надо было побывать на базе, распушить ее деятелей за плохое снабжение — авось и удастся под шумок заранее спланированного скандальчика вырвать у этих жадюг комбинаторов что-либо дефицитное для своей столовой. Базовые начальники — она знала это — ее побаивались:
— Эта фронтовичка, будь она неладна, как вцепится — с мясом ее от себя не оторвешь. Лучше уж кинуть ей кусок — пусть подавится!..
На попутной остановке зашел в вагон пожилой мужчина с палочкой. Темное демисезонное пальто, на голове теплая шапка из меха ондатры, виски в седине. Встал к Антонине спиной. Стоит, опирается на палку, а на скамье рядом сидит, уткнув нос в книгу, парнишка-лохмач, на голове цветная вязаная шапка — не то детская, не то женская. Антонина не выдержала:
— Молодой человек, уступите же место! Пожилой товарищ стоит, а вы сидите как пень! И тем более он с палочкой!
Парнишка нехотя встал, буркнув что-то себе под нос. Пожилой с палочкой сел на скамью, молча, равнодушно кивнул Антонине головой — поблагодарил. И вдруг стал смотреть на нее в упор. Антонина замерла вся: тигровые, желтые глаза с тем же прищуром, только не зорким, как тогда, а усталым, глядели прямо в ее душу! Словно солнечным слепящим светом залило весь грохочущий вагон. Антонина хотела на всю вселенную закричать, а сказала тихо, чуть слышно, наклонясь вперед к нему, сидевшему напротив:
— Товарищ капитан!.. Ваня!.. Это ты?!
— Антонина!.. Вот это встреча!..
Оглушенные и ошеломленные, они поднялись рывком, пробились к передней стенке вагона, где народу было поменьше. Слезы душили Антонину.
— Ванечка… Да как же это ты?! Ведь нам объявили, что ты… без вести!
— Объявили, а я взял и сам объявился! — Желтые глаза на мгновенье стали жесткими. — Ну, это целая история!.. Потом!.. Давай рассказывай!..
— Что, Ваня?!
— Все! Для начала — где живешь? Здесь, в Москве?
— В Москве. А ты?
— Тоже в Москве, — капитан Орлов назвал улицу.
Антонина ахнула:
— В нашем районе! На пенсии или работаешь?
— Работаю! На молокозаводе, технологом.
— Господи, да ведь мы же вашу продукцию потребляем. Я, Ванечка, столовой заведую. Детские сырки у вас хорошие, просто прелесть, а вот творожок… извини, но иной раз никуда не годится!
— Не уследишь за всем!.. Да что ты… про творожок! Черт с ним! Замужем, Антонина?
Антонина потупилась:
— Замужем! Сын у меня школьник. Поздно я его родила… Врачи даже не советовали рожать… но так уж получилось. Митей назвала. А ты, Ваня, женат?
— Женат!
— И детки есть?
— Насчет деток наврала брянская цыганка. Девочек у меня нет, есть два хлопца — Митя и Леша… Надо нам повидаться, Антонина. На ходу всего не расскажешь.
— Надо, Ваня! Хоть и ни к чему это теперь, а надо!
Они обменялись служебными номерами телефонов. Капитан Орлов вышел на остановке из вагона, а Антонина проехала еще два перегона и тоже вышла.
Она шла по тротуару в своем мохеровом колпаке-одуванчике ядовито-алого цвета, в готовом пальтишке с серым стандартным каракулевым воротником, в высоких сапогах на молнии — и улыбалась. Кому? Всем! Удивленным прохожим, троллейбусам, автомашинам, домам и вывескам — всему этому огромному, загадочному городу, который вдруг выплеснул ей в сердце такую удивительную радость: он жив! И что из того, что она узнала об этом слишком поздно, главное — он жив, жив!
Ее остановили мальчики-школьники, и один — за плечами незастегнутый ранец, глаза янтарного цвета, круглые, нахальные, как у воробья, — сказал вежливо, даже кротко:
— Тетя, можно вас спросить?
— Спрашивай, деточка.
— Вы чокнутая, да?
— Почему — чокнутая? — удивилась Антонина.
— Потому что вы идете, улыбаетесь, и сами с собой разговариваете!
Антонина засмеялась, потрепала мальчишку по румяной щеке, сказала весело:
— А ты озорник, я вижу!
И подумала: «Вот бы и мой Макаронин-младший такой же бойкий был, как этот. — Но тут же спохватилась: — Зато он у меня хорошо воспитанный!»
И пошла дальше, на базу.
ОТПРАВНЫЕ ДАННЫЕ
Вошла секретарша и доложила, что пришли и просят их принять следопыты с Украины.
— Какие там еще следопыты?
Секретарша сказала, что следопытов двое: один постарше, другой помоложе, лет четырнадцати, очень серьезный, в очках. По какому делу приехали сюда из своего города, не говорят, требуют личного свидания с директором завода.
Трофим Петрович подумал и обреченно махнул рукой:
— Не хватало еще следопытов с Украины на мою голову. Давайте их сюда!
Войдя в директорский кабинет, следопыты чинно поздоровались и представились. Сделали они это без всякого смущения и с большим достоинством.
— Вова! — сказал старший следопыт, пожимая протянутую ему директором руку. Он был высок ростом, по-мальчишески нескладен, большерукий, большеногий, с нежным яблочным румянцем на щеках.
— Вячеслав! — буркнул младший. Этот был смугл, черноволос, в очках с тонкими позолоченными дужками на коротком, весьма независимом носу.
— Зачем пожаловали, уважаемые следопыты? — сказал Трофим Петрович, с любопытством разглядывая своих посетителей.
— Прежде чем ответить на этот вопрос, мы сами должны вас кое о чем спросить, — строго ответил ему младший следопыт. При этом он поправил свои сползавшие с переносицы шикарные очки столь же шикарным жестом: двумя пальцами — большим и безымянным.
«Ишь ты, какой следователь по особо важным делам!» — подумал Трофим Петрович и усмехнулся:
— Спрашивайте!
— Видите ли, — сказал старший следопыт, — нам сказали, что вы все знаете про завод и про его людей и можете нам помочь. Дело в том, что рабочий вашего завода…
Тут вперед вырвался младший следопыт:
— Великанов Николай Иванович, он пал смертью храбрых, когда освобождали наш город от фашистских завоевателей. Он совершил подвиг… Ну что же ты, Вовка, молчишь? Говори же!..
— Как же я могу говорить, когда ты не даешь мне фразу кончить, — сердясь и краснея, сказал старший следопыт.
— Говорите вы, Вова! — сказал Трофим Петрович. — А Вячеславу дадим слово потом — для дополнений и уточнений.
Старший следопыт деловито и коротко — видно было, что он не первый раз говорит об этом, — рассказал, как немцев с ходу выбили из города, как потом какая-то их танковая часть неожиданно вырвалась из окружения и пыталась снова захватить его, но наткнулась на артиллерийский заслон, как мужественно, героически стояли насмерть артиллеристы, отражая последний отчаянный натиск врага. Особенно отличились три артиллериста, один из них — Великанов. Они подбили прямой наводкой много фашистских танков, а сами погибли в этом бою смертью храбрых. В городе им поставлен памятник, а на постаменте выбили их имена и сделали надпись: «Вечная слава героям-артиллеристам!» И пушка стоит.
