Сергей Фетисов - Хмара

Никифора не посадили в подвал сельуправы, а, несмотря на ночь, с усиленным конвоем, не снимая с него впившихся в тело проволочных пут, повезли в Каменку. У ворот комендатуры подводу долго не пропускали во двор. Полицейский сержант Андрей Романенко ходил куда-то, докладывал. Наконец начальство разбудили, и оно дало указание поместить арестованного в камеру. Никифору развязали ноги и, держа его с обеих сторон за локти, повели. Сопровождающий унтер-офицер, тот самый, который был в Знаменке, зевая спросонок, с интересом оглядывал пойманного руководителя ДОПа.

В камере Никифору развязали руки. Первым делом он принялся их растирать: похоже было, что отморожены.

Боль в пальцах не дала ему заснуть в ту ночь. И не только боль. Мысль о том, что он так глупо влип со старухой Казимировой, мучила его не меньше.

Рано утром его повезли дальше, в Никополь.

С тоскливым удивлением он увидел, что подвода подъехала как раз к тому дому на Гамбургерштрассе, перед которым десять дней назад он стоял в толпе женщин и подростков. Эсэсовец, похожий на того, который выходил тогда на крыльцо, а может и тот самый, записал фамилию, имя и причину ареста Никифора, проставил день и часы доставки арестованного.

Едва только захлопнулась за Никифором дверь общей камеры, навстречу ему спрыгнул с нар коренастый, обросший щетиной парень. На лице у него вытанцовывалась кривая улыбочка, глаза смотрели со странным выражением.

— Шумбрат! — сказал он, легонько толкая Никифора в плечо.

— Семен! — узнал Никифор. — А где же?..

— Я здесь, — сказал Орлов, подходя. — Ты обо мне хотел узнать? — хохотнул он, видя удивление в глазах Никифора.

Трудно было узнать в изможденном человеке прежнего Орлова. Его смолисто-черный чуб острижен под машинку, щеки ввалились, при разговоре он пришептывал: верхняя губа была чем-то рассечена и вздулась.

— А где…

— Наташа, хочешь спросить? — перебил его Орлов. — Я о всех девчатах спрашиваю, — смутился Никифор.

— Через две камеры от нас, — ответил Семен. — Все там: Лида, Наташа, Анка, Нюся, Лена и Киля…

— С вами что за люди сидят? Какие-то зеленые хлопчики!.. За что их? — спрашивал Никифор, не переставая оглядываться.

Орлов, нагнувшись к его уху, прошептал:

— Из никопольской комсомольской организации. Выдал провокатор. Среди остальных есть уголовники и всякая шушера. Так что держи язык.

25. О СМЕРТИ И БЕССМЕРТИИ

Женские камеры были переполнены. Здесь сидели матери и жены советских работников, женщины, приютившие беглых военнопленных, арестованные при облавах и обысках.

В своей камере Наташа сразу же обратила внимание на группу никопольских девчат, приблизительно равных с ней по возрасту. Те держались особняком. Так же обособленно вели себя и Знаменские девушки; не только землячество, но общее дело, из-за которого все они и очутились здесь, выделяло их из остальных.

У никопольских верховодила невысокая, с кроной пепельных волос подвижная украиночка — Лида Назаренко. По сходству ли характеров (Наташа и Лида одинакова старались не поддаваться унынию и грусти) или по другим каким причинам, девушки быстро почувствовали взаимную симпатию и познакомились.

— Здесь никто не задерживается больше месяца, — рассказывала Лида Назаренко новой знакомой. — Или концлагерь, или расстрел. На волю отпускают редко, так что нам будет одно из двух. Если машина будет открытая и конвойные в пилотках — это из лагеря. А если закрытый грузовик — у них тут в жандармерии есть такой, с железным кузовом — и конвойные в стальных шлемах, то наверняка на тот свет…

— И часто увозят? — содрогаясь, спросила Наташа.

— Примерно раз в неделю. За последнее время в связи с массовыми арестами быстрей стали работать. При нас три отправки было, а мы и двух недель еще не сидим.

Наташе очень хотелось спросить, по какому делу арестованы Назаренко и ее подруги, но она не решалась. И хорошо сделала, что не спросила, потому что нескромные вопросы рождают недоверие; Назаренко обязательно насторожилась бы, и тогда Наташа никогда б не узнала, что Лида — до войны десятиклассница и секретарь школьной комсомольской организации — руководила молодежным подпольем Никополя, и что именно она была правой рукой того дядьки Панаса, который приходил к Никифору.

Все это Наташа узнала позже, а на первых порах, пока девушки присматривались друг к другу, они незаметно для самих себя и для остальных тоже стали душою камеры, тем центром, который возникает в каждой компании, в каждом большом или малом сообществе людей и задает тон.

А тон Наташа и Лида задавали, надо сказать, бесшабашный, ибо веселье, самое безудержное веселье, было лучшим лекарством против уныния и мрачных раздумий. В камере подобрались девчата с хорошими голосами. Первый раз, когда Наташа затянула свою любимую «Каховку», в дверь забарабанил дежурный полицай и закричал:

— Прекратите! Сейчас же перестаньте!

Хор девичьих голосов упрямо подхватил песню. Полицай побежал докладывать жандармскому офицеру. Тот пришел, постоял, послушал и… разрешил. Он не понимал слов, но мотив ему нравился: до службы в фельджандармерии он играл в джазе одного из мюнхенских кабачков. С тех пор девушки пели на его дежурствах беспрепятственно, а сам он приказывал иногда открыть дверь камеры, садился напротив на стул и слушал. Странное впечатление производил он, жандармский офицер, палач, наслаждавшийся девичьим хором. Щедра природа чудесами — бывает и такое.

Присутствие жандарма вначале смущало, а потом девчата махнули рукой: хай его к бесу слушает, лишь бы не мешал.

Со временем выработался даже определенный репертуар. Начинала всегда Лида Белова, обладавшая звучным и сочным голосом. Чаще других песен заводила она старинную украинскую:

 Ой, у полi могила 3 вiтром говорила: Повiй вiтpe, тихесенько, Щоб я не марнiла, Щоб по менi трава росла, Та ще й зеленiла.

Пела Лида, закрыв глаза, прислонившись спиной к стене. Рвался из каменной клетки ее страстный голос, достигал ушей Семена, и тот прикладывал ухо к дверям своей камеры, тихо улыбаясь и маня к себе Никифора и Петю Орлова. Прекращались разговоры во всех камерах, затихала, вслушиваясь, вся тюрьма.

А Лида, дав грусти овладеть душами, внезапно запевала лукавую и задорную:

 Як пiд вишнею, пiд черешнею Стоiть старий з молодою, Як iз ягодою.

С подмывающим мотивом на середину камеры выплывала, изогнув стан и поводя кокетливо плечами, Анка Стрельцова. У нее не получались стремительные, огневые пляски — на них были мастерицами Наташа Печурина и Лида Назаренко, зато Анка была королевой медлительных и плавных танцев. Распушив косы, поблескивая в улыбке сахарно-белыми зубами, она была пленительно хороша. Даже в тюрьме не погас ее румянец, кожа не потеряла бархатистую свежесть, а темные глаза — таинственный блеск.

Иногда пляска переходила во всеобщую. Кончали же зачастую боевой и бодрящей «Каховкой»-песней-знаменем, от которой веяло неиссякаемой волей к жизни, неколебимой верой в победу. «Каховку» подхватывали в своей камере хлопцы, а однажды подхватили ее где-то внизу, в подвалах, где, по слухам, были заточены коммунисты.

Именно к этому периоду и относится записка Лиды Беловой, которую она передала, зашив в грязное белье. Эта записка сохранилась и дошла до нас, поражая глубоким оптимизмом и верой в правильность избранного пути. Вот она:

Здравствуйте, любимые папочка, мамуся, родная сестричка Нюрок и сыночек Николенька! Записку вашу в передаче получила, очень вам благодарна. Я рада, что услышала дорогие для меня голоса. Из продуктов получила все, только мыло почему-то не передали. Я знаю, дорогие родители, что отняла у вас много здоровья. Мне жаль, что так получилось. Если я не вернусь, но вернется Николай, то сына ни за что не отдавайте. Я не хочу, чтоб какая-то мачеха измывалась и командовала над моим ребенком. Будьте вы, мама и папа, ему матерью и отцом, а ты, Нюрок, сестрой. Жива буду — вернусь. О нашей судьбе нам ничего неизвестно. Точнее известно так: или лагерь, или расстрел. Все равно, как так жить, лучше умереть. Нас здесь много сидит по политике. Но никто не падает духом, поем, танцуем, рассказываем друг другу, что знаем, и думаем о будущем. А о смерти и не думаем. Папа, как ехать в Германию, то лучше умереть на своей земле. Не страшно умирать, но жалко вас с сыном. Не будем думать о смерти, а будем думать о будущем. Привет всем от меня. Шурику спасибо за сало. Целую вас, папочка, мамуся, сестричка Нюрок и сыночек Николенъка.

Но пришел конец песням и пляскам. Однажды в утренних сумерках на тюремный двор въехала закрытая машина, из нее выпрыгнули немецкие солдаты в стальных касках. Проснувшаяся тюрьма насторожилась. Чей черед? Кого повезут на расстрел в этот раз?