Сергей Фетисов - Хмара
В камере все на ногах. Расширенные глаза смотрят на дверь. Гремит замок. Дверь распахивается и…
— Махин Дмитрий — выходи!
— Орлов Петр!
— Беров Семен!
— Резников Семен!
— Кулик Владимир!
— Шпак Николай!
— Шахтарь Петр!..
Пока жандармский офицер, любитель хорового пения, читает список, конвойные в стальных касках попарно связывают хлопцев специально нарезанными веревками. Связывают с профессиональной ловкостью: быстро и крепко. Тут уж не распутаешься, как когда-то распутался и убежал с пристани полицай! Потом их выводят во двор. Дежурный офицер напутствует:
— Cluckliche Reise zum Himmel![26]
Возле машины задержка. Связанные не могут сами взобраться в кузов, а приставка-лесенка куда-то запропастилась. Солдаты-тюремщики переругиваются, выясняя, кто виноват. Представитель окружного управления фельджандармерии господин Вульф, на обязанности которого лежит наблюдать за исполнением приговоров, гневно кричит на замешкавшуюся тюремную команду. Ему некогда, он должен торопиться, его ждет полковник Бобух!.. Солдаты должны, черт подери, знать свою службу, а не препираться попусту между собой!..
Парней развязывают, заставляют влезть в кузов и там вновь связывают. На этот раз второпях немец не затянул как следует узел на руках Орлова и Резникова. Едва только он спрыгнул, Орлов шепчет Нпкпфору:
— Помоги! Зубами!..
Никифор нагибается и, не щадя зубов, впивается в веревку. Орлов, обдирая кожу, освобождает кисти от веревочных пут. Тотчас же Орлов и Резников меняются местами с другой парой — Никифором и Семеном Беровым.
— Эй, вы там! Тихо! — кричит полицай, охраняющий машину.
Но в кузове и так все тихо. Через задний борт не видно, как лихорадочно, напрягаясь до онемения, действуют пальцы Орлова. Резников также незаметно развязывает руки никопольских хлопцев.
Приводят девчат. Их не связывают. Тюремщики подсаживают их в машину, да так, что многие из девушек, несмотря на весь ужас положения, заливаются румянцем стыда.
Машина полна. Гремя сапогами, охранники прыгают в кузов. Четверо садятся на задний борт, пятеро проходят вперед и устраиваются на доске, положенной поперек кузова у кабины. На днище кузова в самых неудобных позах сидят юноши и девушки. Ребята делают вид, что они по-прежнему связаны, и держат руки за спиной.
— Fertig?[27] — доносится из кабины голос шофера.
— Ja. Weg.[28]
Тонко взвывает стартер, глухим рычанием заглушает сто дизель. Грузовик трогается. Следом разворачивается и едет легковая машина, в которой сидят представитель окружного управления фельджандармерии господин Вульф и два солдата из дубль-охраны с ручными пулеметами.
Лида присела на корточки возле Семена; она прижимается к нему плечом, делясь своим теплом, своей тоской и неистребимой надеждой. Наташа, как только втолкнули ее в кузов, отыскала глазами Никифора и тоже опустилась около него. Она пришла к нему сама, пришла с пылающими щеками и смущенным взором, как на первое и последнее свидание в своей жизни.
— Попрощаемся, Митя, — прошептала она, по прежнему называя его подпольной кличкой, хотя в этом теперь не было надобности. Ему захотелось услышать из ее уст настоящее имя. Он сказал ей тихо:
— Меня зовут Никифором…
Должно быть, она поняла его желание и послушно поправилась:
— Давай попрощаемся, Никифор!
Два серо-голубых родника струили на него нерастраченную девичью нежность. И столько муки было в них, столько отчаяния, что Никифор не выдержал и отвернулся. Но девушка ждала — он быстро нагнулся и поцеловал ее в губы.
И многие стали прощаться. Кто сидел друг от друга далеко, прощались глазами. У большинства по щекам катились слезы. Охранники равнодушно взирали на это — привыкли. Они следили лишь за тем, чтоб никто не поднимался со своего места.
Через задний борт в промежутках между сидевшими охранниками можно было разглядеть улицы, по которым их везли. За маршрутом напряженно следили Семен Резников и несколько других никопольцев. Они знали, что если с улицы Карла Маркса, теперешней Гамбургерштрассе, машина пойдет в гору, то их везут на расстрел, на пустыри. Если же повернет налево, то — в концлагерь.
Они все еще надеялись на концлагерь. Им казалось невероятным, немыслимым, диким, что через какой-нибудь час они перестанут жить. И они надеялись, несмотря ни на что и вопреки всему, потому что надежда у человека умирает только с жизнью.
Машина, пройдя Гамбургерштрассе, тяжело урча, полезла на подъем к железнодорожному переезду. За переездом начинались пустыри, имевшие в Никополе такую же страшную славу, как Кучугуры в Знаменке. Никифор по осунувшимся лицам никопольцев понял, куда их везут.
Вытянув шею, Никифор смотрел на уплывающие назад улицы. Он дожидался окраины, где условлено подать сигнал к нападению па охрану. Немецкий гарнизон располагался в центре Никополя, и комсомольцы рассчитывали, что на окраине легче убежать и спрятаться, чем в самом городе или в поле. А пока подоспеет помощь из гарнизона, разбежавшиеся смертники будут уже далеко. Поди поймай, если все прыснут в разные стороны!
Все было предусмотрено, за исключением того, что за ними пойдет вторая машина с пулеметами. Но менять что-либо в намеченном плане теперь невозможно.
Грузовик взбирался по крутому подъему, развороченному бомбежкой. По сторонам лепились дома и хаты, которые чем дальше, тем становились приземистей и располагались по-деревенски привольно — приближалась окраина…
Пришла минута действовать!
И в этот момент — о, счастье! — Никифор увидел, что легковая машина забуксовала на выбоине, тогда как мощный грузовик, на котором их везли, продолжал уверенно преодолевать подъем.
Набрав в легкие побольше воздуха, Никифор громко и надрывно закашлялся и тут же, вытянув из-за спины руки, схватил за ногу сидевшего на борту немца, изо всей силы дернул его к себе. Тот хлопнулся спиной о днище кузова, винтовка выпала из его рук. Ею овладел Беров и выстрелил в охранника.
И охранники, и приговоренные к расстрелу — все вскочили на ноги, началось невообразимое, страшное…
В старой церквушке, что и по сей день стоит напротив проходной Никопольского кирпичного завода, шла воскресная служба. Толпа пожилых людей внимала сладкоголосому попику, служившему позднюю заутреню.
— Господи, помилуй нас! — восклицал попик, показывая молящимся прикрытый ризами зад. Одновременно с ним кланялись, крестились старики и старухи. Неторопливо, по установленным канонам текла церковная служба. Пахло прогорклым ладаном, гарью восковых свечей.
Вдруг снаружи, от шоссе, до слуха прихожан донесся винтовочный выстрел. Попик продолжал сладко:
— …Аз возрадуются ангелицы в небесах, да снисходит, господи, благодать твоея…
Грохнул еще выстрел, теперь совсем близко. А потом за стенами церкви поднялась беспорядочная стрельба. Молящиеся бросились к выходу. Бог богом, а мирские дела важнее. Попик на полуслове поперхнулся, бросил взгляд назад и увидел, что часть прихожан все же осталась, продолжал службу.
— Батюшка! — раздался вдруг отчаянный, полный слез и ужаса женский вопль. — Отец святой! Допомогите! Диток наших убивають! Ой, швидче, а то усех побыоть!
Женщина со сбившимся на затылок платком, мертвенно-серым лицом и вылезающими из орбит глазами (это была мать Семена Резникова) подбежала к амвону и рухнула на колени, не переставая молить:
— Ох, батюшка! Допомогите ж!
— Успокойся, дочь моя. На все божья воля. Ни один волос не упадет с головы, если… — повернулся к женщине обескураженный поп.
Вбежавшие в церковь вместе с матерью Семена Резникова женщины под впечатлением жуткой картины, виденной ими на шоссе, истово замахали руками, закланялись перед темноликими богами, словно надеялись вымолить немедленное чудо. Но чуда не произошло. К винтовочной стрельбе за стенами божьего храма присоединились дробные пулеметные очереди.
Обезумевшая мать Семена Резникова, своими собственными глазами видевшая окровавленного сына, вбежала на амвон, схватила попика за рясу и потащила его к выходу. Ей помогала, подталкивая святого отца в спину, женщина, дочь которой была арестована и тоже могла находиться в этой страшной машине. Она не ошиблась в предчувствиях — дочь ее, Валя Слепынцева, умирала в эту минуту на шоссе.
На немца-шофера не произвел впечатления первый выстрел в кузове. Охранники частенько стреляли по строптивым, не дожидаясь прибытия на место. Однако когда пуля пробуравила кабину у его головы, он почувствовал неладное и затормозил. Это случилось как раз между церковью и проходной кирпичного завода.
… Охранники, сидевшие на заднем борту, были опрокинуты, и молодежь стала выпрыгивать из машины. Одним из первых спрыгнул окровавленный в драке Владимир Кулик. Но немец, спрыгнувший секундой раньше, выстрелил в него, и Кулик упал.
