Артем Драбкин - Я дрался на танке. Продолжение бестселлера «Я дрался на Т-34»
В это же время в корпус приехал член Военного совета фронта генерал-полковник Сусайков. Проводил совещание с офицерами от комбата и выше. Вызывает: «Командир первого батальона 170-й бригады». Я вышел, докладываю: «Батальон отмобилизован, полностью укомплектован новой матчастью». Как раз только что пришли танки с 85-мм орудиями. Мой батальон единственный в корпусе получил их. Продолжаю: «Проведены занятия с офицерами, батальон находится в полной боевой готовности».
Он на меня смотрит:
— Как давно командуете батальоном?
— С Корсунь-Шевченковской операции.
— Почему все еще старший лейтенант?
Я говорю:
— Это вопрос не ко мне, видимо, молодой еще.
— Какой чин по штату положен на должность комбата?
— Подполковник.
— Правильно, замкомбата — майор, командир роты — капитан. А вы старший лейтенант, занимаете эту должность.
Сусайков подозвал комбрига Чунихина, шепчется с ним. А я же не глухой тогда был, что-то слышу. Сусайков:
— В чем дело?
Чунихин ему отвечает, что вот, мол, посылали представления не раз, кто-то задерживает.
После перерыва опять вызвал меня:
— Приказом Верховного Главнокомандующего вам досрочно присваивается звание капитана.
Вот так получил капитана. Сам я никогда не поднимал вопросов ни о званиях, ни о наградах, которые вроде бы должны были дать, но почему-то не давали. Хотя иногда такие мысли возникали, но думал, может, из-за молодости придерживают звания. Мне же было 22 года всего. Не хотелось думать, что мое происхождение, отец — офицер царской армии, влияет на отношение ко мне начальства. Ведь воевал я честно. Уже после войны, когда я командовал полком в Забайкалье, дружил с нашим контрразведчиком Ерохиным. Он подтвердил мои сомнения. Говорит:
— Заворачивали твои представления, так как есть там (в деле) ссылка на родителей.
Я говорю:
— При чем тут родители?
— Отец ведь был царский офицер.
— Хорошо, но сейчас же другие времена, я и сам офицер, советский, прошел войну. Ты что, меня преследовать будешь?
— Времена другие, а информация осталась.
Ну и потом происхождение еще давало о себе знать. Я уже служил замкомдивом 44-й дивизии. Хрущевские времена. Пришла разнарядка отправить офицера нашей части на Кубу. Решили отправить меня. Через некоторое время звонит кадровик: «Работайте на своем месте, вместо вас направлен другой офицер».
Спросил контрразведчика:
— Почему его? Он же офицер никакой.
Он говорит:
— Потому. Родители рабочие и крестьяне.
Но я отвлекся. Все лето, до 20 августа мы «отдыхали». Сколачивали экипажи, проводили учения и занятия с офицерами. На занятиях обычно разбирали бои, в которых участвовала бригада. Передавали молодым свой опыт, приобретенный на войне. Я обязательно обращал внимание офицеров батальона на допущенные разными экипажами ошибки. В большинстве своем они были оплачены нашей кровью, поэтому к таким занятиям я подходил очень серьезно. В свое время под Сталинградом мой командир роты капитан Мухин, умница человек, тоже проводил такие занятия с нами. И они очень многое давали молодым танкистам. Как действовать в той или иной ситуации, какие тактические приемы наработаны по местности, по времени суток, по действиям каждого экипажа — очень многие моменты разбирали на конкретных примерах. Приведу такой случай: батальон наступал через болотистую местность на дорогу, всем было приказано держать радио на прием. Смотрю, один молодой командир танка ведет машину прямо в болото. Командую ему: «Остановитесь, идете в болото!» Тот молчок, и жмет. Спрашиваю: «Вы меня слышите?» Ответа нет, танк влетает в болото и садится почти по самую башню. Вижу, как в километре от него по дороге в нашу сторону двигаются три немецких танка, среди них один «Тигр». Тут сразу связь заработала. Командир севшего танка тоже увидел немцев, запаниковал: «Немцы, комбат, что нам делать?! Помогите!»
Я ему говорю: «Не паникуй и не кричи. Немцев подпустишь на короткое расстояние и уничтожишь». Надо сказать, что сел он довольно удачно, с дороги его заметить было очень трудно. Когда немецкие танки поравнялись с ним, тремя выстрелами он сжег их в борта, один за другим. Все! Передаю: «Теперь сам выходи из болота, мы тебе помогать не будем. Не выйдешь — расстреляю». Так и сказал, дисциплина — штука суровая.
Этот экипаж потом полдня занимался самовытаскиванием. Я им даже троса не бросил. Нашли они бревна, вспомнили, как их крепить к гусеницам для самовытаскивания. С трудом, но вышли из болота.
— Ну, как, — говорю, — получил науку? Почему связь не работала?
— Да мы на внутреннюю связь переключились.
— Ну, это могло быть, но ведь тебе приказано было — радио держать на прием. Потому что в любую секунду можешь получить команду. Бой идет!
Стоит, молчит.
— За то, что ты немцев пожег, я тебя к награде представлю, но учти, сегодня тебе крупно повезло, а в следующий раз в такой ситуации погибнешь.
За этот бой он получил орден Красного Знамени, но, самое главное, опыт. Не бывает мелочей на войне. Есть приказ — выполняй точно. Подобные примеры, большинство из которых заканчивались совсем не так удачно, мы и разбирали на занятиях с командирами танков. Эти знания в училище не дадут, это практика. Перед каждым боем мы примерно знаем, в каком направлении, на какой местности будем действовать, против какого противника, откуда он может подтянуть резервы, где нужно прикрыться от возможного флангового удара. Собираемся и примерно планируем предстоящий бой. Конкретную задачу заранее нам не раскрывали. Я, командир батальона, получал ее за считаные часы до боя. Тогда снова собираемся и уже конкретизируем действия всех экипажей. Увязываем взаимодействие с приданными войсками, артиллерией, пехотой. Много работы для мозгов перед боем. Вот мы, пацаны двадцатилетние, и сидим ночью над картами. На нас ведь огромная ответственность за жизни людей и за успешный исход. Бой все равно будет кровавый, но нужно сделать так, чтобы потери были минимальные.
Для меня на войне самый тяжелый момент, самый мандраж, это ввод в бой после переформирования или отдыха. До соприкосновения с противником лично у меня всегда была сильная тревога: как он, что он. Потом ты начал воевать, врос в обстановку, волнение сразу отпускает. Бояться некогда, ты занят делом. Появляется какой-то дикий азарт. Даже мысль, что тебя убить могут, не приходит, наоборот, я его должен достать, и не иначе!
Больше всего я боялся за пополнение, не нюхавшее пороху. Как эти люди поведут себя в бою? По опыту я уже знал, что если есть успех в бою, если противник играет по нашим правилам, то молодежь быстро схватывает, что к чему, воюет «на моей стороне», делает то, что я хочу. Если первый бой был успешный, инициатива у нас, то эти люди будут хорошо воевать и дальше. Но бывает и по-другому. Атаки отбиты, успеха нет, у молодых танкистов в себе уверенности тоже нет. Это самое страшное дело. Тогда жить этим ребятам в лучшем случае две-три недели. Потом на корм воронам. Выбьют всех. Так что основная моя задача: в первых боях вселить в молодых уверенность, что они могут и умеют драться. Тогда и на душе легко, и командовать легко.
5-я гвардейская танковая армия Ротмистрова, в составе которой мы дрались еще под Прохоровкой, ушла в Белоруссию и дальше, в Померанию, Прибалтику, остались только 7-й мехкорпус и наш, 18-й танковый корпус.
20 августа началась Яссо-Кишиневская операция. Я, как комбат, был в курсе дела, что с утра начнется артподготовка. Да и повидал уже артобстрелов на своем веку. Но такого мощного огня видеть еще не приходилось. Началось все с реактивных залпов «катюш», затем подключилась артиллерия всех калибров, а потом и авиация — штурмовики и бомбардировщики начали обрабатывать немецкую оборону. У нас земля дрожала, стоишь рядом с человеком, кричишь ему, а он не слышит. Жуткий постоянный грохот. Около полутора часов шла артподготовка. Мы к тому времени покормили людей и были готовы. В прорыве немецкой обороны мы не участвовали, оставаясь пока в резерве. От передовой в тыл потихоньку потянулись наши раненые пехотинцы, кто на подводах, кто пешком. Нам сообщили, что наметился успех наступления. Только в середине дня я получил задачу выйти с батальоном на исходный рубеж, в район армейского командного пункта. Перед наступлением я уже бывал на нем, на рекогносцировке. Большая высота, замаскированные ходы сообщения, наверху стереотрубы, приборы наблюдения. Оттуда просматривался значительный сектор вражеской обороны, конечно, тоже тщательно замаскированной. Тогда нам был дан строжайший приказ: не маячить, не демаскировать КП. И вот сейчас мы, группа командиров разных родов войск и званий, открыто стояли на этой высоте, глядя в бинокли. Вскоре после моего прихода на КП, прямо над нами, на высоте всего около 300 метров появилось полсотни тяжелых немецких бомбардировщиков Ю-88 (не путать с пикировщиками Ю-87). Надо сказать, эта махина нас впечатлила. Десятки здоровенных машин, несущих смерть! Мы все задрали головы и замерли в оцепенении. Не бомбят. Развернулись и пошли куда-то в сторону наступающих войск. Через некоторое время донесся мощный гул бомбовых разрывов.
