Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Артем Драбкин

Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно.

К. Клаузевиц

Кривошеев Григорий Васильевич

Я родился 31 марта 1923 года в Крыму. Мать была сельским врачом, а отец — художником-декоратором. У меня была сестра и два брата. Причем все трое братьев стали летчиками. Старший брат Борис в 40-м уже летал над Кавказом, средний брат Володя окончил Качинское краснознаменное летное училище, летал над Сахалином, а я учился в десятом классе. Мама мне ска­зала: «Двоих сыновей уже забрали в армию, они служат Отечеству. А ты останешься со мной, будешь поступать в медицинское училище». К этому времени я уже дежу­рил у нее в родильном доме и меня знали в медицин­ском училище. Но в декабре 1939 года приходит к нам в 10-й класс Зуйской средней школы инструктор Качин-ского училища, молодой, симпатичный, в парадной форме. И рассказывает о положении в мире, напоми­нает решение партии и правительства: «Комсомолец, на самолет!» И вот мы четыре человека: я, Морозов Ко­ля, увлекавшийся драматическим искусством и руково­дивший в нашей школе драматическим кружком, Шура Никифоренко, мечтавший стать архитектором, и Семен Зиновьевич Букчин, у которого старший брат был сек­ретарем райкома, а средний брат директором школы, поехали в Симферопольский аэроклуб. Переночевали у моих друзей, а утром прошли медкомиссию и нас за­числили. Построили всю братию, человек 60 или даже больше, в шеренгу по три человека и повели строем на аэродром: «Шаго-о-ом! Марш! Запе-е-евай!» — и я, семнадцатилетний пацан, запел авиационный марш: «Все выше, и выше, и выше...» Пришли на аэродром, командир говорит: «Будешь старшиной». Через некото­рое время нас отпустили домой. Я приехал и не знаю, как матери сказать, что ослушался ее наказа. Я крутил­ся-крутился — отец заметил, что я чего-то недоговари­ваю: «В чем дело?» Говорю: «Мамуля, я нарушил твою заповедь и поступил в Симферопольский аэроклуб». Мама заплакала и говорит: «Сын, иначе я не ожидала». Я закончил Симферопольский аэроклуб, а потом посту­пил в Качинское летное училище. А школу я не окон­чил — мы с 10-го класса ушли в аэроклуб, а потом вой­на. Аттестат за 10 классов я получил уже после этой войны, в которой потерял почти всю семью. Средний брат погиб 19 августа 1941 года. На Сахалине он пере­учился на СБ. Служил в 55-м полку скоростных бомбар­дировщиков. В июне их перебросили на Западный фронт, и вот 19 августа под Полтавой был сбит. Стар­ший остался жив, закончил службу заместителем ко­мандира полка. Когда немцы оккупировали Крым, кто-то донес, что мама член партии, и ее забрали в гестапо. Перед войной в поселок ездил киномеханик, кино же не было в каждом селе, а этот киномеханик был по нацио­нальности немец, так он пошел в гестапо просить за нее, и немцы ее освободили. Так на нее второй раз до­несли! И в 1942 году ее расстреляли. Отец хотел отом­стить за нее — его повесили. Вот нас со школы ушло в авиацию 4 человека, и все четверо вернулись, а те, кто остался, — все погибли. Они начали партизанить, по­могали, руководили, были связными. Всего осталось 2 девочки и один парень, и все.

За год в аэроклубе полностью прошли программу на У-2, и на «Качу» мы приехали в феврале 41-го. В учи­лище дисциплина идеальная была: построения, до се­кунды рассчитанный распорядок... Приходим с аэро­дрома в комбинезонах промасленных. Умываемся-пе­реодеваемся и только потом в столовую, а там на 4 человека столик, чистота, белые скатерти, вилка, лож­ка, салфетка. Зарядка была, общефизическая подго­товка, теоретическая подготовка. Исключительный по­рядок и ни секунды свободного времени, только для то­го, чтобы письма написать.

Я был в пятой эскадрилье, командовал которой Во­ротников, а потом Победоносцев. А в первой, под ко­мандованием Мирошниченко, учились Василий Сталин, братья Микоян и Тимур Фрунзе, который был старши­ной их летной группы. Я помню, Тимур их заставлял тряпками после полетов мыть самолеты. Они были на общих основаниях, в кирзовых сапогах, в гимнастерках. Надо сказать, что, по моему мнению, Василий был пре­красный парень, дисциплинированный, но потом «дру­зья» его избаловали.

1 апреля я принял присягу, и сразу начали летать на УТ-2. Инструктором моей летной группы, в которой я был старшиной, был Филатов. Перед войной мы полно­стью успели закончить программу УТ-2. До войны не­сколько раз были учебные тревоги, но ими не злоупот­ребляли, потому что это расслабляет. 22 июня утром я вскочил по сигналу тревоги. Одеваюсь и вижу, что у за­местителя командира моей эскадрильи по строевой части, педанта до мозга костей, звездочка на пилотке сзади. Никогда такого не было! Думаю: «Что-то случи­лось». «Командир, что случилось?» — «Война». По­строились: «Караул, на Мекензевы горы!» (там у нас было бензохранилище). Приехали мы туда где-то в пять часов утра — еще темно, рассвет только забрезжил, прожектора шарят, и мы видели, как немецкие бомбар­дировщики бомбили Севастополь. Тогда же я увидел, как девяточка СБ учебным строем летела на бомбежку, а оттуда вернулось два-три избитых, исполосованных самолета. Вернулись в училище. В столовую приш­ли — нет белых скатертей, курсанты шаркают по полу грязными сапогами. Потом мы уже ходили и в караулы и на рытье окопов. Я лично киркой и лопатой вырыл 32 окопа.

В августе 41-го наше училище из Качи эвакуирова­ли в Красный Кут, под Саратов. В это же время из инст­рукторов был организован полк, который улетел на фронт, а командовать нашей эскадрильей назначили Победоносцева. Сменился и командир училища, им стал дважды Герой Денисов. Семь учебных эскадрилий разбросали по степи. Каждое звено отрыло себе зем­лянку — большую яму, перекрытую бревнами и присы­панную сверху землей. Вместо кроватей земляной вы­ступ. Началась зима, а у нас на 120 человек 4 пары са­пог. Дров нет, угля нет. Так отряжали курсантов, которые на самодельных санях с полозьями из лыж за 15 километров от расположения части ездили за сухой травой. На этой траве и пищу готовили, ей же и согре­вались. Для поддержания физической формы перед входом в столовую поставили коня: не перепрыг­нешь — в столовую не попадаешь, а есть-то хочется. Немцы уже подходили к Москве, Ленинград был в коль­це блокады, и вдруг, в ночь на 6 декабря, боевая трево­га. Мы поднимаемся, и командир эскадрильи Победо­носцев говорит: «Под Москвой произошел прорыв! Столько-то танков сожжено, столько-то солдат взято в плен!» Гарнизон просто воскрес. Мы воспряли духом, стали совсем другие люди. Зимой мы не летали — не было топлива, но к нам в землянку приходили препода­ватели, проводили занятия. Ранней весной начали ле­тать на И-16. На самолет дают мизер бензина, полетов мало, поэтому со звена готовили одного-двух человек, самых одаренных. По окончании программы их одевали как следует и отправляли на фронт. Когда под Сталин­градом было тяжко, то бросили клич: «Кто пойдет в пе­хоту?!» — и многие пошли, насильно никого не застав­ляли. Некоторые потом вернулись доучиваться, некото­рые остались. Я окончил училище только в июне 1943 года на самолете Як-1 первых модификаций, еще с гаргротом. Кстати, мы были из первого офицерского выпуска, ведь до этого училища выпускали сержантов. А что такое младший лейтенант — одежда та же сер­жантская, штаны потерты, только погоны с просветами.