Марин Ионице - На крутом перевале (сборник)
Потрескивание рации за пазухой вернуло его к действительности, но следующее мгновение оказалось для него роковым: поднеся руку к груди, он оперся на вывихнутую ногу. Дернулся, будто получив удар, выпустил веревку и сорвался в пустоту. Падая, попытался ухватиться за веревку, но ударился больной ногой о камень. Почувствовал, как голень деревянно хрустнула, и потерял сознание.
Страховка не подвела. Иордане, который был в нескольких шагах от Стойкицэ, принял его на плечи и осторожно спустил на выступ, только что оставленный после передышки. Стойкицэ пришел в себя, когда уже лежал в спасительном углублении в скале. Над ним склонился Иордаке, а в рации все еще слышался треск вызова. Боль обжигала все тело.
— «Ветка-один», «Ветка-один»! — повторял встревоженный Нетя.
— «Хвоя-два», — простонал Стойкицэ, — я — «Ветка-один»…
Сообщение, переданное Нетей, окончательно привело его в себя. По приказу «Горы» атака горных стрелков с тыла откладывалась до рассвета следующего дня. Из-за бури и проливного дождя в долине ниже леса Балинт «Ель» не смогла обойти ущелье. Тяжелые минометы, противотанковые орудия и ящики со снарядами, навьюченные на лошадей, отстали.
— Всем оставаться на месте! — приказал Нетя. — Завтра утром продолжить выдвижение. Связь держать каждый час!
Стойкицэ даже не успел доложить, что взвод не может оставаться пригвожденным к отвесной стене на виду у «вражеских» сторожевых постов. А потом, «противник» тоже может принять решение захватить высоту 1802. Нет, взвод во что бы то ни стало должен оказаться на карнизе! Он распорядился, чтобы отделения ускорили подъем, поскольку с каждой минутой становилось светлее. Старшим он послал Пену, приказав выйти на вершину и затаиться там до рассвета следующего дня.
Сжав зубы, Стойкицэ вверил раздробленную ногу Иордаке. Когда он очнулся, нога была плотно забинтована, боль постепенно стихала, ногу он почти не чувствовал. Перед глазами плыл какой-то цветной туман. Первые лучи солнца блеснули в его непросохших слезах. Иордаке вытянулся рядом. Ватным тампоном он вытирал покрытый капельками пота лоб Стойкицэ и то и дело подносил к его губам фляжку с водой. Будто очнувшись от тяжелого сна, лейтенант приподнялся и с тревогой спросил:
— Где взвод?
— Наверху, — успокоил его Иордаке. — Пену говорит, что даже орлы их не обнаружат…
В горах окончательно рассвело. Небо было густо-синим, солнечные лучи еще были робки; леса и долины курились, легкие белые облачка отрывались от утесов и уплывали в долину.
Из своего каменного прибежища они видели горы, которые обогнули в эту адскую ночь, и разлившийся океан еловых лесов. Над ними взмывала скала, за ней обрывалось ущелье. Иордаке крепко привязал его к крюку, вбитому в каменистый грунт рядом. Было ясно, что на этом крохотном выступе им придется провести весь день, а может, и всю ночь и только завтрашнее утро принесет перемены.
* * *Солнце заглянуло к ним в укрытие всего на полчаса, потом поднялось по отвесной скале и перевалило в ущелье. В углублении с самого утра сгустилась влажная тень, падающая от поросших мхом нависающих камней. Стойкицэ стало холодно: кругом камень, а на высоте еще и резкий ледяной ветер обрушивается на скалы упругими волнами.
— Вы аж посинели, товарищ лейтенант, — заметил Иордаке.
— Продрог, — признался Стойкицэ.
Места в углублении едва хватало, чтобы вытянуться: Стойкицэ — прижавшись к стене, Иордаке — с краю. Капрал пристроил ему под голову свой ранец, достал из ранца спальный мешок и шерстяные носки, помог Стойкицэ натянуть их.
— А ты? — спросил Стойкицэ.
— Мне не холодно… — Иордаке застегнул у него под подбородком спальный мешок, развернул плащ-палатку.
Так они лежали под плащ-палаткой, не имея возможности даже повернуться или высунуться из своего укрытия, ведь их мог бы заметить «противник». Солдаты на вершине скалы по крайней мере могли двигаться, они же, пока светло, должны были слиться с камнем.
Иордаке дышал глубоко и размеренно, и это вселяло в Стойкицэ спокойствие и уверенность. Тепло от их дыхания скапливалось под плащ-палаткой, и Стойкицэ потянуло в сон. От пережитых волнений и усталости после ночного перехода веки налились свинцом, но боль в ноге не давала ему заснуть. И еще мысль: как там на вершине? Но взвод уже занял позиции и мог в любой момент открыть огонь по ущелью. Поэтому на душе у него стало спокойнее.
— Вы бы отдохнули немного, товарищ лейтенант, — предложил Иордаке. — А связь буду поддерживать я.
Стойкицэ закрыл глаза, прислушиваясь к завыванию ветра и думая об Иордаке. До армии Иордаке работал в городе, на стройке. Когда же начались лесоразработки неподалеку от его села, он вернулся домой, С самого призыва он был хорошим солдатом, но Стойкицэ почти ничего не знал о нем, кроме разве его места в строю. А он вот как проявил себя в сложных условиях. Стойкицэ даже не подозревал, как сильны в нем чувство товарищества, душевная стойкость, выдержка. «Горные стрелки, — думал Стойкицэ сквозь дремоту, — чаще других имеют возможность почувствовать огромную силу взаимовыручки, товарищества, самоотверженности».
Он очнулся только к полудню от боли в ноге, весь в поту. Нога опухла, его опять бил озноб. Иордаке, опершись на локоть, платком обтирал ему лоб. Он доложил, что несколько раз говорил с капитаном, сообщил ему о состоянии, в котором находится командир взвода. Иордаке установил также связь с Пену. На скале все в порядке, горные стрелки готовы к «бою».
Стойкицэ приподнялся и окинул взглядом долину и лес у подножия скалы. По долине, не таясь, передвигались солдаты «противника». Разве они могли предположить, что у них в тылу, на вершине, находятся горные стрелки? А где теперь может быть Нетя?
— И что сказал капитан? — спросил Стойкицэ.
— Здорово рассердился. Почему, говорит, не доложили вовремя…
Стойкицэ взял у Иордаке рацию, но раздумал и решил подождать следующего сеанса связи. Как он мог ему доложить раньше? Нетя заменил бы его еще в лесу, и не он открыл бы первым огонь с высоты 1802.
— Иордаке, я проголодался! — решил он отшутиться.
Капрал пошарил в ранце, извлек сухой паек, нарезал ломтиками хлеб, брынзу и шпик, ловко открыл банку консервов. Они перекусили: Стойкицэ — орудуя вилкой, которую ему предложил Иордаке, а капрал — небольшим перочинным ножом. Стойкицэ повеселел. Они выпили по очереди по нескольку глотков воды, передавая фляжку друг другу. Иордаке даже нашел сигарету, и они выкурили ее, поделившись по-братски. Когда командир роты вышел на связь, Стойкицэ заверил его, что чувствует себя хорошо, хотя нога у него будто налилась раскаленным свинцом.
После обеда Иордаке тоже поспал несколько часов. Как человек раскрывается во сне! Иордаке дышал спокойно и глубоко, и его дыхание будто сливалось с дыханием леса и гор, всей земли.
Стойкицэ уже не был уверен, что на рассвете следующего дня в долгожданный час атаки будет там, наверху. Он понимал, что выведен из строя до начала «боя», Выходит, горным стрелкам иногда труднее добраться до места боя, чем сражаться с противником. Но самое трудное уже позади: ничто не помешает завтра его взводу открыть огонь по ущелью. А он… Он должен подать команду открыть огонь, пусть даже придется поднимать его как ящик с боеприпасами!
Вечером, когда горизонт затянуло сумраком и очертания гор размыли тени, Пену спустил к ним веревку, Иордаке обвязал его вокруг пояса, вскинул на плечи и начал карабкаться вверх, цепляясь за веревку, спущенную Пену. Не раз ему приходилось останавливаться, делать передышку. Казалось, силы его на исходе, но он все же доставил Стойкицэ на вершину.
Ночь Стойкицэ провел в полузабытьи: нога нестерпимо ныла, все тело горело. Но утром, когда он очнулся среди своих солдат на вершине, отчаянная радость переполнила все его существо — радость преодоления и победы.
5
Свет, бьющий в окно, заставил его зажмуриться. Ушли из сознания палата, мягкая и теплая постель, покой. Он опять был на высоте 1802, снова мучился над вопросом: конечно, было бы лучше, если бы они прошли без происшествий, но ведь тогда он не понял бы главного, и, может быть, многие бы этого не поняли. Память не уставала увязывать события в единую цепь. Рассвет наступал стремительно, темнота забивалась в расщелины, в ущелье, в леса. Разреженный воздух был прохладен и неподвижен. Первые лучи солнца осветили каменистые хребты, косо поползли вниз, в ущелье. Из тумана проступила извивающаяся серая лента шоссе. Горные стрелки, заняв позиции, ждали сигнала открыть огонь.
Величественные сверкающие горы, лазурная бесконечность неба пробудили в Стойкицэ ощущение силы, которое он никогда раньше не испытывал. Его охватило лихорадочное нетерпение. Не отрываясь от бинокля, Стойкицэ всматривался в простирающийся внизу лес, где, как он знал, должны быть подразделения «Ели», но не обнаруживал ни малейшего движения. Казалось, ничто не может нарушить суровую неподвижность природы.
