Карл Вурцбергер - Туманы сами не рассеиваются
Пастор Хинцман пролежал несколько дней в постели, и хотя чувствовал себя еще неважно, уже был на ногах. Теплый весенний воздух придавал ему силы. Остановившись, он приподнял шляпу и вытер со лба пот. Вверху, вдоль опушки леса, шла шумная ватага школьников. Всмотревшись, он увидел Восольского и бургомистра. Они шли за школьниками. Восольский, жестикулируя, что-то доказывал бургомистру. В памяти Хинцмана моментально всплыл визит, который нанес ему учитель. Хинцман тогда еще лежал в постели. После обычного обмена любезностями, Восольский сказал ему:
— Хинцман насторожился.
— Пожалуйста, господин Восольский. Я не настолько серьезно болен.
С минуту поколебавшись, учитель полез в карман.
— Эти записки найдены в деревне. По-видимому, есть люди, которые знают больше, чем мы. Но прошу вас, не волнуйтесь! — Восольский протянул Хинцману листок с текстом, отпечатанным на пишущей машинке. В листке говорилось, что стекло в часовне разбил один из пограничников. Чтобы утаить это от общественности, пограничника перевели в другую часть.
— Что вы на это скажете?
Хинцман, покачивая головой, вторично прочел записку.
— Вы знаете, кто это написал?
— Представления не имею. Я бы посчитал, что это простое хулиганство, не будь кое-чего такого…
Хинцман с удивлением посмотрел на учителя.
— Да, видите ли, это… Как бы вам это сказать. Короче говоря, меня попросили вести кружок грамматики и литературы. Теперь это модно. Откажись я — сразу же скажут, что ты против чего-то. Все это так сложно…
— Но это же очень хорошо, господин Восольский. Знания облагораживают человека.
— Поэтому-то я и согласился. Итак, несколько дней назад одного пограничника действительно откомандировали с заставы. И что удивительно! вскоре на ту сторону перебежала женщина, с которой якобы дружил этот пограничник. Некая фрау Мюнх…
Хинцман кивнул.
— Я уже слышал об этом. Фрау Мюнх… Эта безбожница доставляла мне много беспокойства. Кто знает, почему она решила бежать!
Восольский склонил голову.
— Сдается мне, что за этим кроется многое. Рассказывают, будто на рассвете за Мюнх приходили вооруженные пограничники, но ее и след простыл. По-видимому, она много знала и позволила себе несколько необдуманных замечаний. Во всяком случае, так говорят. Ну, конечно, всему верить нельзя. Люди могут наговорить такого… Лучше всего молчать.
Хинцман возвратил Восольскому листок.
— Что вы хотите с ним делать?
— Сначала хотел сжечь, а сейчас думаю лучше отдать его бургомистру. Потому что, если это действительно слухи, я не хотел бы их распространять. Не люблю этого…
Вскоре Восольский ушел, а он, Хинцман, не мог заснуть до полуночи…
Пастор надел шляпу и пошел дальше. Восольский все еще продолжал что-то доказывать бургомистру. Что они могут так долго обсуждать? «Учитель — человек, с которым можно ладить, — промелькнула мысль у Хинцмана. — Он любит свое дело, а все остальное его мало беспокоит. Время вынуждает его заниматься тем, что он предпочел бы не делать. Но за это его упрекать нельзя. Правда, он очень болтлив. Наверное, и с бургомистром и с пограничниками ведет себя так же. Видимо, хочет, чтобы его заметили».
Пастор дошел до часовни, открыл ее и осмотрелся. То, что предстало взору Хинцмана, было ужасно. Грязные следы вели к алтарю и обратно. Пастор хорошо помнил, что еще неделю назад в часовне было чисто, а с тех пор в нее никто не заходил. Он осмотрелся. Окна оказались целыми. Иконы и статуи в порядке. Хинцман покачал головой. С того памятного вечера, когда он заметил в часовне свет, ничего подозрительного не произошло, и он начал думать, что ему просто померещилось. Следы же говорили о другом. Но может быть, Иоганн… О порядке в часовне заботился Иоганн Кольм. К нему-то и решил направиться пастор. Внешне Хинцман выглядел спокойным: Иоганн не должен был знать о мыслях, тревожащих его, пастора. Он нашел его в церкви. Иоганн протирал окна.
— Бог в помощь, Иоганн! — почти закричал пастор: старик был глуховат. Тот медленно, с трудом, обернулся.
— Господи, ваше преподобие! Вы уже выздоровели? Как я рад!
Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, прежде чем Хинцман решил перейти к делу.
— Надеюсь, во время моей болезни ты не забывал p часовне?
— Конечно, не забывал, ваше преподобие! Накануне грозы я прибрал наверху. А больше там не был. На следующий день вы заболели, и я решил, что в часовню без вас никто не войдет. Подниматься в гору мне с каждым годом становится все труднее: старею.
— Хорошо, Иоганн. Значит, ты больше не был наверху. И не ходи пока на гору. Вот тебе ключи. Я еще плохо себя чувствую. Пойду домой. Нельзя гневить господа.
— Правильно, ваше преподобие. Да хранит вас господь. Полежите еще пару деньков.
Тяжело ступая, Хинцман направился к дому. Кто мог быть в часовне? Кто еще имеет ключ? Что все это значит?
— Господин пастор, как вы выглядите! На вас лица нет! Скорее ложитесь! — встретила Хинцмана прислуга.
— Не беспокойтесь, Паула. Мне немного нездоровится. Сейчас пройдет. — Пастор пошел в свою комнату и тяжело опустился в глубокое кресло.
* * *Вальдауэр вернулся из деревни. Он решил воспользоваться своим выходным днем и помочь сельскохозяйственному кооперативу. Войдя в клуб, сдвинул на затылок фуражку и осмотрелся. Некоторые играли в шахматы. За столом полицейский вахмистр Эбенер беседовал с унтер-офицером Керном, а Фриц Кан в углу читал газету.
— Вот это да! — воскликнул Вальдауэр. — Медведь Носатый читает газету!
— Тебя не часто можно увидеть за таким занятием, — отпарировал Фриц.
— Зато я не только читаю о важных решениях, но и претворяю их в жизнь.
— Удивляюсь, как это ты еще не потравил все поля. Скажи, ты не из Эгельна?
— А в чем дело?
— Да вот статья о нем.
Вальдауэр не верил в перемирие и потому переспросил:
— Об Эгельне? Что же там пишут?
— С завтрашнего дня там будут на ночь приподнимать тротуары, а фруктовые деревья запирать на замки.
Вальдауэр одним прыжком оказался рядом с Фрицем и схватил его за руку.
— Тебе когда-нибудь приходилось иметь дело с кузнецом?
Из-за шахматной доски раздался голос Юргена Гросмана.
— Детки, вы как кошка с собакой. Не успеете встретиться, как уже ругаетесь!
— Наконец-то Союз молодежи заговорил, — бросил Фриц и сел рядом с Вальдауэром. Минутой позже к ним подсел Унферихт.
— Ну как, удалось тебе заснять лесной массив? — спросил Фриц.
— Нет еще. Слишком быстро хочешь. Придется начать снова: с перспективой что-то не ладится.
— Держись Восольского. Я его не так давно видел с блокнотом у часовни. Он сделал несколько потрясающих набросков.
— Неужели? В следующий раз, на кружке, спрошу его.
— Он и ботаникой интересуется, — вставил Вальдауэр. — На прошлой неделе он на опушке леса, справа от часовни, проверял тетради, а позавчера с ребятами ловил бабочек в поле. Говорит, для коллекции.
— Его можно понять, — заметил Унферихт. — Просиди попробуй полдня в душном классе — так и потянет на свежий воздух.
— А ночью бродит по деревне, — добавил Фриц. — Однажды мы его чуть было не арестовали: думали, нарушитель. Встретили на развилке дороги у часовни.
— Скажи, ты когда в последний раз видел пастора?
— Старика Хинцмана? А что?
— Да так. Вчера мы с Элькнером шли в Хеллау. Смотрим, навстречу он. Не дошел до нас, свернул в сторону, поковырял палкой картошку на поле, а когда мы прошли мимо, пошел дальше. Мне показалось, что он умышленно избегал встречи с нами.
— Кто знает, какая муха его укусила! — заметил Вальдауэр.
— Но ведь он всегда был так приветлив. Фриц поднялся и протянул руку.
— Всего хорошего, у меня еще много дел. — Он вышел из клуба. Когда проходил мимо поста, его окликнул дежурный:
— Взгляни в окно, Фриц. Хороша куколка?
По дороге, ведущей в деревню, шел Восольский с какой-то девушкой.
— Не знаешь, кто она? — спросил Фриц.
— К учителю в гости. Только что была у нас. Барбара Френцель из Берлина. Двадцать один год.
— Из Берлина, говоришь? При первом удобном случае с ней, пожалуй, стоит познакомиться поближе!
* * *На наблюдательной вышке между Хеллау и границей находились Курт Улиг и Петер Блок. Улиг был в приподнятом настроении: впервые он выступал в роли старшего поста. С автоматом на груди он просматривал в бинокль местность. Слева, по ту сторону границы, на поле работали крестьяне, а наверху, на холме, за которым шла дорога в долину, стояли две девушки в цветастых летних платьях и кому-то махали.
— Сегодня довольно тихо, — прошептал Блок. Из-за холма послышался рокот автомобильного двигателя. Улиг снова поднес бинокль к глазам. Ничего особенного. Крестьяне продолжали работать. Опушки леса у часовни и у Росберга оставались безлюдными.
