Четыре овцы у ручья - Алекс Тарн
В Акко было не протолкнуться от обилия беженцев, и местный правитель, готовясь к осаде, потребовал от всех, кто не может держать оружие, немедленно покинуть город. Судя по его прозвищу – аль-Джаззар, что означает «мясник», к этому указу следовало прислушаться как можно скорее. И мой Шимон снова не подвел. В бурлящей на улицах жуткой неразберихе и панике он ухитрился найти нужного человека, и тот под покровом темноты провел нас на судно, которое отплывало на рассвете.
Утром, однако, выяснилось, что это вовсе не торговая посудина, как уверял нас посредник, а военный корабль под названием «Анадолу». Понятно, что ночью мы не могли разглядеть на нем пушек и солдат, но при свете дня в полной мере ощутили, что оказались совсем не там, где рассчитывали. На выходе из гавани дежурил французский фрегат, который немедленно приступил к обстрелу нашего судна. Я сохранял спокойствие, но Шимон ужасно перепугался и стал просить корабельного повара, которому заплатили за наш проезд до Кушты, сейчас же вернуть нас на берег. Конечно, это не помогло. Повар посадил нас под замок, и нам оставалось лишь ждать решения своей участи.
Мы чувствовали, как корабль сотрясается от ударов вражеских ядер; в каюту стал проникать дым – признак начавшегося пожара. Шимон стал целовать мне руки и умолять сотворить чудо. Я успокаивал его, как успокаивают малое дитя, но тут гром канонады стал удаляться, а вскоре и вовсе затих. Вернувшийся повар, ухмыляясь, объявил, что фрегат погнался за другой, более привлекательной добычей. С нами этот тип говорил по-гречески.
– Еще пять минут, и мы пошли бы на дно, – сказал он. – Хотя они так нас измочалили, что неизвестно, как корабль поплывет дальше…
Шимон, всхлипывая, прижимался лбом к моей руке и наотрез отказывался отпустить меня на свободу. Он был совершенно уверен, что чудесное спасение произошло лишь благодаря моему всесильному заступничеству. Впрочем, «Анадолу» и в самом деле едва держался на плаву: мы видели это по заметному крену палубы и черепашьей скорости, с которой он продвигался вперед.
– В это время года тут всегда шторма, – говорил повар и снова почему-то ухмылялся. – Непременно потонем, попомните мое слово.
Он вообще довольно часто поминал близкую и неминуемую гибель – причем всякий раз с такой вот странной ухмылкой, как будто посмеиваясь то ли над смертью, то ли над собой, то ли над Шимоном. Буря разразилась в конце третьей недели плавания – если, конечно, можно назвать плаванием это отчаянное вымучивание пути – аршин за аршином, сажень за саженью. Этим тягостным преодолением мы были очень друг на друга похожи – я и искалеченный корабль. Шторм казался не таким страшным, как по дороге из Кушты, но достаточным для исполнения предсказания нашего повара. Он прибежал в каюту, когда «Анадолу» стал погружаться.
– Вставайте! – крикнул он. – Наверх! Быстро!
– Зачем? – испуганно спросил Шимон.
Повар ухмыльнулся:
– Капитан приказал выбросить за борт весь груз. Так, может, не потонем. Хотя вряд ли.
– Груз – это мы? – уточнил я.
– Ну и вы тоже, – подтвердил он и с сожалением покачал головой. – Не получилось у нас с вами. Думали продать вас албанцам на островах. Молодые, здоровые – албанцы дали бы хорошие деньги. Но вот не получилось. Так что вставайте.
Он снова ухмыльнулся. Команда этого корабля с самого начала не собиралась везти нас в Кушту. Если бы французы не обстреляли корабль, мы уже сейчас стояли бы на невольничьем рынке в каком-нибудь албанском или алжирском порту.
– Послушай, рассуди здраво, – сказал я. – Ты можешь выручить за нас еще большие деньги. Уговори капитана зайти в порт, где много евреев. Они выкупят нас намного дороже, чем работорговцы.
Повар перестал ухмыляться и на минуту задумался. Затем отрицательно крутанул головой:
– Капитан приказал…
– Ты же сам говоришь, что это не поможет, – перебил его я. – Не знаю, какие еще грузы у вас в трюмах, но это наверняка чей-то чужой товар. А мы – ваши чистые деньги. Оставь нас пока здесь, а капитану скажи, что выбросил.
Он открыл было рот, чтобы возразить, но тут сильная волна ударила в дверь, и каюта стала быстро наполняться водой.
– А, шайтан с вами! – махнул рукой повар. – Тоните здесь!
Он убежал на палубу, а мы с Шимоном остались в своем затопляемом убежище. И снова бедный ученик дрожал, вцепившись в кисть моей руки, и снова ухмыляющаяся смерть приближалась к нам – на сей раз куда наглядней, чем при французской бомбардировке. И снова она отступила: вода перестала прибывать, когда уже была нам по грудь. Выбросив из трюма весь груз, команда выровняла корабль, и мы продолжили вымучивать морские сажени и аршины. Спустя почти месяц после отплытия «Анадолу» встал на якорь в какой-то портовой бухте. Остров назывался Родос и славился большим количеством наших соплеменников – так объяснил повар.
– Если вас не выкупят, будут сразу три смерти, – пообещал он со знакомой ухмылкой. – Сначала капитан повесит меня, а потом зарежет вас.
Родосская община выкупила нас через несколько дней, для порядка слегка поторговавшись. Трое суток спустя мы уже были в Куште. Не могу сказать, что дальше все прошло гладко: во время плавания из Кушты в Галац очередной шторм смыл с палубы нашего судна пятерых пассажиров. Но после «Анадолу» даже такие треволнения показались не слишком значительными.
– Посмотрите, рабби! – сказал Шимон, когда, направляясь в Яссы, мы проезжали мимо обугленных домов бывшего еврейского квартала Галаца. – Посмотрите, какой погром тут учинили! Теперь евреи уже точно сюда не вернутся. Это конец.
– Вернутся, вот увидишь, – уверенно возразил я. – Вернутся не потому, что забудут прошлую резню или не побоятся будущей. Вернутся, потому что надо продолжить путь. Мы всегда продолжаем путь, Шимон. Путь – это и есть наша вечная цель. Путь, на котором нет последних причалов и нет конца.
18
– А давай уедем вместе? – говорила она, опершись на локоть и прожигая меня черными угольками своих глаз. – Давай уедем туда, куда вы собираетесь меня сплавить – в Штаты, в Канаду, на Марс – все равно. Давай поженимся, и я нарожаю тебе детей. Сколько ты хочешь: пять, шесть, десять?
– Пятерых хватит, – смеялся я, гася угольки поцелуями.
– Нет, я серьезно, Клайв. Если надо, я стану
