Евгений Федоровский - Невидимая смерть
Командированный в 3-ю танковую армию полковник Михалев имел задание подготовить справку об эффективности клевцовских тралов. Она предназначалась для Комитета Обороны, чтобы окончательно решить вопрос: стоит ли формировать новые полки для других фронтов и налаживать массовое производство тралов. Отзывы о добротности новой техники от тех, кто ее видел в бою, докатились до высоких сфер, и не так-то просто доказать обратное. Потребуются весомые доводы, конкретные примеры, обоснованные факты. Поэтому Александр Александрович решил съездить в полк Ананкина и посмотреть на работу тральщиков в бою.
Ананкин, простоватый мужичок с наметившимся брюшком, любитель выпить и поспать, тем не менее сумевший из старшин добраться до подполковничьих звезд, встретил московского гостя с такой же робостью, с какой встречает председатель колхоза из глубинки районное начальство. Заикаясь и поминутно повторяя слово «извиняюсь», он путано обрисовал обстановку, указал на карте, где расположились батальоны.
– Меня интересуют танки, – поморщился Михалев, сразу поняв, что из командира полка можно веревки вить.
– Танки, извиняюсь, на подходе.
– С ними и тральщики?
– Не могу знать. Из дивизии ничего не сообщили.
– А вы поинтересуйтесь. Тральщики должны пойти первыми.
Ананкин по телефону стал вызывать штаб дивизии. Александр Александрович подошел к стереотрубе, отфокусировал окуляры, посмотрел на раскисшую от дождей нейтральную полосу. Недавно здесь убирали сахарную свеклу, но не сумели вывезти. Бурты грязно-белых клубней громоздились то тут, то там, напоминая черепа на известной картине Верещагина «Апофеоз войны». В рыхлую землю немцы успели понатыкать мин сразу же после того, как наметилось направление главного удара.
– День назад разведчики вышли на это поле, лишь один обратно приполз, извиняюсь, с кишками наружу, – проговорил Ананкин, заглядывая в глаза Михалеву.
– Выяснили, где тральщики?
– Так точно. На п прийти ереправе.
– Они успеют прийти сюда к началу наступления?
– Должны. Прикажете подавать на стол?
Повар уже сварил обед, к водке подал моченые яблоки. Немного осмелев, Ананкин предложил тост:
– За завтрашний успех!
Михалев молча поднес ко рту граненый стакан.
Начало атаки намечалось на семь утра. В шесть тридцать с левого берега ударила тяжелая артиллерия. Снаряды со скрипучим шелестом пошли в сторону немецкой обороны и начали рваться, расплескивая в темноте багровый свет. Тральщиков не было. Подтянулся лишь десяток линейных танков. Ананкин с трудом дозвонился до комдива:
– Где тральщики? У меня их нет!
– Они задержались на переправе.
– Прикажете ждать?
– Нет. Приказа о начале наступления никто не отменял.
– Так передо мной же, извиняюсь, минное поле!
– Посылай саперов.
– Так грязь по колено!
– Слушай, Ананкин, – голос командира дивизии помягчел. – Даю тебе штрафников. Их гони.
– Так это ж… На убой?
– Гони! – закричал комдив, разгневавшись на непонятливого Ананкина. – Киев впереди! Задача, можно сказать, историческая!
Командир дивизии, очевидно, намеревался использовать штрафной батальон позже, в глубине немецкой обороны, когда, как всегда, усложнится боевая обстановка, теперь же пришлось отказаться от этой затеи, бросать его впереди батальонов Ананкина. Хорошо еще, что он остановился недалеко от наступающих рот. Комдив приказал командиру штрафников бегом совершить километровый бросок и с хода, ровно в семь ноль-ноль, выйти к заминированной нейтралке.
Михалев выбрался из душного, пятинакатного укрытия на свежий воздух. Постреляв 20 минут, артиллерия смолкла. Наступила тишина, и сразу в ушах почувствовалась боль. Михалев посветил фонариком, отыскивая место, где бы присесть. Через бруствер скатился какой-то человек в солдатских обмотках и офицерской шинели без хлятика и пуговиц.
– Куда? – задыхаясь, хрипло выкрикнул он.
За ним в окоп посыпались другие люди – в фуражках, шапках, пилотках, шинелях, телогрейках, рванье. Истощенные полуголодной нормой, обессиленные от бега, хватая пересохшим ртом воздух, эти воины тут же опускались на корточки, падали в грязь на дно траншеи, не в силах удержаться на ослабевших ногах. Михалев посмотрел на часы. Фосфоресцирующая стрелка показывала без пяти минут семь.
– Идемте, – сказал он человеку в офицерской шинели, угадав в нем командира штрафников.
В освещенном самодельными светильниками доте Александр Александрович рассмотрел его лицо – могильно белое, с лихорадочно горящими глазами и обильной ранней сединой.
– Как же вас угораздило? – с ноткой участия произнес Михалев.
– Мы из тех, первых, кто встретил немца и выбирался из окружения, – ответил человек, подходя к Ананкину.
– Знаешь это поле? – спросил тот, кивнув в сторону нейтралки.
– Догадываюсь.
– Проведешь через него своих, – Ананкин отвел взгляд.
– Понял, – человек опустил голову и вдруг энергично, с вызовом вскинул ее. – Разрешите, товарищ подполковник, водки напоследок?
Ананкин налил полную кружку, молча протянул штрафнику. Тот опрокинул ее, будто влил прямо в горло, прижал к губам мокрый, грязный рукав.
– Семь, – как-то криво отметил Ананкин и душевно, по-бабьи, закончил. – Дай Бог тебе уцелеть!
Не ответив, командир штрафного батальона с гордым видом направился к выходу. Через секунду из темноты, как из пропасти, донесся его окрепший голос:
– Мать вашу… Три господа… За Родину… За отца родного…
Подхлестнутая истеричным матом орава, человек девяносто, полезла на бруствер, начала подавать голоса, распаляясь все громче и громче, пока крики не перешли в сплошной вой.
И тут же заметались по рядам взрывы – короткие, как вскрик, – противопехотные; и протяжные, со вздрогом земли и щедрой кровью, – противотанковые…
4
А у паромной переправы произошло то, чего больше всего опасался Павел. Спешно перебрасываемые на Букринский плацдарм части поломали график движения, возникла неразбериха. Еще больше паники подняли заградотряды войск НКВД, присланные восстановить порядок. Их командиры не разбирались в особенностях войсковых соединений, пропускали на паромы одних и тормозили других. В результате на правый берег шли «катюши» без снарядов, танки без заправщиков, пехота без патронов и пищи, пушечные боеприпасы без артиллерии.
С инженерным полком вообще получилось черт-те что. Танки прошли, протолкавшись через очередь, сломанную еще ночью, грузовики же с тралами энкавэдэшники согнали на обочину, потом их потеснили другие неудачники, третьи… Узнав об этом, Павел с неимоверным трудом связался со штабом Рыбалко. Пока оттуда приехал порученец и вырвал из массы сбившихся машин и повозок тралы, стало ясно, что к началу наступления, назначенному на семь утра, тралы не поспеют. Их надо было не только переправить через реку, но и перегнать по размытым дождями дорогам до места, сгрузить, прицепить к танкам. На это требовалось много времени.
В график переправы полк поставили в первую очередь. Вечером, но еще засветло, колонна выбилась к дебаркадеру. Уткнувшись в поднятые воротники шинелей от пронизывающего ветра, Боровой и Клевцов прошли к реке. Слабосильные катера с трудом преодолевали течение. Паромы под грузом оседали, люди на них оказывались чуть ли не по колено в воде. Немцы начинали стрелять, когда катера выгребали на середину. С глухим хлопком мины поднимали фонтаны воды то ближе, то дальше, изматывая нервы бойцов. Нет, неспроста война вела отдельный счет переправам через водные рубежи. Преодоление водных преград приравнивалось к выигранному сражению, считалось особым проявлением солдатской доблести. Павел за все время на фронте еще не встречал рек более широких, чем Днепр, и таких переправ тоже. Пронесет ли судьба или вот здесь уготовит смерть?…
Не знал же Георгий Иосифович Ростовский, где его застигнет кончина. Об этом написала Нина. Письмо долго кружило по фронтовым дорогам, то догоняя снявшийся с места полк, то отставая от него, пока не нашло адресата уже здесь на переправе. Оно было длинным и печальным. Нина по-прежнему преподавала в академии и, видимо, долго не решалась писать о смерти профессора, знала, что этим известием сильно огорчит Павла. Умер Георгий Иосифович у нее на руках. Умер тихо и просто, как жил. Они вышли на Покровский бульвар посмотреть первый салют в честь войск, освободивших Курск и Орел. С набережной Москвы-реки, где стояли пушки, взвивались ракеты и, разрываясь в темно-синем небе, рассыпались цветным букетом. Потом оттуда долетал глухой, как толчок сердца, звук многоствольного залпа. О чем Ростовский думал в тот момент? Наверное, о том же, что и все москвичи, – о выстраданной победе, о людях, объединенных одним горем, одной бедой. Вдруг сжало грудь, сердце дало сбой. Пошатнувшись, он опустился на скамью. «Что с вами?» – Нина бросилась к нему, схватила холодеющие руки. «Пройдет, девочка», – он попытался улыбнуться, сесть прямей, но голова непроизвольно откинулась назад. В остановившихся зрачках какое-то время еще отражались праздничные огни, потом погасли. В миг собралась толпа, нашелся врач. Он начал искать пульс, однако пульса уже не было…
