Сердце добровольца - Сергей Сергеевич Гудожников
— Давай, — с надеждой ответила Лена.
Ее глаза искрились. В них не было страха, несмотря на продолжающийся обстрел.
Где-то в три часа дня все смолкло. Тишина немного давила, даря мнимое ощущение покоя. Из приоткрытой подвальной двери пробивалось полуденное солнце. Анна с опаской и не спеша поднялась по ступеням. За ней, словно маленький хвостик, семенила Лена. Она прижимала к груди однолапого Потапыча.
— Ань, не бросай меня!
— Ты чего, а? — взяв за руку сестру, ответила Анна. — Как считаешь, успеем к маме?
Сестренка молча кивнула головой.
— Девочки, а вы куда? — спросила тетя Галя в свойственной ей воспитательной манере, приблизившись вплотную к сестрам.
— Теть Галь, мы к маме, — ответила Анна, открывая все шире подвальную дверь.
— Мама на работе, на пекарне?
Девочки кивнули.
— У меня есть идея. — Тетя Галя обняла их по-матерински. — Давайте-ка я вас провожу. Хлеба у меня дома нет, куплю заодно.
Девочки улыбнулись. Встав по обе стороны от воспитательницы и взяв ее за руки, они вышли вместе на улицу. Летний ветер качал могучие кроны вязов, посаженных возле дороги. Визуально, на асфальте кучно зияли следы от прилетов ракет. Где-то дымились одноэтажные постройки. На нижних этажах пятиэтажек были выбиты стекла вместе с рамами. На улице стали появляться люди. С опаской, озираясь по верхам, они спешно покидали точки укрытий. Пекарня была всего в паре сотен метров от подвала. Тетя Галя, крепко сжав руки девочек, заспешила вперед. Ее подгоняло чувство тревоги. Мысленно она отсчитывала пройденные шаги.
— Пятьдесят шесть, пятьдесят семь, пятьдесят восемь.
Вдалеке замаячила местная булочная. Девочки не отставали. Впереди два перекрестка. Пустые, безжизненные. Светофоры автономно переключали цвета, томно выполняя свою работу.
— Сто восемьдесят пять, сто восемьдесят шесть, сто восемьдесят семь.
Очертания пекарни становились все яснее и ближе.
— Теть Галь, вон и булочная, — по-детски улыбаясь, сказала Аня. Она вытянула тоненькую ручку вперед. — Еще чуть-чуть.
Лена улыбнулась. Она крепко держала Потапыча, прижимая его к груди. Она вспоминала данное ей обещание сестры, что Потапыч поправится, и у него снова будет две лапы.
— Двести сорок один, двести сорок два, двести сорок три.
Справа на пригорке возвышалась местная церковь. Отблески от позолоченного купола весело искрились на солнце. Над входом в святое учреждение, словно освящая всех внутрь входящих, висела икона Богородицы.
— Двести шестьдесят семь, двести шестьдесят восемь, — тетя Галя все больше чувствовала прилив уверенности. Ее неспокойное дыхание становилось тише и ритмичнее. — Девочки, скоро уже будем.
Внезапно, разрывая воздух, со свистом и глухим гулом, раздались выстрелы артиллерии. Где-то там, со стороны ВСУ, пошли выходы. Раз, два, три. Свист приближался, он был практически рядом. Тетя Галя, рванув вперед, сжала еще сильнее ручки сестер. Сто двадцатые мины целенаправленно и с предельной точностью разорвались в нескольких метрах от бегущих вперед воспитательницы тети Гали и двух сестер, которым на тот момент было пять и десять лет. Огромная взрывная волна, доверху начиненная смертоносными осколками, словно цунами, отбросила в сторону девочек.
Удар был настолько сильным, что тетя Галя погибла мгновенно. Осколок, ударив ее в грудь, разорвал ей сердце. Аня, словно в тумане, попыталась встать, но боль, словно острое шило, била ее снова и снова. Краем глаза она увидела маленькую фигурку своей пятилетней сестры. Лена лежала на спине и не двигалась. Ее ситцевое платье было красным от крови. Слипшиеся каштановые кудри сбились колтунами на лице. Аня попыталась произнести имя сестры, но слабость и нарастающая боль не позволяли ей это сделать. В руке Лена сжимала однолапого Потапыча. Анна попыталась закричать, но крик потонул где-то внутри. Голова становилась все тяжелее. Она не чувствовала своих рук и ног. Глаза бороздили просторы необъятного голубого неба. Она не хотела умирать. Ей хотелось жить. Она хотела обнять маму, обнять отца. Она хотела сделать Потапычу вторую лапку, чтобы ее сестренка больше не плакала. Дыхание Анны стало прерывистым. Она задыхалась. Ее узкая детская грудь в попытках зачерпнуть как можно больше воздуха поднималась все реже и реже. Взор затмила густая молочная пелена. Ее редкие вздохи терялись в оратории канонады выходов артиллерии ВСУ. Через несколько минут Анны не стало.
Дом профсоюзов
2 мая 2014 года войдет в историю как день, когда народ Одессы, смирно и покорно, опустив свои головы и внезапно лишившись языка и силы в кулаках, лицезрел казнь больше 100 человек. Людей, кто искренне верил и допускал братско-соседские отношения с матушкой Россией. Мирная акция по сбору подписей о сохранении и придании государственности русского языка переросла в кровавую бойню.
…Ирине на тот момент исполнилось 26 лет. Это была яркая белокурая девушка, с веснушками на лице и щеках. Ее задорный взгляд широких зеленых глаз притягивал и манил. В них читалась воля и желание жить. Она была хрупкой, миниатюрной. Внутри этого человека было скопление положительных эмоций, доброты, любви. Ее чистая речь, лишенная бессмысленных лозунгов, была спокойна и рассудительна.
Утром, проснувшись в своей двухкомнатной квартире в районе Куликова поля, Ира быстро соскочила с постели и, просунув ноги в тапочки, побежала умываться. Было без четверти восемь. В соседней комнате играло радио. Дедуля уже встал. Ира улыбнулась. Она приоткрыла дверь в комнату.
— Дедуль, доброе утро.
— Доброе, Ириш.
Ира рано лишилась родителей, и воспитанием ее занимался дедушка. Виктор Степанович был фронтовиком. В углу на дверце комода на вешалке висел его пиджак, увешанный медалями и орденами. Виктор Степанович начал войну под Москвой, а закончил, в связи со своим ранением, в 1944-м под Варшавой. Идейно подкованный глубокомыслящий, с большим и добрым сердцем человек чисто советской закалки, никак не мог понять того, что происходило в его родной стране. Он сокрушался, частенько отстукивая палкой по полу. Его кустистые брови хмурились, отчего морщин на старческом лице становилось еще больше.
— Глупцы, — часто говорил он и, смахнув слезу, глядя на шевроны и плакаты с военным преступником Бандерой, замыкался.
Ему было невдомек, отчего процветающая страна, которая меньше семидесяти лет назад испытала такое потрясение во времена Второй мировой войны, вновь добровольно становится на эти рельсы. Отчего вдруг военные преступники, повинные в смертях сотен тысяч человек, стали чуть ли не святыми. Идейными идолами.
— Ир, ты сегодня идешь на встречу? — голос дедушки задрожал. Он знал, чем живет Ира и теперь, в связи с последними событиями, очень переживал за нее.
— Да, дедуль, — Ира ответила из ванны.
— Ира, — дедушка не спеша, шаркая тапочками по деревянному паркету, вышел из комнаты. Его печальные глаза были полны тревоги. Старческие кисти слабо сжимали рукоять
