Сердце добровольца - Сергей Сергеевич Гудожников
— Слава Украине! — словно зигуя, изображая нацистское приветствие, кричали протестующие.
Несколько смельчаков завели бульдозер и попытались въехать по ступеням к администрации президента.
Алексей Кужель стоял в первом эшелоне оцепления. Молча и невозмутимо, словно изваяние, он наблюдал за беснованием митингующих. Сверху поступил приказ — отнестись максимально лояльно к протестующим, оружие не применять. Все что оставалось — это надежда на скорое завершение конфликта и договор о мире. Алексей думал о детях. Яне уже исполнилось восемь, а Кирилл только-только собирался пойти. Словно маленький и любознательный паучок, он ползал под ногами у родителей, исследуя каждый закуток ведомственной квартиры. Алексей вспоминал каждую мелочь, связанную с домом. Спину тянуло. Пару недель назад они всей семьей ездили в Донецк к родителям, и отец, сославшись на плохое самочувствие, попросил его помочь со старенькими «Жигулями». Ох как сложно было перебирать мотор этой старушонки! Весь день провозившись с ним, наутро Алексей еле поднялся с постели. Благо дело, Любушка — жена была рядом, растерла спину и сделала массаж. Последние спокойные дни, проведенные в окружении семьи, и вот поступает приказ. Слишком мало дней на сборы, слишком мало дней, чтобы попрощаться с семьей. Любушка стоит с Кириллом на руках, а Яна держится за мамино платье. Алексей всматривается в лицо жены, такое милое и такое родное. Он пытается запомнить и впитать в себя каждое мгновение перед расставанием. Яна плачет, она понимает, что работа у папы слишком опасная. Тихими и нежными шагами она подходит к Алексею и, протянув свои тоненькие миниатюрные ручки, просится к нему. Алексей поднимает ее. Ладонью он смахивает детские слезы и, улыбнувшись, заверяет, что скоро вернется домой. Дочь обнимает отца и все сильнее прижимается к его исполинской груди. Кирилл еще многого не понимает. Он улыбается, думая, что отец, как всегда, шутит и играет с ним. Алексей подыгрывает. Он улюлюкает с ним и, пощекотав по животу, целует в едва покрытую волосами головку. Любушка держится. Ее волнение заметно лишь по тому, как она закусывает верхнюю губу. Алексей нежно целует ее, шепча нежные слова о любви на ухо.
На площади темно, лишь прожектора и оставшиеся в живых фонари освещают происходящее. Костры горят по периметру, в ход идет все — доски, сваленные в кучи покрышки, изрыгающие в небо черный и густой дым, пластик и бумага. Все это напоминает поле боя. Снова стычка митингующих с представителями власти. Подразделение «Беркут», растянувшись в цепь, удерживает позиции. Алексей краем глаза замечает как коктейль Молотова врезается в гущу силовиков. Цепь прервана. Языки пламени агрессивно и молниеносно расползаются по людским телам. Он слышит истошный вопль и нечеловеческий крик. Сотрудники пытаются потушить одного из силовиков. Гул одобрения, крики и возгласы, довольные вопли митингующих наполняют и без того раскаленную до бела атмосферу площади Незалежности. Радости нет границ. Еще чуть-чуть и протестующие пустятся в пляс. От одной лишь мысли, что человеческая жертва, единица, скорчившись, в неестественной позе, обугленная до черноты, прекратила свое существование, у людей с четкими жизненными принципами, моралью, сердечной составляющей, вызывает горечь, грусть и непонимание. В противовес стаду, лишенному этических и моральных принципов, Алексей внутренне содрогнулся, поежился, но не от холода, а от увиденного. По долгу своей службы он часто встречался с проявлением агрессии, людским насилием, но здесь было что-то другое, больше смахивающее на средневековые игрища, побоища с гильотиной и деревянными колодками, но никак не признаками цивилизованного общества. Раздались выстрелы, затем автоматная очередь. Послышались крики и сдавленные стоны. Часть раненых силовиков поспешно выводили за задние ряды оцепления, чтобы постараться помочь им. Чуть поодаль, вблизи насаждений, ровными рядами аккуратно лежали тела убитых бойцов «Беркута». Алексей молчаливо оценивал ситуацию и внутренне сокрушался от одной мысли, что они, бойцы элитного подразделения, фактически лишены права на ответные действия. Он сжал кулаки и еще сильнее притянул к себе гладкую поверхность щита.
Соседнее здание по улице Крещатик было серым и ничем не примечательным. Окна, выходившие на площадь Незалежности, были завешаны шторами, где-то был выключен свет. Складывалось впечатление, что здание пустовало и было заброшено. Алекс Корвел ловко пробирался в толпе. Крепко сжимая лямки футляра, что висел у него за спиной, он перебежал дорогу и, не оборачиваясь, прошмыгнул в одну из открытых дверей подъезда. Внутри было темно. Где-то на верхних этажах шумела кабина лифта. Он, не останавливаясь и не сбавляя шага, побежал по ступеням. В его висках шумела барабанная дробь, сердце выпрыгивало из груди. Это был адреналин. И так было постоянно. Ирак, Ливия. Все одно и то же. На площадке восьмого этажа он остановился. Электронные часы на запястье показали четверть десятого. Еще есть время. До лестницы на чердак он дошел ровным шагом. Замок был открыт. Подъем дался легко. В нос ударил запах голубиного помета и кошачьих испражнений. Было темно, лишь слабый свет пробивался из полуовального окна, выходившего на площадь Незалежности. Алекс не спеша, почти демонстративно, приблизился к окну. Окинув беглым взглядом картину происходящего, он остался доволен увиденным.
— Приступим.
Максимально комфортно расположившись перед окном, Алекс расстегнул футляр. В нем покоилась винтовка «Ремингтон-700». Нежно, почти с нескрываемым восхищением, он провел ладонью по холодной стали. Электронные часы показали ровно десять. Приготовление заняло не больше минуты. Дыхание Алекса до этого момента было прерывистым. Он сосредоточился. Пульс стал меньше. Выходной зрачок прицела показал всю картину стихийного столкновения, происходившего на площади Незалежности. Зрачок медленно и плавно переходил с одной цели на другую. В некоторых местах глаз Алекса закрывался. Отблески с кострищ и разрывы светошумовых гранат мешали ему. Объектив прицела остановился на выстроенной в массивную цепи подразделения «Беркута». Алекс улыбнулся. Про себя он отметил всю нелепость положения цепи и скученности правоохранителей. Где-то глубоко внутри
