Листопад - Тихомир Михайлович Ачимович
— Влада, ты о чем? — спросил подошедший Лабуд.
Зечевич остановился.
— Все о том же. Спрашиваю себя, сколько стоит наша жизнь, — ответил он нехотя.
— Смотри не просчитайся. Двадцать пять против одной будет маловато.
— Я знаю, сколько стою, не беспокойся.
— Отныне ты подорожал — тебя назначили командиром нашей роты.
— Коли так, придется повысить ставки, — после небольшой паузы произнес Влада. — Они нас ожидают в засаде у Кошутицы. Разреши мне пойти первым. Руки чешутся. Хочется этим скотам рога обломать и показать, за сколько мы продаем наши головы.
Уже более часа отряд поднимался по горной тропе, но до перевала было еще далеко. Бойцы шли молча, часто спотыкались в темноте о скользкие камни, падали, но двигались безостановочно. Тропинка была покрыта снежной кашей, с каждым шагом идти по ней становилось все труднее. Шел снег с дождем. Изредка налетали порывы холодного ветра, от которого перехватывало дыхание и выступали слезы на глазах. Одежда на бойцах намокла, стала тяжелой и неприятной. Вскоре люди буквально перестали узнавать друг друга, так как превратились в одинаковые, запорошенные снегом статуи. В разреженном воздухе было трудно дышать. Когда падали кони, груз с лошадей распределяли между бойцами.
Зечевич больше не выглядел подавленным. На его худом, заросшем щетиной лице не было видно и тени усталости. И все потому, что он знал, куда идет и зачем. Вообще это очень важно для человека — иметь перед собой цель. Мысли Влады перескакивали с одного на другое. В нем уже совершился внутренний перелом, хотя он этого еще не сознавал. Тот, кто ныряет в горный поток, не думает о подводных камнях. Плыть по реке смерти и думать о спасательном береге — наивно, смешно и недостойно воина. Однако, кто не надеется выплыть, тот не прыгает в волны, а остается на берегу наблюдать борьбу других со стихией. Легко не дается ничто в жизни, особенно свобода.
От холода и ветра люди совсем закоченели. Наконец на небольшом плато был сделан привал, и бойцы бросились разжигать костры.
Влада сбросил с плеч ящик с патронами, который он взял после того, как пала одна из лошадей, и уселся на него, пытаясь отогреть закоченевшие руки. Не успел он немного отдохнуть, как его позвали — комиссар созывал членов партии.
На небольшой поляне собралось около тридцати человек. Их лиц не было видно, и они различали друг друга по голосам. Вопросов, ждавших решения, было много, а времени мало. Поэтому требовалось излагать свои мысли кратко, говорить о самой сути. Жизнь диктовала свои условия, учила смотреть на опасность трезво, без страха и паники, как на естественное явление.
— Действия комиссара считаю правильными, — услышал Влада сильный голос Милана Лабуда и подумал о том, что сейчас, на этом месте, решается судьба их отряда, а может быть, и более того. — Комиссар действовал от имени партии. Каждый из нас на его месте поступил бы так же. Раз взяли в руки винтовки, значит, надо оторвать себя от домашнего порога, от жениной юбки и от коровьего хвоста. Нельзя победить сильного врага, если будешь разрываться между винтовкой и плугом, как нельзя спасти свой дом от пожара, если не защищаешь от огня дом соседа. Я думаю, что вы все такого же мнения?
— Хватит об этом, надоело, давай ближе к делу! — сердито крикнул Славка Костич. — Мы не для того собрались, чтобы болтовню слушать.
Лабуд повернулся в сторону Костича.
— Разве я не о деле говорю? Мы сегодня бросаем старый обычай, оставляем свои села, свой край и уходим в незнакомые места — в горы Рудник, а оттуда будем пробиваться в Санджак, на освобожденную территорию… — Лабуд на миг остановился, словно размышлял, стоит ли раскрывать все, что он думал и знал. — Мы не скоро вернемся назад, а многие из нас вообще не вернутся. Сегодня мы только начинаем новый этап нашей великой и трудной борьбы. Впереди долгий и тяжелый путь. Каждый должен твердо усвоить, что тот, кто не желает идти с нами, — тот против нас. Такова на сегодня обстановка. А тот, кто против нас, тот против своего народа, тот — предатель. И его ожидает смерть. Я говорю об этом потому, что между нами есть люди, которые не знают, как им поступить: пойти с нами или остаться. Эти трусы ставят личные интересы выше интересов нашей борьбы. В первую очередь это относится к товарищу Костичу, который хочет развалить отряд, посеять у бойцов сомнение, то есть довести отряд до гибели. Он испугался трудностей, потерял веру в победу.
— Коли так, чего с ним возиться? — крикнул кто-то из темноты. — Такого надо гнать из партии.
Получив поддержку, Лабуд еще смелее продолжал:
— Костич встал на путь предательства. Мы должны осудить его поведение, а его роту расформировать и по частям влить в другие подразделения отряда.
— Ты врешь! Все, что ты сказал, неправда. Спроси сначала моих бойцов, согласны ли они с твоими предложениями! — озлобленно крикнул Костич. — Не имеешь права самовольничать. Где ты был, когда создавалась наша рота?
— Когда отряд формировался, тебя в нем тоже не было. Так что вопрос о том, кто где был летом, ничего не меняет. Считаю дело решенным. Вы утвердили меня командиром отряда, дали мне власть, и я буду поступать исходя из обстановки и как считаю нужным для дела. Вы доверили мне свои жизни, и я сознаю свою ответственность. Если же придется отдать нам свои жизни, то я сделаю все, чтобы враг дорого заплатил нам за них, чтобы и в самую последнюю минуту мы сохранили честь и достоинство борцов за свободу. А теперь объявляю, что с рассветом идем на прорыв в направлении Кошутицы. Я пойду впереди. С собой возьму с десяток гранатометчиков, у кого рука потверже, и в качестве прикрытия несколько пулеметчиков. Не сомневаюсь, что пробьемся.
— И мы не сомневаемся! — крикнул Зечевич. — Записывай меня в передовой отряд.
После полуночи мороз усилился. Снег шел не переставая. Внизу, в долине, выли волки. «Итак, решено, — думал Зечевич, — отряд оставляет Космай». Все остальное казалось несущественным в сравнении с этим событием. Поэтому он плохо слушал выступления коммунистов, обсуждавших поведение Славки Костича, и машинально проголосовал за исключение его из партии. После собрания Зечевич вдруг обнаружил, что с удовольствием спешит вернуться в роту, которая стала для него всем: и домом и семьей. Без нее жизнь теряла смысл.
Бойцы сидели у костра, грелись, сушили одежду и обувь. Почти никто из них не спал.
— Влада, на собрании случайно не было разговора о том, дадут ли нам чего-нибудь поесть? — спросил
