Зеленые мили - Елена «Ловец» Залесская
— Ленусик, это война. Не плачь только. Сейчас тут разберемся, приедешь к морю. Отдохнешь, позагораешь. Пацаны наши поедут, и ты с ними. Чтобы я не волновался, что тебя там опять в Дебальцево занесет. — Грин смеется. Голос усталый. А меня в эту самую секунду накрывает густой волной безотчетного страха. Даже не страха — ужаса. Я вдруг представляю такой же вечер, ту же магистраль, та же музыка играет в машине, но звонит другой человек и знакомым, но другим голосом говорит:
— Лен, ты только не волнуйся, это война, это был выбор каждого из нас… но Грин…
И ровно в этот момент я понимаю, что все, принятое мной когда-то за страх, не было им. Я просто еще не знала, что такое бояться по-настоящему. Волю этой волне я даю ровно на мгновение. Прилив — отлив. Я не должна бояться. Страх убивает разум. Губы и язык не слушаются. Но я старательно выдавливаю из себя практически по слогам:
— Я тебя очень прошу… вот очень. Береги себя… пожалуйста…
— Берегу. Выше нос. И это… ты хоть ела там что?
Дома открываю личные сообщения снова.
«…не могли забрать его, вынесли потом, и он по дороге в госпиталь умер…»
«…их танками прямо сейчас разбирает, со связи пропали. Я поеду. Не знаю, что там найду…»
Беру стакан воды, капаю туда какие-то модные капли от всего. Выхожу на террасу. Где-то смеются люди, на площадке в конце поселка — музыка, под которую спортивные подтянутые благополучные мои соседи играют в пляжный волейбол. По далекому шоссе едут машины с открытым верхом, в них наслаждаются скоростью и тем, что они принимают за свободу, столичные жители. Август заканчивается. Я смотрю в небо. Нахожу ее.
— Пап, пожалуйста… я не знаю, как о таком просят и просят ли вообще, я знаю, ты меня слышишь. Пожалуйста, попроси там за них, за него, за всех нас… Если все исчезнет — но он останется, я знаю, я еще буду.
Медведица привычно подмигивает. Папа слышит. Грин возвращается в Москву через два дня, а еще через неделю приезжает вечером.
За эти два года, когда мы встречаемся несколько раз в неделю, куда-то ездим вместе, иногда живем толпой в одних солдатских квартирах, мне начинает обманчиво казаться, что так было всегда. Но так не было. Много лет Грин был в моей жизни неизменной величиной, но был так эпизодично, так преступно ужасающе мало, что теперь, когда Родина снова позвала на неопределенный срок, каждую секунду хочется прыгнуть в машину и в нарушение всех правил рвануть туда, где море подступает к террасам картонных домиков, а звезды путаются в ветках фруктовых садов.
Однажды один человек сказал мне: «На войне найдешь все свое. Не сразу, но она все расставит по местам, таково ее свойство».
— Я дервиш, одиночка. А тебе нужна тусовка, социум.
— Я думала, ты лучше меня знаешь.
Пьем чай, смотрим на редкие подмосковные звезды.
Позвонит в сентябре.
— Ленусик, у тебя аптечек модных не осталось?
— Сколько надо?
— Две.
А я позвоню Софье Михайловне. И буду прижимать пакет с ними к груди, молясь всем богам и понимая, что я ничего до сих пор не знала о настоящем страхе. К этому невозможно привыкнуть. Никогда.
— У тебя пуэр какой-то, ты говорила, есть. Который ты не пьешь? И печенья вкусного напеки нам в дорогу… так, ну-ка не реветь!
Дни снова потянутся в тревожном ожидании двух галочек. Иногда раздавались звонки.
— Написала две главы-то хоть?
— Нет еще.
— Лентяйка.
— Просто букв много в голове. И они в такие странные слова складываются. Я должна привыкнуть к ним.
Далекий Грин недоверчиво хмыкает в трубке, но ничего больше не говорит. А я думаю: как описать словами картинку, которая уже долго не оставляет меня?
…Осень, время сбора яблок. Вечер воскресенья, прозрачный и тихий, такой, какой бывает только в сентябре. До заката еще есть несколько часов. Я на абсолютно аутентичной, очень старой даче, которую только что за секунду сама придумала. Скорее всего, в реальности ее и нет, но в моей голове она продумана до мелочей. Небольшой участок засажен яблонями и кустарниками. Домик старый, деревянный с островерхой крышей. В нем чистые полы с лоскутными половиками, уютная кухонька — именно кухонька, не кухня. Кухня — это что-то современное, стекло и хром. А в «моем» доме есть даже русская печь. Или камин. В духовке доходит яблочный пирог. Аромат корицы, ванили и теста наполняет дом и вырывается в открытые двери. Я сижу на улице в старом кресле-качалке, кутаясь в куртку с чердака, пахнущую смесью лаванды и старого сундука. Резиновые тапки на шерстяной носок греют ноги. Мне тепло и уютно. Чай пахнет мятой. Воздух вокруг — счастьем.
Мужчина в толстом свитере с закатанными рукавами и старых джинсах собирает яблоки, что-то напевая под нос.
— Так, это ваши пироги. А это — будущий сидр. Сидр будем?
Будем. Сидр, пироги, яблочный уксус.
— Смотри, какое красивое. Переспело. Лови!
На колени мне летит огромное яблоко. Бока сытые, прозрачные. Надкусываю, сок брызгает в разные стороны. Аромат такой, что от вкусноты и восторга хочется плакать.
Ящики наполняются спелыми фруктами. Запах корицы в воздухе становится ярче. Девушка в вязаном свитере и таких же, как у нас всех галошах, выходит из дома. Следом вылетает мальчуган.
— Теть Лен, мам, когда уже пирог будет?
— Скоро. Терпи.
— У-у-у… как пахнет! А можно я тоже яблоки буду собирать?
Вихрастый пацан трясет яблоньку. Яблоки разлетаются, падая на нас, на него, на траву. Никто не ругается, всем весело, хорошо и уютно вместе.
Семья.
Солнце окрашивает мир всеми оттенками золотого. Где-то весь день жгли костры, и дым стелется над рекой, любимый с детства запах долетает до меня. Я ем яблоко и ни о чем не думаю. Сегодня, завтра и всегда будет эта дача, эти яблоки и этот мужчина, девушка и вихрастый пацан, называющий меня тетей.
Я не вижу их лиц. Не знаю имен. Но мне так хорошо с
