Июль 41 года. Романы, повести, рассказы [сборник Литрес] - Григорий Яковлевич Бакланов
Артподготовка продолжалась, и «хейнкели», гуськом заходившие на бомбежку, теперь посыпались из-за облаков, пикируя на передовую. От них плашмя отрывались черные палочки; увеличиваясь и воя, они неслись вниз. На НП вдруг все затряслось, задрожало, с брустверов потек песок. И сейчас же над высотой черными тенями скользнули наши штурмовики и скрылись в дыму.
Еще не отбомбили самолеты, когда Ратнер, наблюдавший в бинокль, обернулся со странным, будто повеселевшим лицом:
– Танки!
В стереотрубу Беличенко было видно, как они по одному появляются из-за гребня. Стали смолкать разрывы. Теперь явственно была слышна трескотня пулеметов и автоматов: началась атака. Только раненый все так же ковылял, опираясь на винтовку. Ударила мина вдогон, одна-единственная. Когда ветром отнесло летучий дымок, человека не было: на снегу серым пятном распласталась шинель.
Не отрываясь от стереотрубы, Беличенко достал папиросу, крепко закусил зубами.
Опять низко над головой прошли наши штурмовики. Они теперь возвращались и шли на большой скорости, не строем, прижимаясь к земле. Их стало меньше, а у последнего тянулся за хвостом черный шлейф дыма.
Беличенко подал команду. Телефонист повторял с той же интонацией, с теми же движениями губ.
Впереди НП стояли в укрытии три наши самоходки, те самые, откуда вечером приходил лейтенант-танкист с обожженной щекой. До артподготовки здесь была посадка, она маскировала, но сейчас деревья были вырублены осколками, и среди пней самоходные пушки стояли на оголенном месте.
У самоходок спереди – подушка лобовой брони, сзади и сверху они прикрыты брезентом. Они хороши в наступлении, когда устремляются в прорыв. Сейчас против них были тяжелые немецкие танки. Они медленно шли, и воздух между ними и передовой будто сжимался.
Средняя самоходка зашевелилась вдруг, попятилась из укрытия – пушка ее едва не чертила по земле. Постояв так, она сползла обратно в окоп и сразу открыла огонь по танкам. Она словно торопилась расстрелять снаряды.
Танки стали. Длинные их стволы, утолщенные на концах, повернулись все в одну сторону. Их было шестнадцать, и, в сознании своей силы, они не торопились.
Забыв прикурить, Беличенко сунул зажигалку мимо кармана, не заметил, как она упала.
– Огонь!
Высоко над головами прошелестели в воздухе снаряды, и позади немецких танков возникли на снегу два разрыва. Беличенко убавил прицел. Третий снаряд потревожил танки. Они расползлись дальше друг от друга, продолжая стрелять. Теперь уже и остальные самоходки отвечали им, а откуда-то справа оглушительно хлопала дивизионная пушка. Постепенно втягивалась вся артиллерия, и тяжелая и легкая; трудно стало различать свои разрывы. Но танки, не отвлекаясь, продолжали прицельно, сосредоточенно расстреливать самоходку. Сначала беззвучно взметнулся огонь над ней, потом внутри стали рваться снаряды: те, что она не успела выпустить. А когда взрывы прекратились, над башней сомкнулось пламя.
– Никто не выскочил, – сказал Богачев хрипло. – И на черта он мне вчера про себя рассказывал? Обнял вот так и рассказывает, и рассказывает… Про друга своего вспомнил, какого башней перерезало. Кто знает, в какой он самоходке был? А?..
Ему не ответили. У всех в глазах был отблеск пламени, в котором горели сейчас люди.
Беличенко сидел сутулясь перед стереотрубой, вел заградительный огонь; рот жестко сжат, каждая складка на лице отвердела. Танки то скрывались в лощине, то вновь появлялись на гребне; от этого казалось, что их больше. Два из них уже горели, остальные как будто не пытались пробиться. И атака пехоты, по всей видимости, тоже захлебнулась. Но справа и слева, на участках соседних дивизий, шел сильный бой. Земля передавала непрерывное глухое дрожание, иногда все сотрясалось, и слышно было, как там завывают самолеты.
К полудню пошел снег. Серое пятно – распластанная шинель постепенно белела, сливалась с окружающим, и вскоре ее уже невозможно было разглядеть. Снег вначале был мелкий, потом повалил крупней. Потеплело. Опустилось небо, белая даль придвинулась, мир стал тесней, и танки теперь неясно маячили на гребне лощины. Казалось, уже вечереет, а не было еще и трех часов. И каждым в этом тесном мире овладело чувство оторванности. А справа и слева бой не утихал, и по звукам стрельбы можно было определить, что немцы там продвигаются.
И вдруг с соседней высоты, которую обороняла пехота, раздались разрывы мин и испуганная трескотня автоматов. Теперь все на НП смотрели в ту сторону.
– Если пехоту выбьют оттуда, – сказал Беличенко, – нам здесь не усидеть.
Богачев не ответил. Он знал, что идти туда, кроме него, некому, но идти не хотелось. После вчерашнего у него было мутно на душе. Он перепил вчера, и, как всегда, утром казалось, что говорил много ненужного, стыдного. Особенно же стыдно было вспоминать, как он, третьим лишним при Беличенко и Тоне, кричал через стол: «Вот у кого праздник!» – и Тоня при всех обрезала его. Он сейчас злился на них и на себя и не мог смотреть им в глаза.
На высоте в снежной метели возникли люди. Они сбегали вниз. Некоторое время Богачев вглядывался, вытянув шею, и вдруг сразу решился.
– Возьму с собой Ратнера, – быстро сказал он Беличенко. – И разведчиков. Троих.
Они ушли по траншее друг за другом, и у каждого на плече дулом книзу висел немецкий автомат. Они были одинаковы со спины. У последнего разведчика ремень автомата зацепился за срезанный лопатой корень, торчавший из земли. Торопясь, он отцепил его, потом бегом догнал остальных.
На повороте траншеи им встретилась Тоня.
– Куда вы? – спросила она, прижимаясь к стене, чтобы дать им дорогу.
– Идем с нами, Тоня, – позвал Ратнер.
А разведчик, шедший последним, на ходу обнял ее, получил по руке и громко захохотал, довольный.
Вскоре все увидели, как они, рассыпавшись, мелькая между уцелевшими деревьями, бегут по посадке. Крайним слева огромными прыжками бежал Богачев. В руках его – ручной пулемет с плоским круглым диском, незакрепленные подсошки качались на бегу. Рядом приземистый Ратнер мел по снегу полами шинели.
Они скрылись в овраге, потом появились на другой стороне, все пятеро, уменьшенные расстоянием. Навстречу им катились с высоты пехотинцы, оборачиваясь и отстреливаясь. Все сшиблись, смешались – сквозь падающий снег невозможно было разглядеть, что сейчас там происходит.
Глава III
Первый бой
– Лейтенант! Товарищ лейтенант!..
Кто-то тянул Назарова за ногу. Он откинул с лица шинель, сел, озираясь. Наверху стреляли. Разрывы глухо отдавались под землей, и трудно было сообразить, далеко ли рвутся снаряды.
Около Назарова ползал на коленях солдат, искал в темноте шапку и ругался шепотом. При огне люди одевались поспешно и молча, и землянка была полна шевелящихся теней, множество черных рук махало по стенам.
– Вот ваши сапоги, товарищ лейтенант, – сказал
