Богдан Сушинский - Саблями крещенные
По простоте своей капитан не понимал, что для д’Артаньяна его слова прозвучали подобно удару хлыста по щеке. Ни одна перчатка, брошенная в лицо, не заставила бы мушкетера с такой горечью развернуть коня и рвануться туда, к скале, с которой прощально глядела ему вслед юная баронесса. Прорываясь через кусты, его чалый чуть не споткнулся о круп убитого вчера в схватке под стенами замка коня, и стая пирующего воронья взметнулась вокруг всадника и понеслась к замку, словно радовалась появлению новой жертвы.
Ритуальное карканье этих черных ангелов предмогилья слилось с раскатистым самодовольным смехом капитана.
– Я поступил бы именно так, лейтенант, как вы себе это представляете! Иг-го-го, я поступил бы именно так! И никакая сила не удержала бы меня. Никакая! Это я вам говорю, капитан Стомвель!
– Вам бы пришлось слишком долго выслушивать все то, что мог бы сказать я, лейтенант королевских мушкетеров д’Артаньян, – прорычал в ответ граф, совершенно не надеясь, что будет услышан этим самодовольным, нагловатым драгуном.
Конь теперь нес его напрямик, срезая причудливый петлеобразный изворот едва утоптанной тропы. И когда на осыпи, у подножия небольшого пригорка, он неожиданно остановился и взбудораженно захрапел, д’Артаньян не мог не вспомнить, что именно здесь, на этом месте, его должен был застрелить вчера барон Михаэль Вайнцгардт. Пуля прошла у подбородка, подарив ему не только жизнь, но и те несколько секунд, что потребовались позарившемуся на замок сестры немецкому аристократу, чтобы выбросить пистолет и схватиться за меч, который барону уже не понадобился…
«Это и есть вещий знак, – сказал себе граф. – Черная метка неба. Конь споткнулся на этом месте о «черную метку», чтобы напомнить, в чьей воле и судьба твоя, и сама жизнь».
* * *– Я понимаю, что не должна была выезжать за ворота замка, – саксонская надменность на лице баронессы каким-то странным образом сочеталась с лукавой улыбкой едва проснувшегося и все еще полусонного ребенка. – Но не смогла. Не сердитесь на меня, граф?
– Клянусь пером на шляпе гасконца.
– Но вы все же вернулись. С вашей стороны это благородно.
– Мне страшно оставлять этот замок. Чувствую себя офицером, уводящим своих солдат из крепости в то время, когда к ней приближается вражеская армия.
– Убив барона Михаэля фон Вайнцгардта, вы обезопасили мой замок минимум лет на двадцать, – гордо вскинула подбородок Лили. – И если я все же чувствую себя покинутой в нем на произвол судьбы, то вовсе не из-за страха мести со стороны родни моего кузена.
– Вы божественны, Лили. – Теперь они стояли лицом к лицу, стремя к стремени. Обняв девушку за талию, лейтенант нежно прикоснулся щекой к ее щеке. Он давно заметил, что не стремится к плотской близости с баронессой. Оказывается, и такого вот прикосновения вполне достаточно, чтобы почувствовать себя на вершине блаженства, да простятся ему все те женщины, чьи тела он познал и чьи еще только предстоит познать в будущем.
– Мне бы хотелось всегда оставаться для вас божественной, граф. Причем только для вас, и только божественной.
Все, что говорила Лили, она говорила с такой непростительной серьезностью, что поиск наигранности в ее словах показался бы мушкетеру кощунственным. Как кощунственными казались ему собственные слова и та легкость, с которой он до сих пор, глядя в глаза женщинам, обещал и клялся, клялся и обещал, уверял и раскаивался. Но что поделаешь? В конечном итоге это и есть прочерченная судьбой от первого вздоха до смертельного вражеского клинка, от улыбки до пули, бренная и святая в своей неподражаемой греховности жизнь воина.
– Вчера вы так и не пригласили меня вернуться в замок, – как можно мягче напомнил ей д’Артаньян. – И сегодня на рассвете, прощаясь, тоже ни слова… Признаться, я так и не понял, имею ли право стремиться сюда.
Лили прекрасно помнила, сколь холодной она оставалась в своей надменной вежливости. Но это не помешало ей все так же, по-детски, шаловливо улыбнуться.
– Боялась, что не сможете отказаться от меня и вернетесь прямо из-за ворот. Но у вас, оказывается, хватило мужества отъехать.
– Об этом я не подумал.
– Я не могу просить о возвращении в замок того, кого готова была на коленях умолять, чтобы он не оставлял стены Вайнцгардта.
Первые лучи солнца озарили пурпурным сиянием плащ Лили и багряно заискрились в жемчужинах ее слезинок.
– Не надо было так, Лили, – горестно покачал головой д’Артаньян. – Вы не должны были столь откровенно…
Несколько мгновений они молчали. Несколько тягостных, прощальных мгновений.
– И все-таки вы забыли пообещать, что непременно вернетесь в Вайнцгардт, – напомнила Лили, когда, после еще одного нежного прикосновения щекой к щеке, д’Артаньян развернул коня.
– Если бы я пообещал вам это, можно было бы предположить, что в эти дни у меня возникала мысль навсегда оставить ваш богом избранный замок и забыть о нем.
– Ответ рыцаря, – едва заметно улыбнулась сквозь слезы Лили.
Ничего нельзя было изменить в этом мире, ничего! Она понимала это. Все воины рано или поздно покидали Вайнцгардт с тайной надеждой когда-нибудь вернуться сюда. Однако многие так никогда и не возвращались. А женщины каждый раз провожали их и ждали. Провожали так же мужественно, без слез, как и ждали. Все они оставались истинными германками, не в пример ей.
Граф в последний раз придержал коня и бросил взгляд на лицо Лили, на ее пурпурный плащ, на стены Вайнцгардта.
– Вас ждут, лейтенант, – облегчила его страдания баронесса фон Вайнцгардт. Причем молвлено это было холодно, с налетом вежливого презрения как к своей, так и к его мимолетной слабости. – Вас ждут воины.
13
«Вспоминая об Испании, ты почему-то забыл о влюбленных поэтах», – иронично напомнил себе Гяур, пытаясь вырваться из потока сумбурных мыслей и воспоминаний. В конце концов, он ехал на встречу с Дианой де Ляфер, самой прекрасной женщиной, которую когда-либо знала Франция, – да простят ему все остальные влюбленные. Пусть даже поэты.
Кто, увидев графиню де Ляфер, осмелится утверждать, что он преувеличивает? Красота этой женщины, ее обаяние настолько «преувеличены» самим Творцом, что ни в каких комплиментарных условностях смертных любвестрадателей она уже не нуждается.
Наткнувшись на выступающее из земли корневище, конь оступился, и это сразу же откликнулось болью в позвоночнике князя.
– Долго мы еще будем петлять этими лесными дебрями? – проворчал он, приближаясь к татарину.
– Когда мчались к вам, дорога казалась ближе, – невозмутимо объяснил Юлдаш. – Нам она и сейчас кажется недальней. Но ведь не мы ждем встречи с графиней.
– Черт бы вас всех побрал, – простонал Гяур. Ему сейчас было не до пустословия. Эта проклятая боль.
…Он разорвет контракт с французским командованием и вернется в Украину. Но прежде несколько дней отдохнет в замке Шварценгрюнден.
При воспоминании о замке графини де Ляфер, князь вновь мечтательно уставился на развесистую крону невесть как оказавшегося здесь, в дебрях соснового леса, дуба-патриарха.
«А если графине покажется неудобным, то в своем имении…» – Гяур пытался вспомнить его название, но так и не смог. Немудрено: ведь до сих пор он так и не удосужился побывать в нем – досточтимый владелец поместья чуть ли не в центре Франции.
– Испанцы! – неожиданно выхватил его из безмятежного течения мыслей голос одного из драгунов. – Полковник, позади испанцы! Спасайтесь!
Гяур осадил коня и оглянулся. Группа закованных в латы всадников неспешно выдвигалась из-за ближайшего изгиба. Он вспомнил, что в том месте к лесной дороге подступала неширокая просека, по которой испанцы – если только это действительно были они, тут он полагался на чутье и опыт драгунов – вышли на их след.
– Так уж сразу «спасайтесь»! – горделиво возразил полковник, жалея, что при нем не оказалось не только его испытанных бойцов – Хозара и Улича, но и наводившего ужас на врагов копье-меча. Гяур настолько привык к этому неподражаемому оружию, что при своем узком легком мече чувствовал себя почти безоружным. – Сколько их там?
– Мы задержим! Уходите!
– Йог-га! Алла! – взревел Юлдаш и, выхватив саблю, призывно махнул князю, требуя уходить и обещая последнее прикрытие.
Его решительность оказалась как нельзя кстати. Испанцы уже пришли в себя, поняли, что бог войны послал им четверых беззащитных всадников, и бросились в погоню. Ввязываться в схватку с ними было бессмысленно. Оглянувшись, Гяур определил, что испанцев, по меньшей мере, человек двадцать. Видно, не зря еще несколько минут назад он с такой тоской подумал о возвращении в Украину. Не зря гибель во Фландрии показалась ему столь бессмысленной… «Предчувствие, – сказал он себе. – Предчувствие…»
– Уходим! – крикнул полковник драгунам. – Попытаемся дотянуть до деревни!
Но молчаливые драгуны оказались настоящими солдатами. Поняв, что всем им от погони не уйти, один из них мужественно развернул коня и поскакал навстречу врагам. Другой чуть поотстал от князя, чтобы подарить ему еще несколько минут.
