Канта Ибрагимов - Учитель истории
Мать, Ансар и отчим уже ждали Малхаза в Стамбуле.
— Малхаз, дорогой! — все упрашивала мать. — Полетим в Москву. Тебя уже никто не ищет, после мирного договора всех реабилитировали... Да и жениться пора.
— Не волнуйся, нана, одно дело решу и сразу к тебе.
— Ты ведь не знаешь, что в Чечне и в России творится — новую войну затевают.
— Истосковался я, нана, домой хочу, на Кавказ, в наши горы.
Через специальный зал Стамбульского аэропорта проводили не только Шамсадова, но и еще целую группу чеченцев.
— У тебя что недозволенное есть? — интересовался провожающий чеченец.
— Вот, картины, — честно признался Малхаз.
— А, — небрежно махнул провожающий. — Деньги, наркотики, оружие?
— Деньги? Вот, — и Шамсадов показал две пачки фунтов стерлингов.
— Деньги — это миллионы... Кстати, в Чечне этих бумажек не знают, только доллар в ходу.
В здание Бакинского аэропорта даже не вошли; всех чеченцев на микроавтобусе повезли в другой сектор аэропорта, посадили в уже заведенный вертолет и тут же взлетели.
— Мы на военную базу в Ханкалу, — объявил Малхазу мужчина в маскировочной форме. — А тебе куда?
— Итум-Кале — Гухой.
— К воротам не получится, а в Шатое, так и быть, сделаем посадку.
От Шатоя до Итум-Кале Малхаз добирался в разбитом кузове старого грузовика, и был этому даже рад. Дорога серпантинная, местами очень узкая, до страха зависает над глубоким ущельем, а в глубине ревет, все несет свои мутные воды неугомонный Аргун.
Вечерело. После четырех лет скитаний он возвращался в родные края. Малхаз не мог налюбоваться этими высоченными горами, этими пышными лесами, этой дикой природой. А воздух такой чистый, дурманящий, родной, что никак не надышишься, так и хочется его больше и больше в себя вобрать.
В Итум-Кале прибыли очень поздно. Можно было переночевать у родственников, но Малхаз не захотел, рвался в Гухой.
Лето заканчивалось, и ночь в горах уже была прохладной, ветреной, с близлежащих ледников тянуло холодком. Вот еще один подъем, и послышался рев родного водопада. Малхаз пошел быстрее. На фоне матово-фиолетового звездного неба высился последний перевал. Потея от быстрой ходьбы, он его нелегко одолел, отвык ходить по горам, ноги ноют. Но вот последние усилия... На вершине ветер силен, да учитель истории рад. Перед ним, в залитой мягким лунным светом горной долине, раскинулось темными точками строений родное село, и ни одной лампочки, электричества по-прежнему нет. Да все равно это счастье, это свое, это то, чем он грезил. И побежав вниз, ликуя, он свободно закричал:
— Ана, мы дома! Дома! На Кавказе!
* * *Дом как таковой отсутствовал. Почему-то Малхаз наивно предполагал, что его полуразрушенное авиабомбой жилище, если не восстановят, то сохранят односельчане, точно. Случилось как раз наоборот: к чему добру пропадать — вначале тайком да вечерком, а потом и в открытую растащили развалюху по черепичке и досочке, остался лишь саманный кирпич, да и он от щедрости дождя и снега превратился в кучу земли.
Вот перед такой кучей и предстал на рассвете Малхаз, а до этого, не заходя в село, он прямиком направился в пещеру Дады[31] и тщательно замуровал тубус.
То, что нет своего жилья, Шамсадова не очень беспокоило, каждый житель звал к себе — почти все дома полупустуют. Катаклизмы последнего десятилетия в Чечне заставили или побудили многие более-менее обеспеченные семьи (а таковые в основном были сосредоточены в Грозном и вокруг него) покинуть республику. Однако в природе и в обществе пустот не бывает. Люди с бедных окраин республики потянулись к центру, там удобств больше и заработать полегче, вот и опустело высокогорное село Гухой — молодежи совсем нет, детский смех, крик, плач — большая редкость.
День-два пожил Малхаз для приличия у родственников — надоело, принял предложение Бозаевой жить в школе.
— Теперь ты учитель, сторож, истопник, — постановляла директор школы.
— Какая школа, какой учитель? — смеялся Шамсадов. — Ведь школы — нет, учеников — нет, зарплаты — нет.
— Будут! Все будет отлично!
Оптимизм — всегда здорово. Да, много лет отсутствовавший Малхаз свежим глазом видит, стало еще хуже, развал продолжается, и кому-то это на руку. Зарплаты — нет, пенсий — нет, работы — нет; кругом грабеж и воровство.
В селе, да и в округе, его по-прежнему называют «учитель», и хоть и был он далеко и долго, знают про него все. Оказывается, Шамсадов давно миллионер, что-то там обворовал, а иначе — откуда? Знает много языков и дюже прежнего грамотен, с ним здоровкаются великие из великих, и лично президент Америки выделил собственный самолет и прямо в Шатой Малхаза доставил, и не просто так, с ответственной миссией — скоро утрет малый да удалый учитель истории нос российского президента, не даст их больше бомбить.
И действительно, видят все, Малхаз странный. Как ночь, в горы бежит, а днем в школе все занавеси задвигает, подглядеть не дает, да и шут с ним, лишь бы деньги дал, да побольше, и конечно в долг, вот пенсию выдадут — рассчитаемся.
— Ты что это деньги налево-направо раздаешь, да в таком количестве! — возмущается его поведением Пата Бозаева. — Тут бандюги узнают, что копейка есть, — глазом не моргнут, все что угодно сделают, своруют. А ты один-одинешенек... хоть бы женился... а может, в тех краях уже завел кого?
— Ха-ха-ха! Не завел, не успел, не до этого было.
— Так женись, девок кругом — пруд пруди, выбирай на вкус, выбор широк.
— А Эстери как? — просто вырвалось у Малхаза, не удержалось.
— Эстери?! — поменялась в лице директорша школы. — Эх, несчастная девочка! Сын-то ее в ту войну помер, видать мачеха не доглядела... А сама и сейчас разведенная, до обеда в школе за бесплатно, а после обеда на базаре торгует — пятнадцать-двадцать рублей в хороший день имеет.
— Пятнадцать-двадцать рублей? — удивился Малхаз. — Ведь это и полдоллара не составляет.
— Так и живут почти все.
Удивляется учитель истории, как всегда, дел в селе невпроворот: тому подсоби, там помоги, свой дом строить бригаду нанял — так и за ними присмотр нужен. Так это все чепуха, важнее иное, да заняться этим для него дорогим не дают. Но Малхаз не унывает, в целом он очень доволен — лишь на старой картине краска местами от изгиба покрошилась, совсем опала, и он подумывает, как бы ее отреставрировать, сумеет ли он это сделать, не повредив творение, или все же как есть пока оставить. А вот над схемой уже работает, почти все он уже воспроизвел на современный чеченский язык — только два-три топонимических названия ему неизвестны, надо по старикам пройтись, да пока не похолодало на разведку в горы идти, но никак не может, и никто не поверит — он единственный мужчина в селе в зрелом возрасте; обеспечен, грамотен, по их мнению, не семейный, значит, свободен, вот и крутится он как белка в колесе, всем по чуть-чуть помогая, а на свое времени нет, даже рамки для картин сделать не успевает, а еще и краски, кисточки и всякое другое надо приобрести, в город ехать надо... хочется Эстери повидать.
Раненым в конце зимы 1995 года столицу республики покидал Малхаз. С тех пор четыре с половиной года прошло, из них три вроде мирных; однако ничего не изменилось, кроме названия, а так, те же бардак, грязь, разруха, обросшие злые лица с автоматами наперевес; словом, нет хозяина, нет ответственности, не думают о будущем, значит, не имеют прошлого.
На центральном рынке вроде все есть, даже танк предлагают, а красок и прочего, что необходимо Малхазу, и в помине нет, уже и не знают, что это такое. Случайно встретил коллегу, старого художника, теперь пропитого, неухоженного, постаревшего торговца барахлом.
— Да ты что, Малхаз, зачем здесь краски, кисточки, холст? Здесь ныне не творят, тем более не созидают, здесь все рушат, разбирают, разворовывают... А кое-что у меня есть, за ненадобностью сохранилось... На бутылку и хлеб дашь?
— Дам, только поскорее, — торопится Малхаз, у него отныне установка на жизнь — дело Аны, а остальное побочно, сопутствующие элементы, и тем не менее, что-то сильно гложет его, прежняя любовь к Эстери пробудилась в нем, хочется ее повидать, поговорить, и если согласится, не раздумывая, только на ней жениться, и никаких отсрочек и причин, мол жилья своего нет и прочее; взрослый здоровый мужчина без жены и семьи — извращенец, и если это не порок, то ненормально, точно.
— Ну, давай, побыстрее, — торопит Малхаз «старого» художника, сам помогает укладывать продаваемый скарб в деревянный ящик.
— Уже все, что имел, распродал, — вяло мямлит коллега, — а это барахло не берут, каждый день туда-сюда таскаю, на бутылку не дают... А ты мне какую возьмешь?
— Так ведь здесь вроде спиртного нет, исламская республика. — то ли шутя, то ли провоцируя интересуется Малхаз.
— Ой! Посмотри кругом, такие, как я, все, сплошь, алкашами стали, а молодежь к наркотикам пристрастилась. А как же иначе, если работы нет, учебы нет, то и культуры нет — деградация. Я дурак, не сбежал отсюда вовремя, все в революцию и в патриотизм верил, вот и вера моя посмотри — развалины... Так какую возьмешь?
