Аркадий Бабченко - Война
Не отставать, не отставать! Перед глазами все время ситниковская спина, «муха» болтается в такт шагам.
Добежав до дома, приседают около угла, выглядывают осторожно. Сразу за домом колея, за ней — лесок. Ситников рывком поднимается, бежит через дорогу. Артем занимает его место, ждет, когда тот добежит до деревьев и прикроет его, затем перебегает вслед за ним, прикрывает Вентуса.
В леске идет бой, чуть подальше. За деревьями не видно, но, судя по звуку, метрах в двухстах, не больше. Короткими пере бежками, прикрывая друг друга, пробегают это расстояние. Молча, глаза напряжены, уши торчком. Лишь изредка Ситников оборачивается и спрашивает: «Где Женька?» Артем тоже поворачивается: «Вентус! Ты где?» «Я здесь!» — Вентус, ломая кусты, ломится за ними, глаза выпучены, дыхание тяжелое, автомат и «муха» волочатся по земле. Подбегает, грузно падает на болотный мох: «Здесь я…»
Пехота залегла на небольшой поляне, отгороженной от села невысокой, по колено, земляной насыпью с вросшей в нее плетенкой из колючки. За плетенкой была колея, а за ней, метрах в тридцати, уже начинались первые дома. Здесь бой поутих, стрельба переместилась вправо, дальше, туда, где был их бугорок и где осталась «семерка». Солдаты, рассредоточившись вдоль насыпи, вглядывались в село, высматривали кого–то там. Два бэтээра застыли в кустах на правом фланге, слегка шевеля башнями.
Ситников прополз вдоль колючки, дернул за ногу ближайшего солдата:
— Где взводный?
Тот показал рукой дальше: «Там».
Взводный лежал посередине насыпи на спине, смолил сигарету, глядя в низкое небо. Артем с Ситниковым подползли к нему, улеглись рядом.
— Ну что тут у вас, Саша, где «чехи»?
— Здесь где–то, в этих домах. — Взводный не перевернулся, все так же глядел в серые тучи. — Чего–то затихли пока. Может, будем уходить потихоньку? Пока не стреляют.
Ситников, ничего не ответив, заполз на изгородь, стал разглядывать село. Артем примостился рядом с ним.
В селе было тихо, никакого движения. Пустые глиняные дома, покрошенные автоматными очередями, не подавали признаков жизни.
Ситников перевернулся на бок, приподнялся на локте:
— Так, Саша…
Договорить он не успел. Во дворах, прямо перед ними, заговорил автомат, очередь пронеслась над плечами Ситникова, выбила землю у него под локтем. Он вдернул голову в плечи, матерясь, скатился с плетенки. Справа ответила еще одна очередь, прошлась по поляне, по пехоте — видно было, как пули впивались в траву между распластанными фигурами, — и уткнулась в лес.
Артему показалось, что краем глаза он успел заметить вспышку в окне одного из домов, а затем перебегавшую из комнаты в комнату тень. Он заорал, показывая рукой:
— Вон он, товарищ майор, в этом окне!
— Где? В каком? — Ситников, стаскивая через голову «муху» посмотрел на Артема. В глазах его было бешенство. — Ну, в каком?
Но окно снова было пустым, дом опять замер, не шевелился, и Артем уже не был уверен, что «чех» был именно там. Очереди возникли словно из ниоткуда, внезапно пронеслись над насыпью и исчезли. И все. Проследить их не получилось — выстрелов видно не было, а на слух не определить — затерялись во дворах.
Артем вглядывался в село, но неуверенность от этого только росла. Теперь он даже не был уверен, что «чех» вообще был. Может, был, а может, и показалось.
— Ну, в каком?
— А черт его знает, товарищ майор. Вот в этом, кажется.
Ситников посмотрел на окно, взвел «муху».
— Точно там?
Артем не ответил. Тогда Ситников отложил «муху» — жалко попусту тратить — и полоснул по окну из автомата. Очередь строчкой расковыряла глину на стене, вышибла деревянный подоконник, закувыркавшийся в воздухе, и утихла в проеме окна.
И тут Артему снова показалось, что в этом доме кто–то есть.
— Да вон он, сука! — Больше не сомневаясь, он вскинул автомат, прицелился и коротко ударил по окну. Затем еще раз и еще. Сразу же вслед за ним замолотил и Ситников, а потом заговорила и вся пехота.
Сначала Артем стрелял прицельно, но руки после долгого бега тряслись, не могли удержать автомат, ствол заваливался, пули ложились то ниже, то выше окна, и Артем начал бить навскидку, длинными очередями, не целясь.
Спарка быстро закончилась. Он отстегнул ее, достал новый магазин, полный. Этот оказался заряжен трассерами. Артем видел, как они влетали в темное окно и там рикошетили внутри дома, отскакивая от чего–то твердого у противоположной стены, а потом искрами с жужжанием метались по тесной для них комнате.
Дом дергался, умирал под их огнем; тучи пыли и сухой глины, выбиваемые из его стен, водопадами сыпались к подножию; вокруг фундамента, взбрыкивая комьями травы, кипела земля.
Пехота все больше распалялась.
Кто–то уже бил с колена, а кто–то лупил по соседним домам. Ими овладело особое опьяняющее чувство, какое бывает только в заведомо удачном бою, при явном преимуществе, когда противник уже ничем не может ответить на твой огонь. Страха нет, он проходит, и ты чувствуешь свою силу, превосходство над врагом. Это опьяняет, порождает возбуждение и веселую холодную злобу, желание мстить за свою боязнь до последнего и, ни о чем не думая, поливать огнем направо и налево.
Ситников схватил «муху», встал на одно колено и выстрелил по окну. Граната огненной точкой вошла в проем и сильно рванула в закрытом помещении, осветив дом молнией вспышки. На улицу выбросило мусор, вывалил клуб серого дыма.
Выстрелом Артема оглушило. Ситников неудачно развернул «муху», и струя выхлопа ударила Артема по затылку. В голове зазвенело, ничего не стало слышно, пороховые газы тошно творно запершили в глотке. Он скатился с насыпи и, зажав двумя пальцами нос, начал продувать уши и сглатывать.
Кто–то потряс его за плечо:
— Контузило? — Голос слышался еле–еле, хотя, судя по интонации, спрашивающий вроде бы кричал.
— Не, глушануло немного! Сейчас пройдет! — заорал Артем в ответ. Его удивил собственный голос — глухой, как в бочке, и слышимый не внутренним ухом, а снаружи. Он снова продул уши, потряс головой. Звон немного поутих, но тугая, мешающая соображать вата в мозгах осталась.
Рядом оказался комбат. Он лежал на насыпи и с остервенением бил по селу, тщательно прицеливаясь в одну точку и что–то приговаривая. Артем подполз к нему, лег рядом и попытался рассмотреть, в кого он там целится. Ничего не увидев, кроме все тех же пустых домов, стал стрелять в том же направлении.
Услышав Артема, комбат оторвался от автомата, толкнул его локтем:
— Ну–ка, вызови мне «Броню».
— Что?
— «Броню» вызови, глупый хер!
Оба бэтээра ответили сразу:
— «Пионер», это «Броня сто восемьдесят пять», на приеме.
— «Пионер», я «Сто восемьдесят второй», прием.
— Товарищ майор, «Броня», — Артем протянул комбату наушники и ларингофон.
— «Броня», «Броня», это главный, — комбат прижал один наушник к уху, — значит, так. Сейчас простреляете село. Первыми — дома перед нами. И чуть влево возьмите, вон туда, где кирпичный особняк. — Он показал рукой на стоявший в отдалении особняк, как будто в бэтээрах его могли видеть. — Затем выдвигайтесь, прикроете нас броней. Начинаем отходить. Всё. Приступили!
Он вернул Артему наушники, приказал:
— Передай по цепочке: начинаем отход. Короткими перебежками — один бежит, остальные прикрывают. И Ситникова приведи ко мне.
Ситников лежал метрах в десяти правее. Артем подполз к нему, по дороге дернув двоих солдат за штанины: «Отходим».
— Товарищ майор, к комбату! Отходим. — Затем, повернувшись к лежавшему рядом пулеметчику, уткнувшемуся лицом в землю, проорал и ему: — Отходим! Перебежками по одному! Передай по цепочке! Слышишь!
Пулеметчик поднял голову, посмотрел на него, ничего не понимая, и опять уткнулся в землю. Его ПКМ молча стоял рядом, за все это время он, видимо, так ни разу и не выстрелил. «Заклинило башню у парня», — подумал Артем и затряс его:
— Эй, ты чего не стреляешь, а? Слышишь меня? Чего не стреляешь, говорю? Ранило, что ли?
Пулеметчик снова поднял голову и глянул на Артема безразличными ко всему, пустыми глазами. «Нет, не ранило» — понял Артем. Ему был знаком этот тупой безразличный взгляд — сломался парень, не выдержал болота. Такое бывает. Вроде только что нормальный был солдат, а смотришь — уже еле ноги передвигает, движется как сомнамбула, наклонив голову, будто нет сил держать ее прямо, а из носа свисает вечная сопля. Сломала такого война. И очень быстро — за день–два — человек опускается и ничему не сопротивляется, апатично принимая все как есть. Такого можно бить, пинать, рвать пассатижами, резать пальцы — он все равно не проснется, не ускорит темпа, ничего не скажет. Это лечится только сном, отдыхом и жрачкой.
Артем снова затряс пулеметчика за плечо, пытаясь расшевелить:
