Аркадий Бабченко - Война

Аркадий Бабченко

Война

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?lfrom=329574480&art=9363282 Война / Аркадий Бабченко: Альпина нон–фикшн; Москва; 2015

ISBN 978–5-9614–3911–3

Текст публикуется в авторской редакции

Руководитель проекта А. Тарасова

Корректор Е. Аксёнова

Компьютерная верстка М. Поташкин

Дизайн обложки Ю. Буга

Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ).

© Бабченко А., 2014 © ООО «Альпина нон–фикшн», 2015

Введение

Родился 18 марта 1977 года в Москве. Ходил в детский сад. Подрос. Ходил в школу. Подрос. Слушал неформальную музыку, носил длинные волосы и телогрейку, пил пиво, покуривал втихую от родителей и прогуливал уроки. Дрался с депешистами. Точнее, они меня били, потому что я был хилым, а главное, совершенно не переносил насилия.

После школы решил взяться за ум и стать адвокатом, но на первом же курсе понял, что юриспруденция — не мое призвание и вообще тоска смертная, и… продолжил учиться.

Когда пришла повестка из военкомата, пошел в военкомат и сказал, что хочу служить. Отсрочка была, но мне не захотелось. Была возможность и «откосить» — на медкомиссии миловидная женщина–психиатр, узнав, что я со второго курса юрфака добровольно иду в армию, спросила «Ты что, дурак?» и отправила меня на обследование в психушку — выяснить, не дурак ли я.

Это были незабываемые три недели. Наркоманы, бандюги, бомжи, алкоголики и просто чокнутые. Мир через зарешеченное окно, обколотые аминазином тела в ломке, белая горячка и психопатия. «Дачки» на ниточках через решетку, «баяны» с героином, «релашка» и галаперидол.

Через три недели меня вызвал главврач и предложил на выбор: а) за весьма умеренную сумму в четыре миллиона навсегда демобилизовать меня из ВС по статье 5Б «Наркомания» с лишением родительских, водительских, учительских и прочих прав; б) за меньшую сумму остаться проходить обследование еще лет так на пять и в) отправиться крутить портянки.

Поэтому из психушки я вышел абсолютно здоровым человеком и направил свои стопы на московский сборный призывной пункт.

Была осень. Падали листья, и шел дождь. Глаза после проводов резало. Высокий забор наводил уныние.

Наша непобедимая, в лице здоровенного пьяного старшины–десантника, встретила меня многообещающими словами:

— Ну что, обмороки, вот вы и в армии. Кто в рыло хочет?

Начало мне сразу не понравилось.

Первые полгода прослужил в учебке в городке Елань, что под Свердловском. Там я узнал слова куда как более загогулистые, чем те, что говорил нам десантник. Чувство такта, а также цензура не позволяют мне привести здесь эти шедевры русского языка, но, поверьте, они стоили этих подъемов за сорок пять секунд, ночных марш–бросков, ежедневного шестичасового вдалбливания табуреткой в голову точек–тире, упоров лежа, «сушения крокодилов», ночного «кача», «смотрения телевизора», стрельб из автомата на заснеженном поле при минус тридцати пяти, отбоя через «вертолет» и бани в промерзшем насквозь помещении.

Первые две недели я думал, что умру.

Впоследствии я понял, что по армейским меркам это был рай.

Через пять месяцев был назначен начальником возимой симплексной приемопередающей УКВ-радиостанции и отбыл в Чечню в составе эшелона из полутора тысяч штыков.

Но до Чечни из нас доехали только тысяча четыреста девяносто пять человек. Остальные пятеро, в том числе и я, на два месяца задержались в Моздоке, в 429‑м, орденов Богдана Хмельницкого и Кутузова мотострелковом полку имени Кубанского казачества. Кубанские казаки сидели на одеялах за казармами, поднимали чарки и говорили «Любо.».

В этом полку многообещающие слова десантника оправдались в полном объеме. «Кто летит быстрее мухи? Это духи, духи, духи.» Ну да, били. А куда деваться? Армия!

В июне 1996‑го уехал в отпуск по семейным обстоятельствам. Вернулся.

В августе 1996‑го уехал во второй раз, заболел сразу всеми возможными болезнями, начиная от воспаления легких и заканчивая дизентерией (в Чечне хоть бы раз чихнул), вследствие чего попал в инфекционную больницу.

Это были незабываемые пять дней. Желтушники, дизентерийщики и прочие тифозники. Манная кашка с селедкой на обед и на ужин, промывания, анализы и капельницы.

Через пять дней сбежал по чужому пропуску и две недели гулял на свободе. Слушал неформальную музыку, брил лысину, курил с отцом, пил пиво и бил депешистов. Отпуск, естественно, просрочил.

В комендатуре, куда я пришел отмечать окончание своей вольницы, сказал, что желаю убыть обратно в Чечню к своему старшине. На меня посмотрели, сказали «Ты что, дурак?», сняли шнурки, ремень, смертник и посадили в камеру. После чего отвезли на губу.

Это были незабываемые десять дней.

— Бабченко!

— Аркадий Аркадьевич! Старший сержант! Срок — десять суток!

Подъем в пять утра, утренний туалет — две минуты, завтрак — десять минут, прогулка — полчаса, обед — пятнадцать минут, ужин — семь минут, вечерний туалет — пять минут. «Длинный, бегом, падла, у меня вас тридцать камер…» Спать нельзя. Курить нельзя. Лежать нельзя. В туалет нельзя. Только сидеть и думать о своем проступке.

Со мной в камере оказались еще два таких же «лыжника», как и я, один грабитель, один насильник и один вор.

Обо всем переговорили в первый же день. На второй день обо всем переговорили еще раз. На третий день друг друга тихо душили.

Десять дней, оказывается, могут тянуться невыносимо долго. Так долго, что эти полторы недели стали отдельной частью моей жизни, гораздо более весомой, чем десять лет школы и пять института вместе взятые.

После губы меня перевели в так называемый дизелятник и завели уголовное дело по статье «Дезертирство». Три месяца ждал, посадят или амнистируют. Все это время развозил цинковые гробы с погибшими. Назывался этот наряд «спецгруз». Погибших пацанов в Москву прибывало много. По два–три человека в день.

Пока ждал результатов следствия, появилась возможность откосить. Старший писарь, заводя на меня анкету, спросил, не снятся ли мне по ночам кошмары. Я ответил, что нет, сон мой ровен и спокоен и я по–прежнему готов служить Родине в любой ее точке. Писарь спросил, не дурак ли я, и посоветовал сходить на медкомиссию. Тут я вспомнил, что у меня и впрямь случаются жуткие головные боли, сопровождаемые невыносимыми кошмарами, и записался на прием.

Врач выслушал меня очень внимательно, почему–то заявил, что из–за симулянтов армия когда–нибудь развалится окончательно, и отправил на обследование в Кащенко.

Этот месяц был не. Ну, вы в курсе. Помощь поварам на кухне, дополнительная жрачка, увольнительные в город, ворованный спирт, успокаивающая прополка газонов на свежем воздухе и ласковые медсестры.

Бабушка моя тем временем перекинула через плечо дорожную сумку, набитую шоколадом, и пошла торговать по электричкам. И наторговала на два миллиона рублей.

Деньги эти она положила в коробку конфет, коробку запаяла обратно целлофаном «абы никто ничего ни–ни» и пошла на поклон к заведующему отделением, чтобы «за внучика попросить». Врач то ли не любил сладкого, то ли не продавался за непочатую коробку конфет (кто ж сообразит, что в ней два миллиона!), но взятка весь месяц так и пролежала нераспечатанной.

В общем, из армии меня не дембельнули.

Уголовное дело к тому времени закрыли, висящие на мне две ворованные «мухи», сумку с патронами и гранаты, обменянные Тимохой на героин в Моздоке, списали на боевые, в психушке, как я уже сказал, не оставили, дембельнуть тоже не дембельнули, коробку конфет у офигевшего завотделением забрали обратно…

Ничего не оставалось, как отправляться дослуживать в город Тверь, в 166‑ю мотострелковую бригаду, зенитный дивизион, батарею радиолокационной разведки и управления. Сокращенно БРлРУ, или «бэ–эрэл–эру». Как впоследствии говорил мой комбат майор Гаврющенко: «Бабченко! В пиндендельник прихожу и удивляюсь — в бээрэлэрэлэрулуруу- луру все в порядке!»

Сопровождающего офицера в дорогу мне не дали, сказав: «И так сойдет. А хотя бы, если и сбежишь, все одно к нам вернешься, куда ж тебе деваться–то, родимый. Езжай с миром».