Алексей Ивакин - Блокадный ноктюрн

— Слава и Казахстану тоже… Мы же тоже…

Козел его не слышит, выкрикивая бессвязное:

— Россия! Слава! Смерть всем, кто против!

Я дергаюсь, но чья-то рука останавливает меня.

Ритка держит. И правильно. Убивать на могиле — неправильно. А не убить я сейчас не могу.

И я ей подчиняюсь. И зажмуриваюсь, что было сил. И, вдруг, резко понимаю — зачем нам на Вахте девоньки. Спасать нас и таких вот придурков.

Кто-то пытается перекринуть урода:

— Слава СССР!

Но всех перебивает тихим голосом мудрый Майдан:

— Здесь птицы не поют… Деревья не растут…

Идиота уже не слышно за мощным ревом поисковиков:

— А значит нам нужна одна Победа!

Одна на всех…

Я не выдерживаю и отхожу в сторону.

Сволочи мы все…

Урод — потому как он урод.

И я — потому как просто трус.

Душу выворачивает наизнанку.

И я ухожу подальше от всех. Падаю на траву и курю, курю, глядя в облака. Потом мы набьемся в два «Урала» паибатовцев. Потом мы будем ехать и орать песни, выплескивая бесконечную, тянущую боль. Потом мы пойдем в лагерь тамбовчан. Потом мы забудемся в наркозе хохм и шуток. Это все будет потом. Вечером. А утром мы снова пойдем искать.

А пока мы здесь и сейчас. Провожаем наших ангелов-хранителей, спасающих нас до сих пор. От самих себя…

Мы за ценой не постоим?

Всю ночь мне снятся какие-то идиотские сны. То Ритка вытаскивает обожженых японцев из блиндажа, то Еж гоняется по полю за «Тигром» и яростно матерится, то Дембель упорно пытается залезть на березу, доказывая, что оттуда он до самого Берлина из снайперки достанет. А потом вдруг пламя вокруг. Одно пламя и больше ничего. И из этого пламени выходит немец с автоматом наперевес. А я падаю на землю и смотрю на него. Немец наводит на меня свой автомат, я гляжу в дуло, гипнотизирующее меня как змея. Вдруг немец нагибается, дергает меня за ногуи говорит женским голосом:

— Вот так живут наши поисковики — герои сегодняшнего дня…

Я аж подскакиваю, от чего немедленно ударяюсь башкой о жердины потолка. Прямо в лицо бьет свет.

— Пару слов для наших телезрителей! — из света возникает рука, держащая чего-то длинное, с круглой черной штукой на конце.

Пару слов я сказать не могу. Я только одно могу сказать. Его и говорю:

— Бл…

После паузы гаснет свет. И я вижу странную пару, неведомым образом оказавшуюся в нашей землянке. Девчоночка в приспущенных джинсах и ярко-красной курточке держит микрофон на перевес. Пацанчик в кожанке с большущей видеокамерой на плече.

— Какого ху… дого! — орет проснувшийся Еж. К Ежу с утра вообще лучше не подходить. Пока он не покурит и не выпьет кофе с ромом. Или с коньяком. Или с водкой. Или со спиртом. Кажется, им мы вчера догонялись? Мы начинаем сонно выбираться из спальников. Девчоночка, тем временем, задает вопрос:

— А вы тут живете, да?

Нет, блин… Мы тут дискотеки устраиваем. Диски крутит пулеметчик Ганс, ага.

— Это кто? — спрашивает Ежа Дембель, зевая во всю пасть. Глаза у него красные, морда мятая — идеальный типаж для фильма ужасов. Как, впрочем, и мы все.

— Баба какая-то, — мрачно отвечает Еж.

— Баба? Где? — моментально оживлятся Буденный.

— Да вон стоит… — хриплым голосом говорю я. — Кто бабу вызывал?

— Я о ней думал ночью, — включается Юди точно таким же голосом. — Прямо материализация желаний.

Девчонка вертит головой, пытаясь вникнуть в утренний разговор только что проснувшихся мужиков — разговор бессмысленный и беспощадный, как похмелье.

— А мне что не надумал? — спрашивает Змей, сев в спальнике.

— Я тебе мужика с херней на плече надумал…

— Урод ты, Юдинцев! — расстраивается Змей и обратно падает на лежанку…

Изумление девчонки доходит до предела. Она хлопает глазами и не знает — что сказать. А даже если бы и было бы что сказать — она не успела бы. Вятский язык отличается высокой скоростью речи. А когда разговаривают несколько мужиков, озабоченных переполнением мочевых пузырей… Да и просто озабоченных…

— Одной мало… — вздыхает кто-то. В это время откидывается дверной полог — на него пустили плащ-палатку.

— Эй, мужики! Подъем! Вот, журналисты приехали! — в землянку ворвалась Рита, совершенно нечаянно ткнув оператора локтем в область поясницы.

— Какие в задницу журналисты! Я же со сна! — орет в ответ Еж.

— Дуб ты, а не сосна! — спокойно язвит Рита. — Завтрак готов.

— Слушайте, бабы… Да, Рита! И ты тоже! Идите все… К костру идите! — мы сейчас.

Рита утаскивает журналистов к столу. Мы же одеваемся, переругиваясь тихонечко.

— Кой черт с такого со сранья их принесло? — ворчу я.

— Дед! Время уже девять! Какое сранье в девять часов?

— Физиологическое…

Через несколько минут из землянки по очереди выползают бледные тени вчерашнего дня и гуськом, отправляются в поисковый ватерклозет. А потом ходячие обмороки ополаскиваются в речке. И только после этого превращаются в людей.

И начинают мрачно пить кофе за столом. Журналистка с опаской посматривает на нас. Действительно. Один Еж в шинели на голое тело чего стоит. Да и я не лучше — в пуховике, но без штанов. Буденный — в тельняшке и шортах. На голове у него та самая буденновка. Только Змей более-менее прилично выглядит. В очках. На его лице хотя бы отблески интеллекта, в отличие от наших.

На наших рылах — щетина. В наших рылах — дымящиеся сигареты. В наших руках кофе с чем-то крепким. На наших руках — царапины и ссадины. А в сердцах — вчерашний день. Впрочем, кого это волнует, кроме нас самих?

После первой кружки кофе Еж, наконец, говорит, тупо глядя на стол:

— Слушаю вас внимательно…

Журналистка тут же оживляется как воробей, увидавший бесхозную корочку хлеба на заплеванном асфальте:

— Добрый день! Мы журналисты с канала «Петербург — ТКГ», делаем репортаж о поисковиках. Нам посоветовали приехать к вам, сказали, что вы очень колоритно живете…

— Запихать бы этому советчику… — начинает бурчать Юди. Но тут же замолкает, потому как получает от Риты поварешкой по лбу.

Оператор индефферентен к происходящему. Это у них профессиональное, наверное. Они мир воспринимают только через объектив.

— Делайте, — милостиво разрешает Еж.

И они начинают делать. Снимают землянки. Задают вопросы детишкам, снующим туда-сюда. Вопросы, как правило, дурацкие. Типа, а чем вы здесь занимаетесь? Дети иногда впадают в ступор, но потом, все-таки, отвечают — типа мы тут работаем. Типа, а как вы тут работаете — а, типа, руками. Расскажите! Очень интересно!

А мы, оказывается, не умеем рассказывать. Да и как тут рассказать — поиск это нудная, грязная и кропотливая работа. Это надо изнутри переживать…

— Давайте мы лучше покажем! — дергает меня какой-то черт за язык.

Журналистка немедленно соглашается. Еж закатывает глаза. Буденный стучит себе по лбу указательным пальцем. Тем же пальцем Змей крутит у виска. А Юди показывает мне огромный свой кулак. Однако слово — не воробей. Нагадит — не отмоешься.

Поэтому через полчаса мы отправляемся в лес с полным рабочим снаряжением и журналисточкой. Оператор все-так же равнодушен ко всему. Он снимает все, что попадается — старые раскопы блиндажей, траншею, в которой мы недавно ковырялись, окопчики, холмики с крестами.

В одном месте приходится перетаскивать журналисточку на руках. Она приехала в туфлях, а тут ходят люди в сапогах. Очень уж болотисто. Ее с удовольствием хватает в охапку Дембель, немедленно прошедшийся по всем выпуклостям своими лапами. Журналисточка повизгивает, но не вырывается. А куда она денется со своими беленькими туфлями посередь размешанной нашими сапогами грязищи? После трясинки Дембель с видимой неохотой отпускает ее. А потом, отвернувшись от девочки, показывает большой палец и ухмыляется.

— Я б ей вдул… — бормочет Змей, завидуя Дембелю. — А ты, Дед?

— Она мне во внучки годится… — ворчу я, а сам рассматриваю обтянутые джинсой полушария ниже ее голой талии. Ничего такие полушария. Выдающиеся.

Наконец, мы приходим на место. Небольшая сухая полянка. На ней много железа — осколки. Одни осколки. Проверяли ее десятки раз. Молодняк тут учится на щуп отличать железо от дерева. Хотя чему тут учится? Элементарные вещи — дерево пружинит, металл звенит. Камни тоже звенят. Но немного глуше. Кости…

Кость!

Пока Еж втирает журналистам про ожесточенность боев под Ленинградом, мой щуп находит косточку.

Все рады. Особенно журналисты. Еще бы…

Мгновенно делаем раскоп. Ищем, ищем, ищем. Я сижу рядом, рассматриваю фалангу пальчика. Именно пальчика. Косточка маленькая. Одновременно трындю в камеру замогильным голосом:

— Кость человеческая, возможно здесь лежат останки бойца Красной Армии. Погиб он не раньше сентября сорок первого и не позже января сорок четвертого…