Василе Преда - Поздняя осень (романы)
— Не мучай меня! — не выдержала она. — Это касается тебя лично?
— Все, что происходит в моем взводе, касается меня лично! Когда ты это поймешь наконец? — ответил он с явным раздражением. Помолчав, сказал тихо, не глядя на нее: — Один мой солдат застрелился…
Кристиана больше ничего не спрашивала. По мере того как она возвращалась к нормальному состоянию из того оцепенения, в которое впала вначале, перед ней вырисовывался истинный масштаб происшедшего несчастья. Она с трудом удержалась, чтобы не задать мучившие ее вопросы: «Почему?.. Когда, как?.. А родители?..» И снова: «Он в больнице?.. Ничего нельзя сделать?» И опять: «Неужели его нельзя спасти?..»
Несколько часов подряд Думитру оставался неподвижен. Он сидел на стуле, глядя в одну точку, угнетенный своими мыслями, закуривая одну сигарету за другой… Не слышал он и робких слов Кристианы, обращенных к нему: «Я разогрела поесть…», или: «Тебе нужно бы прилечь, ты устал».
Он не притронулся к еде. И не спал всю ночь. Она тоже не спала. Ждала, когда он прервет это ужасное молчание, знала, что рано или поздно он все расскажет. Так и случилось.
— Это ужасно, — внезапно произнес Думитру, будто продолжая начатый разговор. — Я разговаривал с ним, прежде чем войти в дежурку, за несколько минут до… — Он остановился, потому что не мог выговорить это ужасное слово, для нее почти нереальное. — Ты понимаешь, я последний, с кем он разговаривал. Последний… Если бы я только понял, если бы я заметил в нем что-то, что меня насторожило бы, что ли, если бы было что-нибудь подозрительное, что-нибудь неестественное в поведении, в голосе, я бы мог помешать ему, остановить… Я бы мог спасти его, ты понимаешь!..
Думитру был потрясен. Он совершенно необоснованно обвинял себя, все время возвращался, как к навязчивой идее, к словам: «Я мог бы его спасти…», «Я мог бы помешать ему сделать это…».
— Он умер? — осмелилась спросить Кристиана, и он бессильно пожал плечами. — Может быть, его спасут, почему ты обязательно предполагаешь худшее? — продолжала она немного смелее.
— Не знаю!.. Ничего не знаю… — Глаза его увлажнились.
И Кристиана, которая никогда не видела у него слез, никогда не видела его разбитым, сломленным, поняла, что для него это катастрофа.
— А ты хотя бы знаешь, почему он это сделал? — осмелилась она на еще один вопрос.
— Разочарование в любви… На самом деле, в большей степени, разочарование в жизни вообще, как это следует из его прощального письма… Но это была последняя капля, это вывело его из равновесия окончательно…
Думитру постепенно приходил в себя, восстанавливая точную картину событий.
— В письме он пишет, что сожалеет о том, что совершает… «Прощайте! Мне будет тоскливо без вас!» Он так и пишет и сразу же добавляет с чудовищной ясностью: «Я говорю глупости! Там у меня не будет воспоминаний!» И просит нас сообщить об этом своей девушке. Ее зовут Вонка… Сегодня утром, через четырнадцать часов после этого ужасного происшествия, пришло письмо от нее. Если бы вместо сегодняшнего утра оно пришло вчера утром — кто знает… Ты понимаешь?! — снова воскликнул он.
— А что эта девушка пишет? — Кристиане хотелось вывести его из состояния отчаяния.
— Просит простить ее за принесенные огорчения, но ее родители против каких-либо отношений между ними, что выхода нет, что надо их послушать… Письмо длинное и сумбурное, но в конце она пишет о своем сожалении и заверяет в любви, на которую только может быть способна женщина…
— Жаль… — пробормотала Кристиана, думая о солдате, который поддался отчаянию. — Быть таким слабым…
— Мы разговаривали с ним возле служебного входа, незадолго до этого… — Думитру вновь вернулся к мыслям, которые его терзали. — Я проверял посты вместе с дежурным офицером, капитаном Василиу… Он тоже не заметил в его состоянии ничего особенного… Но прежде всего я должен был обратить на это внимание, заметить, потому что я хорошо его знал, ведь он из моего взвода… А оказывается, я совсем его не знал, — закончил он грустно тем же виноватым тоном.
— Ты напрасно винишь себя. Если уж он решился, то вряд ли ты удержал бы его от этого…
— Твой фатализм меня не убеждает и не утешает, — проворчал он в ответ. — Реальность остается реальностью: я мог бы ему помешать, если бы у меня хватило интуиции. Как я мог не понять, не почувствовать его состояния!..
— Твои самообвинения, по крайней мере с моей точки зрения, совершенно необоснованны, — заметила Кристиана.
— Почему самообвинения? — возразил он. — Скорее упреки. А упрекать себя есть за что! Что ни говори, а я был последний, кто с ним разговаривал… Об этом я никогда не забуду!
Думитру помолчал, закурил следующую сигарету. В комнате и так уже висела густая пелена дыма, у Кристианы даже слезились глаза. Нужно было проветрить помещение. Она открыла окно, но тут же его захлопнула, потому что ветер грозил сорвать раму с петель.
— В армии, — вернулся Думитру к прерванному разговору, — личные переживания могут привести к самым странным и неожиданным развязкам… Вдалеке от родных, от друзей и товарищей, вырванные из привычной среды, одни переносят новую обстановку хорошо, у других же обостряется чувство одиночества, появляется растерянность… Очень важно, чтобы именно на таких солдат вовремя обратили внимание и ребята из взвода, и командир в первую очередь. Моим долгом как командира было предотвратить трагедию!.. То, что случилось, доказывает, что я не был достаточно внимателен к людям!.. Даже если он чудом останется жив, этот факт — урок мне и порицание.
… Даже спустя годы, вспоминая этот случай, Думитру становился мрачным. Ему все еще хотелось оправдаться перед самим собой, и он говорил: «Я тогда был молод и слишком легкомысленно относился к жизни и смерти. Разве я мог тогда предположить, что человеку и такие мысли приходят в голову…»
Время шло. Они переехали из Бэрэгана в поселок, располагавшийся в самом сердце гор, а оттуда через несколько месяцев в Бухарест, где они жили в полуподвале на улице Тринадцатого сентября. Потом они жили на берегу Дуная, а потом опять в деревне, затерянной среди гор, потом поехали на стройку, потом…
В течение четырнадцати лет Думитру ездил каждое лето в Балта Яломицей на сельскохозяйственные работы. За это время он стал командиром части. Думитру считался одним из лучших. Его радовало доверие, которое ему оказывало командование, и то, что его ценили. Он гордился успехами, достигнутыми частью под его командованием, не щадил себя, рвался к работе, и работоспособность его казалась неиссякаемой. Он совершенно серьезно утверждал, что «нет ничего невыполнимого» и «все можно сделать, если только захотеть». Он старался применять эту теорию на практике и убедить окружающих в ее истинности.
Кристиану он хотел убедить в том же. «Человек все может сделать в этом мире, — однажды сказал он. — Даже горы может сдвинуть, если захочет». Она рассмеялась, ее искренне забавляла его уверенность — ведь нельзя же было понимать все это буквально, а он хотел от нее именно этого.
Он всегда старался оставить вещественный след своей деятельности.
В Сильве он полностью реконструировал танкодром, превратив его в полигон, где можно было проводить занятия по вождению с препятствиями: вытаскивать танк из трясины, переходить через глубокое русло и под водой. Он организовал пункты устранения повреждений, станцию технического контроля, моечную рампу, склады боеприпасов.
В Драгодэнешти после него остались великолепно оборудованные рампа и спортзал. Он построил станцию технического контроля, потому что старую залило водой… В Шуца Сякэ из имевшихся материалов он устроил тренировочный полигон и стрельбище. Иные бюрократы роптали, созывали одну комиссию за другой, добивались, чтобы он был наказан. «В каждом лесу есть сухостой», — говорил Думитру на это. Его стиль работы был неудобен для лентяев и перестраховщиков, он раздражал тех, кто не хотел ничего делать. Однако сам Думитру переживал все это болезненно, хотя и скрывал свое огорчение, бравировал. Не от страха, конечно, нет, он не боялся! Боялась только Кристиана, прослышав об очередной проверке. Думитру же повторял всегда в этих случаях: «Никогда не ошибается тот, кто ничего не делает, как они. А я работал и буду работать так, как считаю нужным. В части все знают, как нужен здесь полигон!.. И ведь я ничего не просил сверх положенных нам фондов. Я уложился в лимиты на материалы для построек, которые и так были запланированы. Просто я придумал, как лучше использовать все ресурсы, просчитал проект, чтобы не тратить зря цемент, чтобы достичь максимального эффекта при минимуме истраченных средств…»
То же самое он утверждал, представ перед комиссией. Результаты проверки это подтверждали. В части все его защищали, находили новые подтверждения его правоты. Обычно все кончалось благополучно, и он был счастлив.
