Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз
Хелмицкий молчал.
— Нет, — сказал он наконец. — Я просто не задумывался над этим.
— Очень жаль.
— Ты сам знаешь, как все было.
— Это не оправдание.
— Я не оправдываюсь. Думай, что ты говоришь, Анджей!
— А что же ты делаешь?
— Я, наоборот, обвиняю себя.
— И, ударив себя кулаком в грудь, хочешь спокойно наслаждаться любовью, да?
Хелмицкий опустил голову.
— Анджей, — тихо произнес он, — разве ты не понимаешь, что человек может измениться?
— Понимаю. Но существует нечто неизменное, о чем ты начисто забыл.
— Дисциплина?
— Нет. Честь.
— Честь, вопреки здравому смыслу?
— Не будь смешным. И оставь эти громкие слова. Мы с тобой не какие-нибудь романтические слюнтяи. При чем тут здравый смысл? Что ты под этим подразумеваешь? Подумай сам, когда ты бываешь самим собой? Вот ты сказал, что изменился. Позавчера ты был другим человеком. Через неделю снова переменишься. Когда же ты верен себе, своему здравому смыслу, вчера или сегодня? Или по очереди? Нет, старик, так дело не пойдет. Верность — она помимо нас. Ты забываешь, что ты много лет был в наших рядах и сейчас еще с нами. Вот что надо принимать в расчет. Человек верен себе, когда он верен долгу. Вот что такое честь. Понял? А изменился ты или нет, это никого не касается.
Хелмицкий сидел, понурившись, зажав между коленями сплетенные пальцы, и слушал.
— Итак, что же я должен делать? — спросил он глухим, усталым голосом.
— Во-первых, взять себя в руки и не распускаться. Во-вторых…
— Знаю. И дался тебе этот человек…
— Дело не в нем, глупый. Но приказ есть приказ. И вопрос стоит так: или ты его выполнишь, или я зго сделаю за тебя.
Мацек выпрямился.
— Ты?
— Конечно. А ты как думал? Ведь я с самого начала хотел взять все на себя. Вспомни-ка, как было дело? Разве ты не просил, чтобы это тебе поручили и чтобы я переговорил с Флорианом?
Из соседней комнаты кто-то вышел в коридор. Хлопнула дверь, и повернулся ключ в замке.
Анджей прислушался.
— Он?
— Кажется.
— Ушел?
— Наверно.
— Его охраняют?
— Не знаю. Я ведь тебе говорил, что он пришел недавно.
— А что он завтра делает, не знаешь?
Мацек медленным, усталым движением провел рукой по лбу.
— В десять похороны… хоронят тех двоих…
— Кого?
— Ну, этих! Не знаешь, что ли?
— Ах, вон что! Хорошо. А потом?
— Не знаю.
Анджей разозлился.
— Как ты, собственно, себе все это представляешь? Где, когда? Знаешь, Мацек, мне не хочется называть вещи своими именами. Зачем тогда было браться? А с Кацпаром ты виделся?
Хелмицкий в первый момент не мог сообразить, кого он имел в виду.
— С каким Кацпаром?
— Не знаешь Кацпара?
— А-а! Этот парнишка из госбезопасности? Нет, не виделся.
— Небось далее не пытался?
И, сунув руки в карманы брюк, Анджей с раздражением начал ходить по комнате.
— Кто эта девушка? — спросил он вдруг.
— Не важно.
— Она знает про тебя?
— Догадывается.
— И что?
— Ничего.
Анджей пожал плечами.
— Мог бы, по крайней мере, объяснить по-человечески.
— Зачем? Ты сам сказал, что это мое личное дело. Наступило молчание. Анджей ходил по комнате.
Вдруг Хелмицкий встал.
— Ну, хорошо!
Анджей остановился перед ним.
— Что хорошо?
— Я все сделаю.
— Завтра?
— Да.
— Каким образом?
— Это тебя не касается. Помощники мне не нужны. Справлюсь один.
— На ура?
— Не волнуйся. Не напортачу. Мне жизнь дорога, так что можешь быть спокоен. Но на этом — точка!
Анджей пристально посмотрел на него и, не говоря ни слова, повернулся к нему спиной и подошел к окну. Некоторое время он стоял там молча.
— Значит, не ждать тебя в Калиновке? — спросил он наконец.
— Нет.
Анджей обернулся к Мацеку и стоял, упершись руками в подоконник.
— Ну, что же, — сказал он спокойно, — значит, наши пути разошлись. Ты переходишь на другую сторону. Вряд ли мы когда-нибудь опять сойдемся. Кто из нас прав — рассудит история.
Он постоял еще немного в задумчивости, потом выпрямился и, подойдя к Мацеку, протянул ему руку.
— Пока!
У Хелмицкого сжалось горло, и он с трудом выдавил:
— Пока!
Тени погибших товарищей и друзей обступили его, нахлынули воспоминания, озарив прошлое блеском былых надежд и былой дружбы.
— Анджей! — крикнул он вслед уходившему.
Косецкий, бледный, со сжатыми губами, остановился у двери.
— Чего?
— Скажи… сам-то ты веришь в правоту своего дела?
— Я? — переспросил Анджей, и в голосе его прозвучало удивление. — Нет. Но это не имеет значения. Будь здоров!
Спустя четверть часа Хелмицкий спустился вниз, купил у знакомого толстяка портье почтовой бумаги и тут же в холле, присев в стороне за столик, настрочил карандашом письмо Кристине.
«Дорогая, я буду свободен только завтра вечером. Иначе не мог. Сегодня не приходи. Потом я тебе все объясню и прошу тебя, не волнуйся. Завтра мне нужно ехать в Варшаву. Поезд приходит сюда в девять вечера. Если сможешь поехать со мной, напиши только одно слово: «Да». Встретимся на вокзале. Если не сможешь, постараюсь забежать к тебе перед отъездом или напишу из Варшавы сразу по приезде и сообщу свой адрес.
Все будет хорошо, дорогая. До свидания — до завтра. Остался еще один день. Ни о чем не беспокойся».
Не перечитывая письма, он вложил его в конверт, заклеил и отдал мальчишке-посыльному, растолковав, куда и кому отнести, а сам сел в глубокое кресло.
В холле никого не было. Из ресторана доносились приглушенные звуки оркестра. Хелмицкий так углубился в свои мысли, что не заметил недвусмысленных попыток портье завязать с ним разговор. Наконец тот не выдержал и, посмотрев на него из-под очков, прямо обратился с вопросом:
— Ну как, комната удобная?
Хелмицкий заставил себя улыбнуться.
— Замечательная! — И немного погодя, чтобы доставить удовольствие портье, прибавил: — А ваш Островец красивый городок.
Портье поморщился.
— Эх, разве его сравнишь с Варшавой. А вы, уважаемый, в Варшаву?
— Нет, сначала в Краков.
— Да, — задумчиво протянул портье, — тоже неплохой город. Я был там до войны. Лучшая гостиница в городе «Французская». Но до Варшавы ему тоже далеко.
Ответ пришел быстрей, чем Хелмицкий рассчитывал. Когда он разрывал конверт, у него от волнения дрожали руки. Внутри лежал маленький, вырванный из блокнота листок, на котором мелким почерком было написано: «Да. Люблю тебя».
— Хорошие вести? — фамильярно спросил портье.
Хелмицкий кивнул.
— Отличные.
Он еще раз прочел эти три слова. Потом долго смотрел на них, не испытывая ни радости, ни облегчения.
X
После проливного дождя, который шел всю ночь, похолодало, и день был пасмурный и ветреный. Хелмицкий явился на кладбище слишком рано. Похоронная процессия после многочисленных речей у комитета партии двинется в путь не раньше одиннадцати, а дорога через весь город на кладбище — мимо площади Красной Армии, по Аллее Третьего мая — тоже должна занять не меньше часа. Судя по толпам народа, которые начали стекаться на рыночную площадь задолго до десяти часов, похороны должны были вылиться в грандиозную манифестацию.
А сейчас еще только четверть двенадцатого. Значит, времени в его распоряжении больше чем достаточно.
В глубину кладбища вела широкая аллея, обсаженная высокими липами. Вокруг ни души. Раскидистые липы шелестели на ветру молодыми светло-зелеными листочками. В воздухе висела сероватая мгла, совершенно скрывавшая солнце. Издали, откуда-то с другого конца кладбища, доносилось пронзительное карканье ворон. Но Хелмицкого, который, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы, медленно побрел по аллее, охватило, несмотря на это, ощущение умиротворенной тишины и покоя.
Кладбище было старое, заброшенное. По обеим сторонам аллеи тянулись замшелые надгробные плиты, тронутые ржавчиной железные кресты и почернелые, покосившиеся от ветхости деревянные. Могилы заросли густой травой, в которой желтели одуванчики. Это, наверно, была самая старинная часть кладбища. И когда он свернул в боковую аллейку, поуже, у него сердце сжалось при виде заброшенности и запустения. Убогие, тесно притулившиеся друг к другу могилки, осеняемые простыми деревянными крестами. Здесь, в тени высоких шумящих деревьев, росла буйная трава и было всегда прохладно. Вдруг он остановился. Внимание его привлек плоский, почти сровнявшийся с землей холмик. Он подошел поближе. Вместо креста на нем лежал большой, грубо тесанный камень, на котором виднелась полустертая, едва различимая надпись. Чтобы разобрать ее, пришлось нагнуться.
Остановись, прохожий.Ты скоро будешь на меня похожий.И если хочешь ты спастись,То за меня ты помолись.
Ни фамилии, ни даты под этим изречением не было. Хелмицкий стоял, уставясь на эту надпись, и уже хотел перекреститься, но ему стало стыдно. Он пошел дальше, читая на черных жестяных табличках фамилии, даты, короткие, избитые сентенции, венчавшие чье-то безвестное существование. На кладбище было по-прежнему тихо. Маленькая белочка бесшумно скользнула между могилами и, добежав до ближайшего дерева, ловко взобралась наверх. Когда он проходил мимо, она притаилась в ветвях и смотрела на него маленькими, живыми глазками. Сделав несколько шагов, он опять остановился.
