Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз

— Понятия не имею. Наверно, приезжие.

— Ты их знаешь?

— Нет. Откуда ты взяла?

Он сказал это с таким непритворным безразличием, что она поверила.

— Ну, до свидания, — сказала она с улыбкой.

Он проводил ее взглядом до дверей ресторана и, когда они закрылись за ней, почувствовал огромное облегчение и одновременно усталость. Даже не заметил, как его толкнул какой-то человек, торопившийся в «Монополь». Другой, проходя мимо, бросил на него любопытный взгляд, потом еще несколько раз обернулся в его сторону. Он стоял, опустив голову и ощущая внутри такую страшную .пустоту, как будто ослеп, оглох, погрузился в непроглядную тьму одиночества. Его привел в себя звук запущенного мотора. Он поднял голову. Спутник Щуки сидел за рулем, милиционеры — сзади. Машина тронулась и, въехав на рынок, исчезла из вида.

Хелмицкий медленно побрел прочь от ресторана. Но, сделав несколько шагов, сообразил, что идет не туда, и, повернув обратно к гостинице, столкнулся с Анджеем. От неожиданности Мацек замер на месте.

— Привет! — поздоровался Анджей. — Где ты пропадаешь?

— Я? Я как раз собирался идти к тебе. Тебе говорил братишка?

— Говорил. А ты не получил моего письма?

— Письма?

Анджей пристально посмотрел на него.

— Я оставил письмо у портье. Три раза заходил к тебе сегодня и не мог застать. Где тебя носит?

— Я ведь сказал, что шел к тебе.

— С тобой совершенно невозможно договориться, — с раздражением сказал Анджей. — Я тебе написал, чтобы ты не приходил ко мне и что я сам к тебе приду в семь часов. Сейчас как раз семь.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного. Просто я ушел из дому и ночую у Сроки.

— Почему? — забеспокоился Мацек.

— А, чепуха. Не стоит говорить об этом. Ну, пошли, чего мы стоим посреди улицы. Куда пойдем? В «Монополь»?

— Ну его!

Мацек почувствовал, что краснеет. Анджей заметил это и насмешливо улыбнулся.

— Что, уже осточертеть успел?

— Нет. Но с какой стати туда идти? Оркестр даже поговорить не даст. Пойдем ко мне наверх.

— Как хочешь. Вижу, ты совершал далекие прогулки.

— Откуда это видно?

— По твоим сапогам.

Войдя вслед за Мацеком в комнату, он сразу же заметил на ночном столике букетик фиалок.

— Что это?

Мацек открывал окно.

— Что?

— А это?

Мацек обернулся.

— Ты что, не видишь? Фиалки.

— Вот-вот.

— А что?

— Цветы себе покупаешь?

Он снял пиджак, уселся на кровать и указал пальцем на стену.

— Там?

Мацек кивнул.

— У себя?

— Да. Только что вернулся.

— Приятное соседство.

Хелмицкий промолчал.

— Ты почему ушел из дому? — спросил он немного погодя. — Поссорился?

— Да, в этом роде.

— Из-за чего?

— А, не стоит даже говорить. Семейные разногласия по поводу моего будущего, учебы и так далее, понимаешь? Мой отец все еще довоенными представлениями живет. Он ровным счетом ничего не понимает, хотя столько лет просидел в лагере. Оперирует такими понятиями, как положение в обществе, будущее, материальная обеспеченность и тому подобная дребедень. А я тоже в дурацком положении, вот и приходится выкручиваться. Не могу же я ему выложить все, как есть.

— Они знают о твоем отъезде?

— Знают. С этого все и началось. Они, конечно, не в курсе, куда я еду и зачем. Ну, кончим этот разговор, есть вещи более интересные.

Хелмицкий задумался.

— Эх! — неожиданно сказал он. — Человек не ценит того, что имеет. Была бы жива моя мать или отец бы вернулся…

— Что я слышу? — удивился Анджей. — И это говоришь ты? Ведь ты всегда плевал на это. И правильно делал. Человек не должен иметь привязанностей. К чему они? Чтобы потом больней было расставаться? Но сейчас речь не об этом. Послушай…

— Ну?

— Сядь! Не могу же я кричать на всю комнату. Да что с тобой? У тебя совсем обалделый вид.

— У меня? Почему?

— Это тебе лучше знать. Садись!

— Ну? — спросил Мацек, садясь.

— Дело идет о завтрашнем дне. Флориан перед отъездом…

— Он уехал?

— Да, вчера уехал по заданию. Так вот, он прислал мне записку с указаниями. Во-первых, я должен завтра днем быть в Калиновке. Меня там будут ждать ребята. Значит, я выеду первым автобусом. Ты слушаешь меня или нет?

Мацек сидел, сгорбившись, упершись локтями в широко расставленные колени.

— Слушаю.

— У тебя такой вид, будто ты ничего не слышишь.

— Говорят тебе, слушаю. Значит, ты выедешь утром…

— Это во-первых. Во-вторых, Флориан выразил желание, чтобы Срока, Свидер и Тадеуш тоже уехали утром, поскольку ты все взял на себя. Но я до сих пор не знаю, как, где и когда ты думаешь это сделать. Наконец, оставлять тебе в помощь ребят или нет? Подумай. Во всяком случае, устрой так, чтобы завтра к вечеру быть в Калиновке. Документы для тебя у меня уже есть. У тебя очень красивое имя. Держи! — Он бросил на стол новенькую кеннкарту[10] — Чешковский Станислав. Завтра как раз твои именины, видишь, как удачно все складывается. Но шутки в сторону. Говоря откровенно, мне не очень нравится и твое здешнее жилье, и то, что ты по городу шляешься. Завел небось массу новых знакомых и каждый встречный знает уже тебя в лицо. Пил?

Мацек замотал головой.

— Нет? Тогда чего же ты делал целых два дня? Романы крутил?

Хелмицкий внезапно встал и зашагал по комнате.

— Слушай, Анджей, я хочу с тобой поговорить серьезно, — сказал он, останавливаясь перед Косецким.

Косецкий сидел на кровати, удобно привалившись к стенке.

— Я за тем к тебе и пришел.

— Я хочу…

— Чего?

— Только пойми меня правильно. Я хочу покончить с этим и начать новую жизнь. Ты ведь знаешь, что я не трус и не в этом дело. Надеюсь, ты мне веришь?

Анджей внимательно посмотрел на него. Казалось, слова Мацека нисколько его не удивили.

— Продолжай, я слушаю тебя.

— Просто я больше не могу так жить. И не хочу. Это совершенно бесперспективно. Сколько это может продолжаться? А дальше что? Надо же когда-нибудь начать нормальную жизнь. Я понимаю, тебе странно слышать это от меня, но…— Он сел рядом с Анджеем и положил ему руку на колено. — Вот что, Анджей, я буду с тобой говорить начистоту. Видишь ли… я познакомился с одной девушкой. Полюбил ее. Она меня тоже любит. Мы хотим быть с ней вместе. Пойми, Анджей, я больше не могу убивать, уничтожать, стрелять, скрываться. Я хочу жить самой обыкновенной жизнью, только и всего. Ты должен меня понять.

Анджей выпрямился и сдвинул черные брови.

— Прости, я ничего не должен понимать. Нет, нет, постой! Как прикажешь понимать твои слова? Как частный разговор с другом или как официальное заявление командиру?

Хелмицкий растерялся и слегка покраснел.

— Не понимаю тебя…

— Разве я недостаточно ясно выразился? Предупреждаю заранее — в данном случае я буду говорить с тобой как командир. Понятно?

Мацек посмотрел на него растерянно.

— Не знаю даже, что сказать… Я говорил с тобой как с самым близким другом. Мне казалось, ты меня поймешь.

— Брось эти сантименты! — грубо перебил его Анджей.

Он встал с кровати и подошел к окну. В глубине двора здоровенная, рослая деваха разговаривала с молодым официантом. Снизу доносился звон посуды. В саду чирикали воробьи. И вдруг он вспомнил тот решающий разговор с Вагой в прошлую субботу. И ему показалось, что это было очень давно, много месяцев назад. Он обернулся к Мацеку.

— Кто тебе сказал, идиот, что я тебя не понимаю. Но разве в этом дело? Ты сам подумай, что получается. Ну, ладно, ты влюбился. Это твое личное дело. Она тебя тоже любит. Опять-таки твое дело. Ну, допустим, ваше с ней. Но вот когда ты начинаешь увиливать от принятых на себя обязанностей, это уж, прости, перестает быть твоим личным делом. Знаешь, как это называется?

Хелмицкий густо покраснел.

— Я ведь не дезертировал, а честно поделился всем с тобой, Анджей.

— Вопрос — чем ты поделился? Тем, что хочешь дезертировать. И ты ждал, что я тебя обниму, благословлю и скажу: «Ну и чудесно, дорогой, раз ты влюблен, иди на все четыре стороны — ты свободен». Нет, погоди! Сколько раз мы с тобой рисковали жизнью? Разве тогда тебе пришло бы в голову подойти ко мне и сказать: «Слушай, Анджей, я влюбился и хочу жить спокойно, можете на меня больше не рассчитывать». Сказал бы? Или во время восстания, когда мы в Старом городе были?

— Тогда другое дело.

— Ошибаешься. Сейчас ты такой же солдат, как и тогда.

Хелмицкий резко обернулся к нему.

— Во имя чего я должен всем жертвовать? Тогда это было понятно. А сейчас? Ну, скажи! Во имя чего я должен убивать этого человека? И других? Убивать и убивать. Во имя чего?

— Не лезь в бутылку. А до сегодняшнего дня ты знал, во имя чего? И в субботу, когда мы обсуждали это дело, тоже знал?

Хелмицкий молчал.

— Нет, — сказал он наконец. — Я просто не задумывался над этим.