Цирил Космач - Баллада о трубе и облаке
«Довольно живописный мужик, — подумал он. — Надо его запомнить!»
Крестьянин убрал руку и почесал подбородок.
— Хм, такое дело! — вздохнул он. — Косу надо отбить.
— Ага, косу… — бормотал Петер Майцен, наклоняясь над чемоданом, чтоб вынуть из него карандаши, чернила и прочую мелочь.
— Хм… Отаву пойду косить.
— Ага, отаву… — отсутствующе повторил Петер Майцен и вдруг с удивлением огляделся по сторонам. — Отаву?.. Теперь?.. Ведь… — Он хотел сказать: «Ведь зима все-таки!», но вовремя сообразил, где находится, и не произнес слов, уже готовых сорваться с языка. И это так по-детски его развеселило, что он засмеялся и самому себе покачал головой.
— А куда косить пойдете?
— В Тихий дол.
— Хорошее название.
— Хм, такое дело. Правда, для отавы чуть рановато, ну да в Тихом доле хорошая земля и воды довольно, трава быстро растет.
— Да, да, да! — кивал Петер Майцен и улыбался про себя. «Ох и дурень же я!.. Хотя что тут такого? Здесь лета, но я-то сейчас в Темнике. А там зима. И снег, Всю ночь шел снег. По колено навалило… Неудивительно, что Темникарица никак не может понять, зачем понадобилось Темникару в лес…»
— Ерней! — окликнула мужа Темникарица.
Темникар был уже возле хлева. Он не оглянулся, но на душе у него было тяжело.
«Кричит, словно чует что-то, — подумал он. — Так, наверно, и есть. Если я утром почувствовал, то она сейчас тоже может…»
— Ерней!
Он оглянулся. Женщина стояла на пороге — темная фигура в раме темных дверей. Ему стало жаль ее.
«Неплохая жена была!.. Сама, бедняга, страдает от своего характера. Сердце у нее в толстой кожуре, как у грецкого ореха и каштана, вместе взятых: твердая скорлупа, толстая кожица, да еще колючки в придачу… А неплохая была жена!.. Тилчка умерла с ребенком под сердцем. Эта принесла двоих. Правда, оба на меня не похожи. Оба в нее. Дочь ладно, пускай, баба ведь. О парне речь. Изнежен он, на мое горе. А она в чем виновата? Ни в чем… И любила меня. Я ее тоже по-своему люблю, хотя совсем иначе, чем Тилчку… Завтра или послезавтра, когда меня найдут в Робах, будет, бедняга, руки ломать да причитать…»
— Ерней! — с ужасом и гневом закричала женщина.
Он медленно подошел к ней.
— Слушай, Марьяна, — произнес он, и голос его звучал непривычно проникновенно. — Зачем нам всегда ругаться?.. И почему всегда должно быть по-твоему?.. Почему хотя бы сегодня… ну хотя бы сегодня, в сочельник… когда у людей хорошее настроение, как говорится… почему и у нас, хотя бы сегодня, не быть хорошему настроению?.. А, Марьяна?..
— Ерней, что с тобой? — ответила женщина и сложила руки под передником.
— Что? — усмехнулся Темникар. — Так вот… Давай позабудем про худое!.. Ты пеки пирог, я пойду в лес, потому что так решил. Давай руку!
— Что с тобой сегодня, Ерней? — Жена изумленно покачала маленькой головой.
— Ничего. Давай руку!
— Какой-то ты сегодня чудной, — сказала женщина. И, сама не зная почему, протянула мужу руку.
— Ну вот видишь! — кивнул Темникар. — Ну разве не хорошо? Не разумно?.. Теперь я могу спокойно уйти… — Он крепко пожал ей руку и быстро повернул за угол.
— Ерней!.. Ерней!..
— Эй! — снова раздался пронзительный окрик.
Пегер Майцен еще сильнее вздрогнул, хотя тут же вспомнил, где находится.
— Жена вас опять зовет, — сказал он, потому что хозяин не пошевельнулся.
— Хм, такое дело, — только и произнес тот, а потом не спеша высунул длинную руку в окно и прополоскал ее в солнечном свете.
— Это ваша вторая жена? — спросил Петер Майцен. «Громы небесные, что это мне пришло в голову?.. Все к Темникару его примериваю!.. Совсем запутался…»
— Вторая? — недоуменно протянул крестьянин, и его костлявые пальцы снова вцепились в заросший подбородок.
— Ох, простите! Простите!.. Сам не знаю, что это мне взбрело в голову! Ни с того ни с сего ляпнул, — оправдывался Петер Майцен. Он улыбался, но ему было не по себе. Швырнув на стол толстую папку, он принялся ее развязывать. «Я целиком в Темнике, и душой и телом… И потому пора этого «такодела» выставить из комнаты. Если сейчас же не уберется, я опять ляпну какую-нибудь глупость!..»
— Хм, такое дело, — подал голос хозяин. — Бывает, брякнешь что-нибудь эдакое… Ни с того ни с сего, как вы говорите. Но ничего. — Он почесал подбородок и неторопливо добавил: — А раз уж об этом речь зашла, могу вам сказать, что я у нее второй муж.
— Ну-ну! — ответил Петер Майцен, успокаиваясь. «Впрочем, я мог и сам сообразить, что дважды ты не стал бы стараться».
— Да… да… Такое дело… Женила меня на себе, как говорится. Понимаете?
— Понимаю, понимаю…
— Ведь я и раньше жил в доме, когда ее муж еще был жив. И был я, как бы это сказать, вроде батрака, только почище… Сперва приторговывал скотом, древесиной, иногда землицей… Хм, все больше по мелочам. Торговцем-то я не был. Радовался, что могу по делам разъезжать повсюду… Понимаете?
— Понимаю, понимаю…
— Хм, такое дело… Ну вот, много раз приходил я и в Черный лог. И вышло так, что переночевал тут и… ну, да вы можете сами представить, что случается, когда старик хворает и не встает с постели, а баба молодая, здоровая и кровь у нее горячая, как говорится…
— Понимаю, понимаю…
— Хм, такое дело. Мне-то это не больно нравилось. Да что говорить, слаб человек… Что поделаешь! Напоролся я на такую… и остался, прилип к бабе как банный лист… Вы поймете…
— Понимаю, понимаю…
— Хм, такое дело, а потом, когда он умер, мы поженились… Лучше, если б этого не было.
— Почему? — спросил Петер Майцен безо всякого интереса.
Крестьянин ответил не сразу. Откашлялся и громко проглотил слюну.
— Хм, такое дело. Батрак к дому не привязан, а хозяин… даже если в доме он не хозяин…
— А, разумеется…
— Да… А если баба хозяйка и мужик по бабе с ума сходит, тогда… тогда…
— Что тогда? — невольно, но по-прежнему отсутствующе спросил Петер Майцен, неторопливо укладывая бумагу в ящик стола.
Хозяин снова откашлялся.
— Тогда баба над ним голова… Обводит его вокруг пальца, как говорится… И хоть старик из-за нее совсем с ума спятил, он догадывался о вещах, о которых ему не стоило бы догадываться…
— А что такое? — спросил Петер Майцен, окинув его взглядом. «Кто знает, какая мерзость за всем этим скрывается!»
Пальцы крестьянина застыли на заросшем подбородке. Очевидно, он уже пожалел, что затеял такой разговор.
— Хм, такое дело… Я хочу сказать, человек не делает того, что должен был бы сделать. Конечно, он сам виноват, коли такая разиня…
— Ясное дело! У каждого свои слабости и свои беды! — сказал Петер Майцен и с грохотом задвинул ящик, словно желая этим сказать, что с него хватит.
— У каждого!.. — с облегчением вздохнул хозяин.
— У каждого, у каждого!..
Крестьянин откашлялся и шаркнул ногой.
— Хм, такое дело. Вы теперь начнете?
— Что?
— Ну… писание…
— Разумеется!.. — «Жду не дождусь, когда ты уйдешь!» Петер Майцен поставил на стол рюкзак, чтобы вынуть спиртовку, кофе, сахар и боснийскую мельничку для кофе.
— Хм, такое дело… И пойдет?
— А почему не пойти? — вздрогнул Петер Майцен, и черная тень скользнула по его лицу. Он насыпал зерна в мельничку и начал молоть.
— Когда умеешь, дело идет.
— До конца этому никогда не выучиться!..
— Жизнь слишком короткая.
— Будь она и вдвое длиннее, все равно было бы то же самое. Не стоит сейчас об этом и говорить!..
— Хм, такое дело. Работай и терпи, пока она не придет.
— Кто — она?
— Да та самая, с косою.
— Что о ней говорить!
— Да, говори не говори, все одно придет.
— Именно поэтому! — отрубил Петер Майцен, опустив голову и быстро крутя мельничку.
— Вы не рассердитесь, если я спрошу? — сказал крестьянин. — А о чем вы писать будете?
— О Темникаре.
— О ком?
«Громы небесные, неужели я в самом деле не смогу работать?»
— О ком, вы сказали?
— Об одном старике… Можно кружку воды попросить?
— Кружку воды? — переспросил крестьянин. — Хм… Только чтоб хуже не было.
— Нет, хуже не будет! — отрезал Петер Майцен и твердо поставил мельничку на стол. — Мне надо только кружку воды — кофе сварить.
— Эй! — раздался во дворе женский голос, уже полный ярости.
— Славу богу! — невольно вслух произнес Петер Майцен, но тут же добавил: — Скажите ей, пусть принесет мне кружку воды!
Хозяин проворно высунулся в окно. Видимо, он был доволен, что может угомонить жену этой просьбой.