Цирил Космач - Баллада о трубе и облаке
«Нет, ничего у него нет общего с Темникаром. Даже отдаленно он его не напоминает. Темникар был богатырь, а этот — сущая жердь, хотя и не очень-то хорошо так называть человека».
— Хм, такое дело… — сказал крестьянин, шаркнув ногою. — Не обессудьте, а стоит?..
«А голос какой! Пустой и хриплый! Словно по деревянному желобу сыплется галька. Темникар говорил так, что все кругом гудело. Когда он исповедовался, вся округа знала о его грехах. «Тише, тише, Ерней!» — утихомиривал его священник в исповедальне. А Темникар еще пуще: «Если богу надо знать, каков я, то почему бы не знать и людям! Или это бесчестно? Ведь я живу на земле, а не в небесах!
— Хм… — почесывался хозяин. — Вы же знаете…
— Конечно, знаю!
— Не обессудьте… я ведь так спросил.
— Что? Вы о чем-то спросили? — обернулся Петер Майцен. — Я не слыхал.
— Не обессудьте, я спросил: стоит ли?
— Что?
— Стоит ли писать?
— Нет! — хмуро ответил Петер Майцен, и темная тень вновь прошла по его лицу. «Этот дьявол мне в самом деле надоест. Он, конечно, думает только о деньгах, но попадает в самое больное мое место».
— Хм, такое дело… Люди нынче слишком мало читают… Ну, дети еще… Зимой… Или когда скотину пасут.
«Сейчас самое время выставить его из комнаты!»
— Слишком мало читают… О войне-то вовсе не желают читать… Войной все сыты.
— Разумеется…
— Хм, такое дело. Воспоминания горькие… И самые разные… И раны еще не затянулись, как говорится… Если вообще затянутся.
— Время все лечит! — решительно ответил Петер Майцен, кладя связку книг на стол. — Нельзя где-нибудь еще один стол раздобыть?
— Не верится, — покачал головой хозяин.
— Эх, если б нам все-таки где-нибудь раздобыть старый стол. Ведь у вас почти настоящий замок.
— A-а, стол? — переспросил хозяин. — Стол мы раздобудем. Такое дело. Только чтоб хуже не было!
— А что может быть хуже? — нервно спросил Петер Майцен, не сводя теперь глаз с лица крестьянина. «Я уже знаю, что может быть хуже, чего я боюсь и что меня гложет!.. Но погоди, погоди… похоже, тебя тоже что-то гложет?»
— Да ничего, ничего! — заторопился хозяин и даже попытался улыбнуться. — Это только так говорится. — Он все чесал свой подбородок. Пальцы у него были необыкновенно длинные, костлявые и коричневые, тоже словно выточенные из старого дерева.
«Не нравится он мне, ох не нравится! — покачал головой Петер Майцен. — Может, он в самом деле бедняга и мученик, а мне не нравится!..»
— Ну, пошли за столом?
— Сейчас? — Хозяин и не думал трогаться с места.
— Сейчас, сейчас!.. — «Ему некуда спешить! Вот придет к нему смерть и скажет: «Пошли, Чернилогар!», а он почешется только и переспросит: «Сейчас?»
Они вышли из комнаты и в конце темного коридора увидели старый стол. Петер Майцен вытер его лежавшей тут же перепрелой тряпкой.
— Так, теперь все будет в порядке! — произнес он с ударением.
— А будет? — спросил хозяин.
— Конечно, будет!..
— Ну, только чтоб было… а если не будет…
— Будет! Будет! — прервал его Петер Майцен и рывком поднял стол себе на голову.
— Ну, только чтоб было, — ответил хозяин и вошел следом за ним в комнату.
Петер Майцен поставил стол и в сердцах принялся двигать его по неровному полу так, что все загремело.
— Хм, такое дело, — сказал крестьянин, снова прислонясь к косяку. — Расшатанный, но сойдет.
— Разумеется, сойдет!.. — «Да не отвечай ты ему больше! — упрекнул себя Петер Майцен. — Не отвечай больше, скорее уберется!» Он высыпал сигареты из коробки, чтоб подложить ее под ножку стола.
— Хм… Если еще что понадобится, скажите.
— Скажу! Скажу! — согласился Петер Майцен. «Нет, больше не скажу ни слова! — Он согнул картонку и опустился на пол, чтоб сунуть ее под ножку. — Спокойней! Чего ты с ним болтаешь? Думай о Темникаре!»
И, собравшись с мыслями, он снова обрел способность видеть и слышать.
— Нет, больше не скажу ни слова! — решил Темникар, натягивая сапог.
— Ну и ладно, — огрызнулась Темникарица, сажая в печь горшок. — Дурень — он и есть дурень!.. Хоть до утра его тряси, ума не сыщешь!
— Ни слова не скажу! — повторил Темникар и надел другой сапог.
— Скажи хоть, что на тебя вдруг нашло!
Темникар подошел к закопченному буфету и снял с гвоздя свою старую солдатскую австрийскую баклажку, прикидывая про себя уже в который раз: «Дьяволы пойдут по дороге, потом по Вратаровой тропе, а я махну через Мальнову гору и упрежу их. Пойду по целине и упрежу их. Этим кротам псоглавым некуда спешить в такой светлый день».
— Скажи, Ерней! — повелительно произнесла женщина и с грохотом поставила в угол ухват. — Будь человеком! Почему я всю жизнь должна ругаться с тобой?
— Хм, такое дело, — не унимался хозяин. — Что говорить, ведь мы все-таки люди.
— Разумеется… — рассеянно пробормотал Петер Майцен, раскладывая книги на столе.
— Поговорить ведь надо, да…
— Разумеется… — «А со мной уже кончено!»
— Со мной уже кончено, — сказал Темникар, наливая в баклажку водки.
— Да? — пренебрежительно фыркнула Темникарица. — Хотела б я знать: почему мне не придется больше с тобой ругаться?
— Со мной уже кончено…
— До самой смерти буду с тобой ругаться! Ведь хорошо знаю, что бог тебя разумом обидел!
— Я говорю: со мной уже кончено…
— Хм? — снова фыркнула женщина. — Неужто ты думаешь, будто та, с косою, поджидает тебя за углом?
— Нет, за углом не поджидает, — спокойно возразил Темникар и вышел за дверь, где в сенях висела его старая австрийская солдатская шинель.
— Ну да! А если б и поджидала, все равно коса ей не поможет. Тебя колом надо!
— Можно и колом! Кто знает… — прозвучало из тьмы, и голос был какой-то непривычный, тихий и проникновенный.
— Ерней! Что с тобой сегодня? — Судорога перехватила ей горло.
— А что? — спросил Темникар, отворачиваясь, чтобы жена не видела его лица.
— Какой-то ты чудной… Словно и не ты…
— Почти сорок лет не был я самим собой, а сегодня вот опять стал.
— Неужто? — насмешливо возразила женщина. — Обеими ногами в могиле стоишь, а только о своей первой и думаешь!
Темникар замер на месте. «Смотри-ка, — сказал он себе с укоризной, — ухожу, а о ней и не вспомнил!.. Тилчка!» — позвал он ее мысленно. И вот она стояла перед ним, живая, белая, светлая, какой давно уже не была. Тилчка! О, сколько раз в тот короткий, такой короткий год, который они прожили вместе, она пряталась в угол за большой дверью в сенях, а он искал ее, искал по всему дому и звал, звал; когда же в конце концов останавливался посреди комнаты и с детской обидой начинал ругаться, Тилчка не выдерживала, бросала в него из темного угла свой звонкий смех, словно золотое яблочко, он молнией отскакивал в сторону и молнией кидался к ней; а она умолкала, прижимая к высокой груди свои маленькие кулачки, белая, тонкая, хрупкая, дрожащая, как тростинка, ибо ждала и боялась того огненного вихря, что с дикой силой пробуждался в нем. Тилчка! Она всегда пряталась от него за дверью, и он упрямился, не хотел искать ее там, ведь она столько раз там пряталась, теперь наверняка спрячется где-нибудь в другом месте… А потом, когда ее навсегда унесли из дома, он долгие годы, входя, первым делом глядел в угол за дверью. Сперва она виделась ему такой живой, что у него начинало ныть все тело, потом ее образ потускнел, и она стала являться ему редко, да и то в виде туманного облачка. Сорок лет — это сорок лет? И они лишь подтвердили старую истину, что большая любовь и большая печаль не живут вечно: большая любовь сгорает в собственном огне, большая печаль тонет в собственном море… Но остались воспоминания, добрые воспоминания, какие остаются лишь после больших и чистых чувств, и после минувшей печали тоже. Тилчка! Странно, а сейчас это уже перестало быть воспоминанием! Она снова стояла перед ним, белая и нежная, со светлой улыбкой во влажных глазах, прижав маленькие кулачки к высокой груди, такая живая, что Темникар не успел и удивиться. Он лишь поскорее скинул шинель и спрятал за ней Тилчку, чтоб жена не увидела.
— Может быть, ты все-таки скажешь, куда тебя черт несет? — обиженно заговорила женщина.
Темникар вздрогнул — и Тилчка исчезла.
— Чего ты торчишь там в темноте? — пронзительно выкрикнула Темникарица. — Иди сюда и скажи!
Темникар оглянулся и посмотрел на жену, возившуюся у печки, — хрупкую, маленькую, прозрачную, ставшую как бы собственной тенью и отражением своей безрадостной жизни. И сердце у него дрогнуло, как случалось уже столько раз.
