Михаил Бубеннов - Огневое лихолетье (Военные записки)
Но вот передовые порядки наступающих частей. Здесь, не стихая, бушует русская сила, ненависть, ярость. Идет разгром глубокой и мощной вражеской обороны. Трещит эта оборона. В ней уже сделаны большие пробоины: наши части продвинулись на несколько километров, разбили немало сильно укрепленных пунктов, захватили много важных рубежей. Советские воины понимают: чтобы разбить вражескую оборону до конца, вырваться на простор, нужен беспредельный натиск, нужно бесстрашие, перед которым отступает смерть.
Стрелковая рота вышла к деревне. С опушки леса по ней ударили немецкие орудия. Гвардии красноармеец комсомолец-сибиряк Андрей Олейников пополз, чтобы точно разведать их огневые. Разведал. Но попутно он из автомата уничтожил расчет одного из орудий. Его ранили. Только он успел вернуться в роту и перевязать рану, немцы пошли в контратаку. На Олейникова бросилось больше десяти гитлеровцев. Одного из них Олейников убил прикладом автомата, другого — застрелил, остальных побил гранатами. Через несколько минут, набрав еще гранат, Олейников бросился вперед, увлекая за собой роту. Враги были выбиты с опушки. Олейникова еще раз ранило. Но он не ушел с поля боя. Кажется, что силы его неистощимы и ярость его не имеет предела…
Таких примеров здесь сотни и тысячи. Так воюют все рядовые, все офицеры. Каждая минута боя насыщена героизмом, былинной русской отвагой.
Нет, такую силу не сдержать никакой преграде! Она разобьет все, что встретит на своем пути, и грозно, неудержимо пойдет на запад по родной земле.
13 августа 1943 г.
Танк Мурылева атакует
За небольшой, извилистой речушкой — высоты с темными гребнями леса. Повсюду на их отлогих склонах, точно из-под земли, взлетали клубы дыма — наша артиллерия с оглушительным грохотом рвала передний край немецкой обороны. Издали видно было, как двинулась вперед наша бесстрашная пехота. Наступила минута, которую с нетерпением ожидал экипаж. Осмотрев товарищей, командир танка лейтенант Мурылев сказал:
— Пошли!
Танк наполнился грохотом мотора. Механик-водитель сержант Слобуха, зорко посматривая в щель, на полной скорости вывел его к переднему краю вражеской обороны. Начался бой.
Лейтенант Мурылев видел: продвижению пехоты мешают пулеметы врага. Танк должен был расчистить пехоте путь. Трогая рукой Слобуху, лейтенант начал бросать машину то вправо, то влево и скоро огнем и гусеницами уничтожил четыре пулемета. Путь через первую траншею был открыт. Танк пошел вперед высокой спелой рожью, за ним — пехота.
На высоте, близ опушки леса, у немцев стояли две противотанковые пушки. Выждав удобный момент, они открыли огонь по танку Мурылева. Бросив танк вперед на предельной скорости, Мурылев открыл ответный огонь. Обе вражеские пушки вскоре были разбиты меткими снарядами.
Но был подбит и танк Мурылева: вражеский снаряд выбил ленивец, каток, повредил один из пулеметов. Слобуха был ранен, Мурылев — контужен. Танк остановился среди грохочущего поля поврежденным боком в сторону врага. Но героический экипаж не считал себя побежденным. Он горел желанием продолжать святой бой за счастье Родины.
Лейтенант приказал Слобухе и радисту Тешину устранить повреждения в танке. Презирая опасность, они выбрались из танка и принялись за дело. Они ремонтировали и отстреливались от вражеских автоматчиков, которые появлялись вокруг. Лейтенант Мурылев и башенный стрелок Саламатин тоже вели огонь, защищая товарищей, давая им возможность закончить свое дело.
Повреждения были устранены. Танк Мурылева вновь пошел громить оборону врага. Экипаж его уничтожил еще два дзота и до сорока фашистов.
Вечером, когда затих бой, раненый Слобуха вывел танк в безопасное место. Друзья горячо поздравляли отважный экипаж, показавший в бою пример бесстрашия и доблести.
15 августа 1943 г.
Из неволи
В конце февраля, отступая, фашисты погнали на запад тысячи советских людей. Со слезами оставляли люди разоренные, но родные места, бились в безысходной горечи у пепелищ, где зачиналась и поднималась, как могучее дерево, жизнь каждого рода. Они уходили, не видя перед собой земли и неба, везли на салазках малых детишек и жалкие остатки домашнего скарба. И сердце каждого, сжимаясь до боли, прощалось с широкой русской вольностью.
Старик Василий Сергеевич Суворов всей душой своей не признавал этого изгнания. Останавливаясь на размякшей дороге, он щурился на проталины, на перелески, от которых внятно пахло весной, и глухо говорил семье:
— Не могу я идти туда… Не несут меня ноги с родной земли. Вот и весь сказ мой!
Жена, Варвара Николаевна, утирала слезы:
— Господи, что же делать?
— Не пойду! Нету на это моего согласия, и все!
С большим трудом старик Суворов оторвал семью от колонны и задержался в деревне. С той поры, просыпаясь раньше всех, он выползал из землянки и, хмуро щурясь, подолгу смотрел на восток, ожидая, когда за кольями изгороди и кустом рябины покажется солнце…
У старика был сын Александр. Вскоре его вызвал немецкий комендант и объявил: он должен отправиться на военные работы, что ведутся за Десной. Парень унаследовал от отца все, чем гордился тот, и особенно — ненависть ко всему, что чуждо духу родины, любовь к вольной воле и родной земле. Александр категорически отказался работать на врагов и скрылся из деревни. Но его поймали. Затащив в комендатуру, фашисты жестоко избили парня. Избитого, окровавленного, родные принесли его домой.
Старик Суворов угрюмо двигал бровями, смотря на сына:
— Кости перебили, сволочи! Я вижу. И нутро, полагаю, оборвали…
Варвара Николаевна причитала около сына. А сестра Татьяна, спустив с рук сынишку Женю, не в силах сдержать свою ненависть, схватила березовый кол и бросилась в комендатуру. Вскоре в доме комендатуры звякнули стекла от выстрела.
Но комендант-фельдфебель промахнулся. А потом фельдфебель решил наказать Татьяну более сурово: через час ее отправили в лагерь смерти.
Три месяца семья Суворовых жила в деревне и испытала все ужасы немецкой неволи. Она видела, как фашисты терзали и убивали ни в чем не повинных людей, всячески пытались подавить в них стремление к свободной жизни, глумились над всем русским. Тяжко было жить. Каждое утро старик Суворов выходил встречать солнце и думать о воле. Однажды на заре он услышал грохот отдаленной артиллерийской канонады. И он заплакал…
Советские войска наступали. Но немцы задержали их на несколько дней как раз у деревни. Старик Суворов видел с высотки, как в низине, поросшей ельником, начали окапываться наши войска. Старик забеспокоился: а вдруг вот здесь — перед глазами — еще надолго задержится фронт? Счастье, что так ждал он, дошло до ельника. Неужели оно не дойдет до его землянки? Ему было душно в мире, оскверненном чужеземцами, в мире, где лязгают чужие, металлические голоса, где привычные пейзажи деревни изуродованы танками и опалены огнем, а закаты украшены виселицами. Даже в худшие времена он не ползал, как червь, по земле родной. Он давно привык ходить по ней как хозяин, гордо расправив грудь и раскинув бороду. Он привык любить землю большой хозяйской любовью, творящей и украшающей жизнь. Его сердце рвалось к любимой воле. Он хотел жить законами, установленными всей историей страны и навечно скрепленными кровью многих поколений.
Фашисты задумали угонять из деревни народ. В этот день старик Суворов держал в землянке совет со своей семьей.
— Не пойду я, — говорил он решительно. — Здесь я родился, здесь и помру…
— Бежать надо, бежать! — горячился Александр. — Вот потемнеет — и я уйду!
Вечером он благополучно пробрался в ельник и встретился с нашей разведкой, рассказал, где у немцев стоят танки и орудия.
Прошел еще день. Вечером Василий Сергеевич взял внучонка Женю на руки, сказал:
— Ну, внучек, сказывай бабке, чтоб сбиралась живо. К своим пойдем!
Старый солдат Суворов три года ползал по полям сражений. Ему не привыкать, а старухе тяжело было ползти по межам, канавам и воронкам, в густом бурьяне. Но она ползла да еще тащила за собой внучонка. Семья Суворовых была на ничейной полосе, когда начался бой. Все поле стало вздрагивать от взрывов, всюду заметалось пламя, над травой потянуло дымом и гарью. Но старик Суворов был непреклонен в своем решении. Он полз и полз вперед, подавая команды старухе:
— Ложись крепче! Ползи за мной! Шеньку не потеряй, гляди!
Совсем близко раздался взрыв. Осколками старика ранило в бок, а Женю в щеку. Они заползли в воронку, и тут старик, едва сдерживая стон, погоревал:
— Зря угодило! Вот они — свои, а тут…
Здесь, в воронке, их и нашли наши бойцы. Так Суворовы вырвались на волю. Пожилой боец, увидев Женю и, должно быть, вспомнив о своих детях, поднял его, прижал к груди, спросил:
