Василий Агафонов - Неман! Неман! Я — Дунай!
Весь день 19 июня я занимался отправкой имущества и средств связи в форт № 6. Вечером туда же выехали комбат Залман Моисеевич Рошаль и почти все командиры отдела. Домой я вернулся поздно, дети и жена уже спали. Зашел на кухню. Чайник еще горячий, — значит, жена ждала. В передней раздался звонок.
З. М. Рошаль (фото 1960 г.)
Столь поздним гостем оказался начальник разведывательного отдела подполковник Алексей Андреевич Сошальский. Он и прежде бывал у нас, но такой поздний визит насторожил меня.
А. А. Сошальский (фото 1942 г.)
— Проходи на кухню, Алексей Андреевич. Сейчас разбужу Веру. Поужинаем.
— Не надо. Я на минутку. Забрел на огонек…
Мы прошли на кухню. Из чайника уже валил пар, предупредительно погромыхивала крышка.
— Что-нибудь случилось, Алексей Андреевич? Ты чем-то встревожен…
Сошальский, всегда спокойный и даже чуточку самоуверенный, сейчас действительно был не то озадачен, не то растерян.
— Алексей Андреевич, может, чайку?
— Чайку можно, чайку даже обязательно, — скороговоркой отозвался он.
Я налил чай. Сошальский обхватил руками свой стакан, словно желая согреться, и тихо спросил:
— Ты слышал о разведчиках из 23-й дивизии?
Я знал, что артиллеристы-разведчики из 23-й дивизии по заданию штаба армии проводили в районе Кальварии разведку по линии границы. Впотьмах машины проскочили государственную границу и влетели в Сувалки. Немецкие офицеры не стали чинить нашим никаких препятствий, только предложили покинуть Сувалки. Возвращались разведчики уже на рассвете. Вдоль всей дороги виднелись надписи: «Запретная зона!», «Не ходить!», «Стреляю!».
В этой истории меня успокаивало то, что немцы легко отпустили наших разведчиков. Я сказал об этом Сошальскому.
— А меня, Василий Прохорович, это как раз больше всего и беспокоит. Боюсь, остались считанные дни… — Алексей Андреевич не произнес слова «война». В то время мы суеверно его избегали. — Если бы немцы задержали наших, — продолжал Сошальский, — начались бы комиссии, разбирательства… А это, видать, уже не входит в их планы. У них все решено и готово. И последний перебежчик называет точную дату — воскресенье.
— Но, Алексей Андреевич, уже была одна точная дата — 15 июня, — постарался я успокоить Сошальского, а главное, самого себя.
— Была. Но это ни о чем не говорит. Немцы могли узнать, что нам стала известна та дата, и изменили ее. Возможно, этим они пытаются сбить нас с толку. — Сошальский встал, подошел к окну, распахнул его. — Смотри, ночь-то какая темная и короткая. Удобное время начинать… — И без всякого перехода вдруг сообщил: — Сегодня днем контрразведка задержала на хуторе литовскую женщину — стирала флаг. Нет, не советский, конечно. А в районе дислокации 188-й дивизии какой-то священник обрезал кусачками провода местной линии… Да, Василий Прохорович, скажи Рошалю, чтобы организовал охрану линий связи, а то все может полететь к черту…
— А мы уже послали небольшие группы «военпредов» из числа одногодичников на узлы связи в различные пункты.
— Очень своевременно, очень, — опять скороговоркой выпалил Сошальский и неожиданно спросил: — Кстати, что думаешь делать с семьей?
— Пока не решил. — Этого вопроса я боялся больше всего. Боялся даже задавать его самому себе…
— У тебя двое детей, отправь их в Рыбинск к своим, а там будет видно. В конце концов, сейчас лето, не сидеть же девочкам в городе… — И я вдруг увидел прежнего Сошальского, спокойного и чуточку самоуверенного. Он подошел к столу, залпом выпил остывший чай, быстро надел фуражку, протянул руку и, как мне показалось, вроде бы подмигнул:
— Ну давай лапу, Василий Прохорович… Все будет хорошо. Мы ведь, черт возьми, солдаты. Война — так война. Не нам ее начинать, но и не нам ее бояться!
…«Сошальский приходил предупредить меня о семье, — думал я, когда остался один. — Сам он ничего не боится и готов ко всему. Все мы готовы… И командарм Морозов тоже волнуется — отправил дочь в пионерлагерь почти к самой границе. Неужели забота о семьях — паникерство? Морозов не может забрать свою девочку, он сделает это последним. Завтра же пойду к Зуеву и Рудакову, буду просить, чтобы эвакуировали все семьи… А разве член Военного совета Зуев и начальник политотдела Рудаков не просили в округе разрешения на эвакуацию? Или это тоже паникерство? Заколдованный круг, да и только!»
Встал я очень рано. Дочки еще спали. Я поцеловал их спящих и долго смотрел на каждую, будто готовясь к разлуке.
— Что-нибудь случилось? — тревожно спросила жена.
— Пока ничего… Но если что-нибудь… В общем, если увидишь, что разорвалась бомба или снаряд, сразу бросайтесь в воронку. В одно место два раза не попадает. Это проверено.
* * *— Не слишком ли вы открыто сосредоточились у границы? — спросил командующий округом Ф. И. Кузнецов. — Как бы на той стороне не пронюхали об этом. Не избежать тогда неприятностей.
— Мы все сделали, чтобы наши перемещения не вызывали подозрений. Просто соединения оставили лагерь в порядке учений, — ответил И. Т. Шлемин.
— Руководство одобрило?
— Есть решение Военного совета армии.
— Мне доложили, что и боеприпасы выданы войскам.
— Выданы.
— Пожалуй, поторопились. Осторожнее с ними. Один случайный выстрел с нашей стороны немцы могут использовать как повод для любых провокаций.
— Понимаем. Люди строго предупреждены.
Несколько секунд оба стояли молча, уставившись друг на друга. Высокий, статный генерал Кузнецов и маленький, бритоголовый, но покоряющий своим спокойствием генерал Шлемин.
Кузнецов нервно то надевал, то снимал перчатки.
— Запутанная обстановка. Страшно запутанная…
Командующий округом направился к выходу. Был он заметно расстроен, шел углубленный в свои мысли, ничего не замечал. Уже сидя в машине что-то собирался сказать начальнику штаба армии, но промолчал и только махнул рукой:
— Ладно!
Конкретных указаний он не дал. Но мы были довольны уже тем, что боеприпасы остались в войсках.
Через два часа я выехал в форт № 6.
Наступил вечер 21 июня. На узле связи работа не утихала: из дивизий поступали сообщения одно тревожнее другого. Штаб обобщал их и передавал в округ. Оттуда требовали уточнений. Донесения, запросы, распоряжения — связисты еле успевали справляться с этим огромным объемом работы. Ни на одних, даже самых напряженных учениях, так не загружали нас.
* * *В хлопотах и заботах мы и не заметили, как наступили новые сутки, новый день, который стал переломным в истории. Потом мы уже делили всю нашу жизнь на две части. Вспоминая что-либо, непременно добавляли: «Это было еще до войны…»
Напряжение в штабе стало стихать часам к трем утра. Похоже, зря мы всполошились. На немецкой стороне — тишина. Мои телеграфисты, радисты, телефонисты устало разминают плечи. Наконец-то можно отдохнуть.
Шлемин задумчиво ходит по кабинету.
— Идите, поспите, — говорит он мне.
По дороге в казематы, где разместились теперь работники штаба, встречаю начальника инженерных войск армии полковника С. М. Фирсова. Хмурый, сердитый. Перед выдвижением войск к границе он получил с окружного склада около десяти тысяч мин. С согласия командарма Сергей Михайлович силами своих саперов заминировал танкоопасные направления приграничной полосы. Узнал об этом начальник инженерных войск округа, задал нагоняй: почему без его разрешения! Фирсов вздыхает, грустно улыбается:
— Да, видно, поторопился я. А теперь впору саперов посылать снова все разминировать.
Уладив все дела на узле связи, я направился к себе в отсек. Не раздеваясь лег. Усталость взяла свое — сразу задремал. Сквозь сон мне послышался гул самолетов. «Видимо, учебные полеты назначили на воскресенье…»
От Немана до Прута
1Боевая тревога! Вставай! — кричит оперативный дежурный. Слышны сильные взрывы и нарастающий гул самолетов. Выскочили из убежища — немецкие самолеты бомбят каунасский аэродром. Высокие черные столбы поднимаются на летном поле. Аэродром в густом дыму, сквозь него пробиваются огненные языки. А над головой — новая армада тяжелых машин с черными крестами.
Бегу на узел связи. Там творится что-то несусветное: беспрерывно трещат все аппараты Морзе и СТ-35, капитан Васильев с воспаленными от бессонницы и напряжения глазами бегает от одного аппарата к другому. На лентах — одни и те же сообщения:
«Противник открыл сильный артиллерийский огонь…»
«Противник обстреливает из орудий наш передний край…»
«Артиллерия противника открыла огонь по нашим позициям…»
«Артиллерийский обстрел противник перенес вглубь…»
— Дела… — расстроенно говорит мне капитан Васильев.
