Анатолий Иванкин - Конец «Гончих псов»

Поезд ехал третий час, но еще не покрыл и половины расстояния.

Песни, доносившиеся из-за вагонных переборок, смолкли.

Угомонившиеся попутчицы из третьего купе решили пообедать и начали выкладывать снедь из своих баулов.

— Эй, летчик, — окликнули его, — присоединяйся к нам — перекусим!

Но Андрей, подстелив под голову шинель, вытянулся на нижней полке и, закрыв глаза, сделал вид, что спит. Есть ему не хотелось. Он перед отъездом плотно пообедал в городе, пока для него готовили документы в штабе ВВС округа.

Честно говоря, он был утром неприятно удивлен. Андрей уже свыкся с мыслью, что ему придется служить в Киеве, в этом прекрасном городе, где зацветали каштаны. И вдруг — на тебе! Его направляли для «дальнейшего прохождения службы» даже не в Бровары или Жуляны, а в какой-то приграничный городок Коростень, о котором он раньше и не слышал.

Снедаемый любопытством о месте, где ему предстоит служить, Андрей остановил в коридоре разбитного штабного лейтенанта с парашютным значком на лацкане френча.

— Товарищ командир, не скажете, что за место Коростень?

Тот пристально посмотрел на Андрея и задал контрвопрос:

— Вы на каких летаете?

— На И-16.

— Значит, идете в бригаду Николаева. Считайте, что вам повезло. Это лучшее соединение в округе.

— А как сам город?

Лейтенант улыбнулся, сверкнул золотым зубом:

— Про князя Игоря и Ольгу слышал?

— «Князь Игорь и Ольга на холме сидят,

Дружина пирует у брега».

— Точно! — подтвердил лейтенант. — Так вот, в том Коростене князя Игоря древляне подстерегли. А потом Ольга этот город за мужа голубями спалила.

— А сейчас? Сейчас-то как город?

— Конечно, не Киев, — ухмыльнулся лейтенант и потрепал Андрея по плечу, — однако люди везде живут. Рыбалка и охота там прекрасные.

Обрадовало Андрея лишь то, что летать ему придется на новейшем истребителе И-16, превосходящем по скорости лучшие истребители мира.

Солнце спряталось ва лесной чащей. Поезд неторопливо постукивал колесами по рельсам. За окном черной стеной стояли высокие деревья. Редко-редко мелькала огни дальних селений.

И вдруг, как-то неожиданно, из ночного мрака вынырнули ярко освещенные электрическим светом окна трехэтажных домов.

Прогрохотав по железнодорожному мосту, поезд, замедляя скорость, въехал в Коростень.

В открытые окна вагона доносилась музыка духового оркестра, игравшего в городском саду, расположенном близ железной дороги.

На перроне Андрея встретил невысокий широкоплечий лейтенант.

— Ваша фамилия Рогачев? — спросил он. Получив утвердительный ответ, представился: — Лейтенант Вихрев, а зовут Иваном. Из Киева позвонили в бригаду, что вы едете. Мне поручено вас встретить и разместить.

Он взял из рук Андрея чемодан и направился к выходу в город.

В зеленом военном автобусе уже сидели его вагонные попутчицы.

— Иван, ты кого встретил? — спросила у летчика одна из них.

— Это мой командир звена, — ответил Вяхрев и пояснил Андрею: — Жены командиров из нашей бригады. Ездили в Киев на слет женотдела. — Приказал шоферу: — Остановишься у домов начсостава. Высадим девчат, а затем в летную столовую. Там на нас расход оставили.

После плотного ужина расторопный Вихрев проводил Андрея на квартиру. Это была маленькая девятиметровая комната, напоминавшая гостиничный номер. В ее меблировку входили стол, два солдатских табурета, шкаф и узкая железная кровать. Комната располагалась в трехквартирнои секции с общей кухней. Но кухня Андрея не интересовала. Там хозяйничали жены командиров, живших в соседних, более просторных комнатах.

Андрея обрадовала батарея парового отопления.

«Значит, зимой не нужно будет возиться с печкой!»

По тем временам первых пятилеток это было шикарное размещение. В отдельной двухкомнатной квартире жил только комбриг с семьей из пяти человек.

— Устраивайтесь, — сказал Вихрев, передавая Андрею ключ от двери. — Утром построение в восемь сорок на плацу перед штабом бригады. Завтрак — с семи тридцати. Я, пожалуй, зайду за вами. Ждите, — сказал Вихрев и ушел, на прощанье крепко пожав ему руку.

Выложив в шкаф вещи из чемодана, новосел разобрал кровать и улегся на свое спартанское ложе. Через минуту он уже спал крепким сном.

Глава вторая

«Сразу же после вступления в силу настоящего мирного договора вся боевая техника военной и военно-морской авиации должна быть передана союзным и объединившимся державам.

В составе вооруженных сил Германии не должно быть военной и военно-морской авиации».

«…30 августа 1914 года в сиреневом небе Парижа появился немецкий самолет с черными крестами на крыльях. «Таубе»[5] привлек к себе всеобщее внимание. Тысячи парижан, подняв головы вверх, смотрели на смельчака, дерзнувшего залететь в такой глубокий тыл. Аэроплан сделал круг над французской столицей и сбросил бомбу…»

Карл прикрыл глаза, откинул голову на спинку кресла. Представил себя в пилотском кресле «Таубе». Внизу в прозрачной дымке лежит огромный город. Он застроен красивыми домами и дворцами, заселен многими людьми: богатыми и бедными, молодыми и старыми. Все они, замерев, следят за его полетом. В любую минуту он может обрушить на их головы снаряд. Но Карл не торопится приводить смертный приговор в исполнение. Не потому, что ему кого-то жаль, нет! Маленькие, как букашки, французы — злейшие враги немцев. Карл придумал для них другое. Тщательно прицелился и опустил бомбу за борт. Оглушительный взрыв — и вопль ужаса перекрыл рокот мотора. Гордость французов — Эйфелева башня, словно подпиленная, рушится на сады Марсова поля…

Карл открыл глаза и ударил кулаком по подлокотнику кресла, обшитого потертой кожей. Почему он опоздал родиться на два десятка лет? Почему счастье летать на «Цеппелинах» и «Альбатросах»[6] досталось другим? Как обидно, что в то время, когда кто-то добывал славу в сражениях над фортами Вердена и Дуамона, Карл фон Риттен сосал соску в колыбели, а когда бомбардировщики эскадр Келлера и Бранденбурга вываливали с «Гота»[7] центнеры бомб на затемненные кварталы Лондона и Парижа, он делал лишь первые шаги и не мог оценить величия подвигов «Прусской королевской авиации».

Теперь шестнадцатилетнему Карлу был до боли обиден позор капитуляции Германии, закрепленный Версальским договором. Государства-победители оставили его фатерлянду вместо могучей армии куцый рейхсвер, вместо флота открытого моря — кастрированную Балтийскую флотилию, лишенную дредноутов и подводных лодок; на военную авиацию и танки наложили вето. А Карлу так хотелось стать военным летчиком! Может быть, прав его друг Эрвин Штиммерман, который расстался с мечтой о крыльях и поступил на восточный факультет Берлинского университета? Теперь он вместо теории полета и аэронавигации зубрит японские слова и, мокая в тушь тонкую кисточку, рисует иероглифы. Ну и нашел же занятие сын прусского полковника, награжденного высшим военным орденом «Поур ле Мерит»! Впрочем, хотя Эрвин одержим желанием изучить японский язык, он ухитряется посещать занятия секции планеристов в летно-спортивном союзе «Дейче Люфтспортфербанд».[8]

За окном стало темнеть. Заскрипели старинные часы, открылась дверца над циферблатом, выглянула пестро раскрашенная кукушка и прокуковала семь раз. Карл поднялся с кресла, задернул тяжелые портьеры на окнах и включил торшер. Отцовский кабинет осветился зеленоватым светом. Покойный барон фон Риттен-старший многие годы провел вдали от Германии, завоевывая для нее колонии в Африке, Китае и на островах Полинезии. Немудрено, что в кабинете, словно в этнографическом музее, скопились многочисленные трофеи, вывезенные из экзотических, стран: фарфоровые вазы, расписанные драконами и цаплями, старинные бронзовые статуэтки буддийских божеств, резные безделушки из слоновой кости, шкатулки красного и черного лака, инкрустированные перламутром. Стены кабинета были увешаны африканскими и полинезийскими ритуальными масками и оружием: копьями, кинжалами, двуручными китайскими мечами, бумерангами, луками и стрелами. По сторонам письменного стола на стенах висели китайские рисунки XVI века, выполненные на шелковой ткани: ласточки на осеннем дереве и девушка, играющая на флейте. Над массивными книжными шкафами разместились охотничьи трофеи барона — рога лосей и оленей, а пол кабинета был застелен шкурами львов, тигров и медведей.

«Хорошо было отцу, — думал Карл, глядя на его фотографический портрет, — ему не пришлось выбирать карьеру. Он шел по дороге многих поколений фон Риттенов». Не один век бароны из их древнего рода служили королям и императорам. Кому ж теперь будет служить Карл фон Риттен-младший? Император Вильгельм II, лишившись короны, доживал свои дни в эмиграции. Побежденная Германия стала республикой. От былого баронского величия у фон Риттенов остались фамильный герб, ветхий родовой замок в окрестностях Вернигероде и особняк на Виттенбергилац. Баронесса, овдовевшая на последнем году войны, осталась с двумя детьми в затруднительном материальном положении. Замок лишь чудом не был продан в годы послевоенной инфляции. Но постепенно, в результате умелого ведения хозяйства и режима строгой экономии, Магде фон Риттен удалось выбраться из нужды. Теперь родовая усадьба приносила доходы, позволявшие жить прилично и даже сколотить неплохое приданое старшей дочери Еве-Марии. Но если крушение империи, в конечном счете, не так сильно отразилось на материальном благополучии фон Риттенов, то их духовному миру был нанесен сильный удар. Баронесса Магда, ставшая после смерти мужа набожной, пыталась обрести душевное равновесие в религии. Карлу же вся дальнейшая жизнь в побежденном государстве, лишенном военного величия, казалась бледным существованием, без высокого смысла и надежды на будущее. «Если немецкий народ никогда не испытывал нужды в молодых людях, способных носить оружие, то кому я нужен теперь со своим стремлением к военной карьере?» — все чаще думал он. Такие мысли порождали удручающее сознание собственной неполноценности, избавлению от них не помогал даже летно-спортивный союз «Дейче Люфтспортфербанд». Чего стоили его увлечения авиамоделизмом, парашютным и планерным спортом, если в Германии не было ни одной военно-авиационной школы? Оставалось два пути: поступление в школу пилотов акционерного общества «Люфтганза» или юнкерское училище рейхсвера. Карл знал, что, став коммерческим пилотом, налетается до тошноты, проводя большую часть времени в любезном сердцу воздушном океане. Но этот труд его, барона фон Риттена, будет сродни труду машиниста локомотива или обычного шофера. И это отпугивало Карла, впитавшего баронское высокомерие вместе с молоком матери.