Анатолий Иванкин - Конец «Гончих псов»

ЭПИЛОГ ВМЕСТО ПРОЛОГА

За узкими готическими окнами старого замка метался и выл ветер. Он раскачивал кроны вековых деревьев, сбивая с них пласты снега. Во вьюжных сумерках зимнего дня глухо шумящий лес, подступающий под самые стены замка, казался загадочным и зловещим.

Лес был чужой, как и все, что окружало здесь советских солдат. Это была Германия — логово фашистского зверя, куда они шли долго и трудно, по кровавым дорогам войны.

Февральская погода в Померании капризна и неустойчива. Полковнику Рогачеву порой казалось, что здесь никогда не бывает солнца. Вот уже целую неделю истребительная авиационная дивизия, которой командовал он, сидела на аэродромах, притиснутая к земле низкой облачностью, мокрыми снегопадами и интенсивным обледенением. Этот «букет» опасных метеорологических явлений начал угнетать его и других авиационных командиров, от которых наземные войска, перешедшие в наступление, ждали запланированной авиационной поддержки.

Слабым утешением было лишь то обстоятельство, что авиация противника также не рисковала подняться в воздух.

Скучая без настоящего дела, Рогачев решил осмотреть весь замок, в котором, с небывалым до этого комфортом, разместился штаб авиадивизии вместе со своими частями обеспечения.

Из гостиной доносились звуки рояля. Полковник несколько минут стоял около дверей, слушая звуки «Лунной сонаты», которую играл врач из медсанбата. Его отвыкшие от музыкального инструмента руки, видимо, не могли работать на клавиатуре, как четыре года назад. Музыкант допускал частые ошибки и недовольно встряхивал головой.

Но аудитория из солдат и офицеров слушала его как зачарованная.

Чтобы не прерывать импровизированный концерт, Рогачев не стал заходить в гостиную, а поднялся на второй этаж по лестнице, покрытой ковровой дорожкой.

Полковник с интересом приглядывался к продуманной планировке и обстановке жилых помещений, ощущая чуждый, сложившийся веками уклад жизни немецких аристократов.

«Неплохо жилось здесь фашистам», — подумал полковник и тут же вспомнил те конюшни, где ютились освобожденные ими из неволи три сотни истощенных «остарбайтен» — «восточных рабочих», а точнее, рабов, которые по четырнадцать часов в сутки трудились на хозяина замка.

Угловая комната, примыкавшая к спальне, оказалась кабинетом барона, крупного нацистского бонзы,[1] родственника рейхсминистра Розенберга.

Видимо, хозяин поместья имел достаточно веские основания, чтобы не оказаться в руках советских солдат, неожиданно прорвавшихся в этот район Южной Померании.

Герр барон драпал на запад налегке, успев прихватить лишь кое-какие фамильные ценности.

В кабинете все сохранило чопорный порядок, установленный хозяином. Единственное, что вносило дисгармонию, были не задвинутые в спешке ящики стола.

Была и еще одна деталь, говорившая о том, что после бегства господина барона в его кабинет наведывались посторонние. Большой портрет фюрера, висевший на стене, был прошит автоматной очередью. Видимо, кто-то из советских бойцов, захвативших замок, не удержался от желания оставить солдатский автограф на ненавистной физиономии маньяка, изображенного на портрете.

Кабинет, заставленный тяжелыми шкафами, в которых размещались тисненные золотом книги по сельскому хозяйству и великолепная коллекция мейссенского фарфора, приглянулся Рогачеву.

— Пожалуй, я размещусь здесь, — сказал он своему адъютанту-старшине, — распорядитесь, чтобы сюда протянули связь.

Полковник распахнул форточки.

— Пусть хорошо проветрится, — пояснил он, — надо, чтобы отсюда весь фашистский дух вышел.

— Холодно будет. Вы тут замерзнете…

— Ничего. Прикажите истопить камин и выбросьте, к дьяволу, эту образину, — указал он на простреленный портрет Гитлера.

В дверь постучали.

— Войдите! — разрешил полковник.

Через порог кабинета шагнул невысокий сержант-писарь. Он приложил руку к шапке и доложил:

— Товарищ полковник, вас просит на КП[2] начальник штаба. К нам приехал командир корпуса.

Рогачев посмотрел в окно. У крыльца замка стояли знакомые автомобили: штабной броневичок, на котором генерал ездил при отсутствии летной погоды, и видавшая виды полуторка, возившая солдат охраны.

Автоматчики, спрыгнувшие на землю, помогали выбраться из кузова раненому, у которого белый дубленый полушубок был запачкан кровью.

А генерал уже поднимался по широкой лестнице, ведущей в замок. Он, видимо, здорово промерз в броневичке — воротник его бекеши был поднят, а генеральская папаха с голубым верхом нахлобучена на самые уши.

Рогачев поспешил навстречу начальнику, обдумывая на ходу слова рапорта.

А приятного он мог сказать мало. Дивизия четвертые сутки боролась с заносами, убирая снег со взлетных полос и рулежных дорожек. Хотя его полки не вели боевых действий, потери в личном составе все же имелись. Утром погибли два солдата, подорвавшиеся на минах-«сюрпризах», оставленных отступающими гитлеровцами, и накануне три человека угодили в госпиталь в безнадежном состоянии, отравившись трофейными продуктами.

Зайдя на КП, в который был превращен столовый зал замка, генерал отряхнул снег с папахи и подал руку офицерам.

— Ну и погодка, — пожаловался он Рогачеву, — хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, а нам ездить по частям приходится… А тут еще фашисты недобитые! В лесу, километрах в пяти от замка, напоролись на засаду. Срочно вызывайте врача, у меня одного хлопца зацепило.

Подойдя к столу-планшету, на котором лежала карта района боевых действий дивизии, Рогачев доложил обстановку.

— Завтра синоптики обещают улучшение погоды, — сказал генерал, — будем работать.

— Уже пора бы, — согласился Рогачев.

Генерал указал карандашом район на карте, где чернели ромбики, соединенные прямой линией:

— Ближайшая задача вашей дивизии — прикрытие танковой группы от ударов авиации противника при выдвижении ее на рубеж ввода в бой.

Начальник штаба быстро записал название населенных пунктов, обозначавших этот рубеж.

— Последующая задача, — продолжал генерал, — прикрытие танков при их действиях в тактической глубине обороны противника.

Затем генерал назвал время прикрытия и соединения, с которыми предстояло взаимодействовать.

Уточнив детали и убедившись, что боевая задача усвоена, генерал распорядился:

— Готовьте боевой приказ дивизии.

Поглядев в окно, сказал Рогачеву:

— БАО[3] сегодня спать не придется. Пусть всю ночь чистят снег волокушами. Взлетные полосы должны быть в порядке.

— Есть. — Рогачев сделал пометку в журнале боевых распоряжений.

— И еще, — генерал на минуту задумался, видимо вспомнив засаду на дороге, — по лесу много недобитой дряни шатается… Приказываю усилить охранение аэродромов, штабов и мест дислокации тыловых частей, обеспечивающих дивизию.

Генерал надел папаху и, поправляя ее, пожелал:

— Успехов вам, товарищи.

— Вы что, не пообедаете у нас? — удивился Рогачев.

— Нет времени, — с сожалением произнес генерал. Ему самому не хотелось отправляться в дальнюю дорогу натощак. — Нам нужно засветло добраться до Сизова, — назвал он фамилию командира соседнего соединения. — Ночью тут только на танках ездить. За два дня третьего бойца из охраны теряю.

Провожая генерала к броневику, Рогачев пожаловался:

— Товарищ командир, вот уже скоро месяц, как вы меня на земле держите. Все летчики летают, а я кисну на КП, словно прикованный к командной рации.

— Как это «кисну»? — недовольно поморщился генерал. — Вы, полковник, не командир эскадрильи и даже не командир полка, чтобы участвовать лично в мелких стычках с противником. Ваша главная задача — руководить боевой работой частей. Время лихих начдивов, гарцевавших с шашкой наголо впереди полков, ушло в вечность.

— Я — боевой летчик, — настаивал Рогачев, — и, чтобы не растерять летные навыки и уважение своих подчиненных, должен систематически выполнять боевые задания.

— Ну и настырный ты мужик, Андрей Петрович, — улыбнулся генерал. — Неужели еще не налетался за все эти годы? Поберегся бы, война-то к концу идет.

Рогачев ободрился. Генерал не остановил его своим безапелляционным «отставить разговорчики». А переход на «ты» был добрым предзнаменованием.

— Товарищ генерал, я от самых берегов Волги мечтаю полетать в небе Германии.

Генерал, опытный ас, опаленный боями трех войн, прекрасно понимал своего подчиненного. Ему вспомнилась первая встреча и знакомство с Андреем Рогачевым. Это было жарким летом 1938 года на Центральном фронте. После воздушного боя над Мадридом, когда его отряду пришлось драться против двух десятков «хейнкелей» и «фиатов», прикрывавших налет бомбардировщиков «савойя», пришлось сажать подбитый «москас»[4] на аэродром Алькало-де-Энарес.