Владимир Дубровский - Наше море
— Справа по носу мина! — громко докладывает Аносов. Рулевой матрос Лобанов, взглянув на командира, уже собрался положить руль влево, как снова послышался голос другого сигнальщика:
— Слева по носу мина!
Лобанов замер на месте, продолжая удерживать руль прямо. Отполированные рукоятки штурвала словно приросли к пальцам.
Сейчас и командир тральщика Юдин видел, как приближались к носу катера справа и слева два черных шара. Задний ход с тралом за кормой дать было нельзя.
— Так держать! — звенящим от напряжения голосом командует Юдин. [218]
Рулевой, рассчитав расстояние между минами, повел тральщик как раз посередине. Но мины, приближаясь к тральщику, словно увеличивались в размере, проход становился уже. Казалось, что тральщик не минует какой–нибудь из них, нос его уже надвигался на черное пятно, но рулевой продолжал удерживать катер на курсе, и мины остались за кормой.
Затем все на палубе почувствовали леший толчок, но опасность уже миновала. Одна из мин попала в трал. Буи сблизились, сработал патрон. И мина всплыла, покачиваясь на волне, далеко за кормой.
В эти дни тральщики работали от утренней до вечерней зари. Матросы, возвращаясь с наступлением темноты в порт, тотчас укладывались спать. Никаких дней отдыха не было. Только разбушевавшийся шторм мог задержать выход катеров в море.
Щепаченко был в отличном настроении. Все шло хорошо, фарватер все дальше продвигался в залив. Командир дивизиона тральщиков капитан–лейтенант Шиповников оказался смелым и энергичным офицером. Он любил море и с самого начала траления ни одного дня не провел на берегу.
— То ли дело — море! — говорил Шиповников, обращаясь к Щепаченко. — А потом, как же это: катера тралят, а я на бережку буду сидеть? Не солидно получится!
Ясным и прозрачным апрельским утром тральщики выходили в море.
— На флагмане сигнал: «Заводить моторы!», — доложил вахтенный.
— Репетовать сигнал! — скомандовал мичман Юдин, передвигая рукоятки машинного телеграфа.
К восходу солнца тральщики были уже в заливе. Поставив тралы, корабли все дальше и дальше уходили от берега. В море было пустынно и тихо, лишь изредка проносились над водой взрывы затраленных мин.
— Еще один галс, — сказал наконец Юдин, обращаясь к рулевому, — и мы выйдем на чистую воду!
Фарватер был протрален!
На последнем галсе корабль Юдина подсек резаком трала мину, и она всплыла за кормой. Ветер, набежавший с берега, и курчавая волна относили мину в море.
Командир дивизиона Шиповников передал Юдину в мегафон: [219]
— Мы, не выбирая тралов, возвращаемся в базу, а вы подорвите мину и следуйте за нами.
Тральщики сделали поворот и так же строем фронта легли курсом на Феодосию.
Юдин, оставшись один, приказал выбрать трал и дать малый ход. Когда приблизились к плавающей мине, боцман спустил на воду резиновую шлюпку. В нее сели минеры Григорий Рак и Иван Фоменко.
— Ну, ни пуха ни пера вам! — сказал Юдин. — Подорвете мину — и идем в базу.
Нещадно, уже по–летнему, палило высоко поднявшееся солнце, беспокойно кричали чайки, где–то далеко у горизонта синели Крымские горы. Юдину хотелось поскорее покончить с миной и вместе со всеми тральщиками до наступления темноты возвратиться в Феодосию. Поэтому он подошел к плавающей мине ближе, чем обычно. Юдин рассчитывал, как только минеры подожгут шнур и возвратятся на тральщик, взять шлюпку на буксир и вместе с ней отойти на безопасное расстояние.
Когда шлюпка отвалила от борта, Юдин стал следить за тем, как будет работать Рак.
Шлюпка осторожно приблизилась к мине, и матрос ловко ухватился за рым на корпусе мины. — Патрон! — не оборачиваясь, скомандовал Рак и протянул руку назад. Фоменко подал ему подрывной патрон.
— Разжечь фитиль!
— Есть разжечь фитиль! — громко проговорил Фоменко.
Юдин на мостике посмотрел на круглые корабельные часы и отметил: 12 часов 53 минуты.
Шлюпка быстро подошла к тральщику и стала за кормой. Минеры поднялись на палубу, и Рак доложил:
— Товарищ командир, шнур горит! Шлюпка возвратилась.
— Молодец, старшина. Я видел, как ты лихо работал! — удовлетворенно ответил Юдин. Он вспомнил слова командира дивизиона: «Матроса надо вовремя похвалить, он тогда еще лучше будет работать». А Григорий Рак спросил у Фоменко:
— Это какая по счету?
— Двадцать вторая будет! — ответил Фоменко с гордостью и показал рукой на красную звезду на рубке, в центре которой красовались цифры вытраленных мин. [220]
— Даю ход! — сказал Юдин рулевому. Он поставил рукоятку телеграфа на «малый вперед». Задрожала палуба, за кормой забурлила вода, тральщик рванулся вперед и сразу же потерял ход.
Стоявший рядом с Юдиным рулевой громко вскрикнул:
— Товарищ командир, шлюпка!
Юдин и сам понял уже, что произошло. Шлюпка стояла за кормой, ветром ее привалило к борту, свободная часть пенькового конца повисла в воде, ее намотало на винт. Тральщик не мог двигаться.
А шнур на мине горел.
Минер Григорий Рак, бледный, стоял на палубе возле мостика. Он знал, что огнепроводный шнур горит всего восемь — десять минут. Знал он и то, что шнур ничем нельзя потушить, а тральщику от мины не уйти. И вдруг Рак тихонько спросил командира:
— Сколько осталось минут?
Казалось, это был нелепый вопрос, но Юдин взглянул на часы, быстро ответил:
— Еще минуты четыре!
Рак мгновенно принял решение.
Он знал, что в жизни каждого человека, и особенно на войне, бывают такие минуты, когда надо действовать не колеблясь и не медля. Вспомнилось: в первые месяцы войны во время минной постановки минный заградитель «Николай Островский» неожиданно попал в шторм. Приготовленную к постановке мину сорвало с рельсов, и она поползла по палубе к борту. Каждую минуту она могла удариться рогами о надстройки или рядом стоящие мины. В это время мичман Рябец бросился к мине и удержал ее.
Одним выдохом Рак сказал командиру:
— Разрешите, я доплыву и сниму подрывной патрон!
— Только быстрее! — успел ответить Юдин. Матрос бросился в воду.
На тральщике все пришло в движение. Юдин приказал механику немедленно очистить винт, а боцман уже рубил пеньковый конец, затянувший шлюпку под корму.
Юдин видел, как матрос Рак подплывал к мине. У борта тихо плескались волны, и на их зеленых гребнях качалась морская трава. Качалась на волне и мина, а над ней по–прежнему поднимались синие струйки дыма. [221]
Подплыв к мине, Григорий Рак увидел, что дело плохо: патрон был закреплен штертом на рыме мины намертво. Григорий слышал, как трещал горящий шнур. Огонь все ближе подходил к патрону. Ему казалось, что шнур горит слишком быстро, словно дорожка пороха, когда к ней поднесут спичку.
«Надо обрезать штерт, удерживающий патрон на рыме», — решил матрос и, опустив руку, схватился за пояс. Но ножна была пустая. Нож выпал, наверное, когда он прыгнул за борт.
А мина в это время поднялась на гребне волны и затем, кружась, опустилась вниз. Руки Григория сорвались с рыма и скользнули по острым как бритва ракушкам, но он не чувствовал боли. Он ткнулся лицом прямо в запал шнура, прикрепленного к патрону парусиновой ниткой.
«Вот теперь, наверное, конец, — подумал Рак, — патрон от рыма не оторвешь, а огонь приближается к запалу». Был момент, когда он чуть не задохнулся, хлебнув соленой воды. «Нет, — пронеслось у него в голове, — сдаваться нельзя». Мичман Рябец учил его: «Плохо — терпи, трудно — держись!» Нет, выход еще есть. Надо оторвать шнур с запалом от подрывного патрона.
Мина снова накренилась на волне, и Рак, ухватившись руками за оставшуюся часть Шнура, с силой рванул его на себя… Шнур уже почернел и горел у него в руках, оставались считанные секунды до воспламенения запала, когда Рак вдруг почувствовал, что вместе с обжигающим руку шнуром погружается в холодную воду. С трудом разжав пальцы, он выпустил шнур и вынырнул на поверхность.
Солнце по–прежнему светило над головой, мина раскачивалась на волне, на рыме висел подрывной патрон, но взрыв уже не угрожал тральщику.
А тральщик продолжал дрейфовать по ветру, приближаясь к мине. Винт еще не очистили от намотанного конца, и корабль по–прежнему был беспомощен. Григорий Рак плыл к нему, напрягая последние силы. Когда матросы, ухватив за мокрую голландку, вытащили его на палубу, он услышал слова сигнальщика:
— До мины десять метров! И голос командира:
— Приготовить отпорные крюки, оттолкнуть мину от борта! [222] Солнце пригревало, Григорий Рак приподнялся и сел на железную палубу.
— Пить! Воды! — попросил он.
Фоменко подал ему тяжелый медный чайник. Григорий не смог удержать его и уронил на палубу. Только тогда окружившие его матросы заметили, что у него кровоточат ладони и покраснела правая скула. Товарищи взяли Григория под руки и отвели в кубрик.
