Владимир Дубровский - Наше море
— Пить! Воды! — попросил он.
Фоменко подал ему тяжелый медный чайник. Григорий не смог удержать его и уронил на палубу. Только тогда окружившие его матросы заметили, что у него кровоточат ладони и покраснела правая скула. Товарищи взяли Григория под руки и отвели в кубрик.
Мину оттолкнули крюками, и она проплыла мимо тральщика. На корабле раздавались удары молотка, скрежет железа. Все это слышал Рак, лежа на койке в прохладном полумраке кубрика.
— Готово! — откуда–то, словно из–под воды, донесся голос механика.
Тонко звякнул телеграф, и — «чох–чох» — заработал мотор. Григорий Рак блаженно закрыл глаза. Синие, оранжевые круги, светлые точки плавали в темноте. Болела голова, начали ныть руки.
— Ерунда! — улыбнулся он в темноте. — Все обошлось хорошо!
Шевеля распухшими гулами, Григорий попытался представить себе то, что произошло в эти четыре минуты: как он плыл, как барахтался в воде, стараясь оторвать горящий шнур от круглой и верткой мины. Но перед глазами стояли лишь фыркающие синие струйки огня.
Затем Григорий Рак услышал, как по палубе бегут, стуча сапогами, матросы. Звонко лязгнул замок, и в подволок над головой ударил первый выстрел, второй, затем — глухой рокот взрыва.
«Молодцы комендоры, со второго снаряда попали в мину!» — подумал Рак, открывая глаза.
В квадратный люк на палубе ему был виден кусочек синего неба и золотые брызги солнечного света. Сверху доносился хрипловатый голос боцмана:
— Добрый у нас на корабле старшина минеров, настоящий моряк — не растерялся возле мины.
Рак слышал этот голос, но еще не догадывался, что речь идет о нем.
Вслед за этим синий квадрат неба заслонила мощная фигура боцмана, и Григорий услышал уже возле себя знакомый голос:
— Ну как, старшина, отошел? Может, табачку закуришь? У меня феодосийский… [223]
Отличился в эти дни на тралении и старшина 2‑й статьи Иван Кондратьевич Лисоконь. Это был опытный минер, до этого он участвовал в тралении Новороссийска, Анапы, Геленджика.
Был теплый апрельский вечер. Море спокойное, синее–синее, а вдали зеленые берега, сиреневые горы и розоватые дома Феодосии. Катера должны были уже возвращаться на базу, когда лучи заходящего солнца прорвались сквозь тучи и ярко осветили прозрачную воду вокруг. Все моряки катера–тральщика 33, кроме мотористов, находились на верхней палубе. И в это время командир катера главный старшина Михаил Губа и минер Лисоконь заметили в толще воды приближающиеся по ходу катера черные шары.
Сигнальщик старший матрос Щербаков быстро поднял на мачте флажный сигнал — белый с косичками флаг с черным шаром посредине — «Нахожусь на минном поле». Мины видны были впереди по курсу, за кормой, захваченные тралом, и по бортам. Тральщик оказался в плену якорных мин.
Создалась такая обстановка, когда одно неверное движение могло стать роковым. Командир Михаил Губа не растерялся, он четко отвел нос катера от мин впереди и слева и вышел из этого «букета мин», как говорят минеры, на чистую воду. Но он почувствовал, что в трале за кормой уже есть улов. Причем, как оказалось, тралом были подсечены не одна, а сразу две мины. А когда стали осторожно подбирать трал на лебедку, обе мины. всплыли. Причем одна плескалась на поверхности воды свободно, а вторая запуталась в трале. Обе мины находились на расстоянии десяти метров от кормы и очень близко друг от друга. И если они столкнутся, ударятся, не уцелеют ни катер, ни люди.
Надо было немедленно что–то предпринять. Находившийся на корме и наблюдавший за минами старшина 2‑й статьи Лисоконь, не раздумывая, стянул с себя бушлат и бросился в воду. Он подплыл к свободно плавающей мине и стал отталкивать ее руками от катера и от второй опасной мины, захлестнутой в трале. А она была скользкая, с наростами морских ракушек, которые острыми краями порезали ему руки. И все–таки Ивану Лисоконю удалось оттолкнуть плавающую мину в сторону.
Затем, подбирая осторожно трал, минеры освободили [224] его от запутавшейся мины. Катер сразу же дал малый ход вперед, и все–таки за кормой поднялась волна, она словно подтолкнула мины навстречу друг другу. Вот они столкнулись, ударились рогами и обе мгновенно взорвались. Высоко поднялся вверх столб черной воды, и засвистели над головами матросов осколки.
Расстояние до катера небольшое, и взрывная волна ударила по корпусу, оторвала Лисоконя от палубы и бросила на тральную лебедку. А командира Михаила Губу, находившегося на мостике, толкнуло так, что он ударился о мачту…
Когда я как начальник штаба бригады пришел на сторожевом катере в Феодосию, Щепаченко рассказал мне о другом случае.
29 апреля тральщики строем фронта шли по второму колену фарватера возле той минной банки, где так счастливо избежал гибели тральщик главстаршины Губы.
Прошла, может быть, всего одна минута, когда впередсмотрящий доложил:
— Прямо по носу мина!
— Право руля! — почти мгновенно скомандовал командир.
Но тральщик не послушал руля. Тяжелый трал с захваченной миной лишал его маневренности. И мина приближалась, ее, как магнитом, тянуло к борту. Раздался взрыв — и тральщик, получив тяжелые повреждения, затонул. Это был первый и единственный случай подрыва на минном поле при тралении…
Работы в Феодосийском заливе продолжались, в то же время наши корабли уже приступили к тралению подходного фарватера к Ялте, а затем и самой гавани Ялты.
Вслед за дивизионами тральщиков, уходивших все вперед, наш штаб, распростившись с Кавказом, перебазировался из Новороссийска в Крым.
Подходили мы к Ялте солнечным погожим днем. Море искрилось и играло в каждом всплеске волны. Величественно стояли Крымские горы с шапками пышных туч на вершинах. Высоко в небе парил орел. Из воды выступали влажные мысы; камни и скалы, оторвавшись от берегов, словно спешили нам навстречу.
Город, непривычно тихий, все приближался. В защитный мол через огромный пролом бил, поднимая брызги, прибой. [225]
Мы не узнавали набережной Ялты: с грязной, захламленной береговой стенки свисали к воде куски колючей проволоки, темнели провалившиеся глазницы дотов.
Но в городе в эти дни уже налаживалась нормальная жизнь.
И вновь пришла радостная весть. После упорных боев войска 4‑го Украинского фронта к исходу 9 мая полностью освободили Севастополь.
Все корабли флота и нашей бригады траления салютовали в этот день из пушек и автоматов советским войскам, освободившим столицу Черноморья — Севастополь.
Глава шестнадцатая
Снова в Севастополе
И вот наши тральщики входят в Севастопольскую бухту. Навстречу плывут старые, до боли знакомые выщербленные стены Константиновского равелина. Справа чернеют ребра сорванного бомбами купола Херсонесского собора. Затем открывается внутренний рейд — пустынная Северная бухта. А над глубоким Инкерманским ущельем, на высоких горах, по–прежнему белеют полуразрушенные домики створных маяков. Это верные друзья всех моряков, без них немыслим вход в Северную бухту.
Сейчас севастопольскому рейду недостает главного: на рейде нет кораблей. Пустует постоянное место стоянки линкора, пустуют швартовые бочки крейсеров. Нет кораблей и у минной стенки.
Невольно вспомнились довоенные дни. Просторные севастопольские бухты с лесом мачт, потоки солнечного света, заливающего белые дома на берегу, запахи моря, акации и выгоревшей травы. После штормового похода мы возвращались в базу, где был зеленый Приморский бульвар и родной дом.
…С замиранием сердца вглядываемся мы туда, где на высоких холмах лежит сейчас то, что осталось от Севастополя. Ищем знакомые улицы, площади, парки… И видим сплющенные, раздавленные коробки домов, голые бульвары, где вырублены все деревья. Серые клубы дыма поднимаются над городом. Это возле чудом уцелевшего [227] памятника затопленным кораблям догорает немецкий танкер.
Входим в Южную бухту, ищем пристанище для кораблей.
— Будем швартоваться к Телефонной пристани? — спрашивает у меня флагманский штурман.
К нашей Телефонной! Здесь еще задолго до войны была стоянка тральщиков. Там, где на берегу лежит груда камней, когда–то находился штаб соединения.
Позже охрана водного района Главной базы настолько выросла, что кораблям уже тесно было у Телефонной, и мы перебазировались.
В Южной бухте приткнулись к берегу полузатонувшие сгоревшие буксиры и катера, а над водой возвышается железная дуга плавучего крана, и на вершине его какой–то смельчак уже поднял красный флаг.
Сходим на берег и с волнением снимаем фуражки.
Здравствуй, Севастополь — родная земля! Мы вернулись к тебе, как обещали в тот день, когда отходили на последнем корабле от горящего Херсонесского мыса. Это о тебе напишут поэты:
