Юрий Черный-Диденко - Ключи от дворца
— А тут давайте бегом, товарищ капитан, — единственный раз соизволил он обернуться к идущим позади.
Невдалеке затукал со знакомым тупым звуком крупнокалиберный пулемет. Но они уже перебежали прорытый меж скатами холмов-двойняшек ход сообщения и вскоре оказались на аккуратно подметенном пятачке перед врезанным почти в отвесный склон блиндажом.
За те двое суток, которые Алексей провел в этом батальоне — на командном пункте, в передовых и запасных окопах, на огневых позициях приданной батальону батареи, — снова и снова возникала мысль, что именно отсюда, от этого рубежа, продолжится фронтовой путь его и всех, кого он оставил в Верхних Хуторах.
Снайперы, поужинав, сразу завалились спать. Им вставать затемно. Алексея увел к себе в землянку замполит, родом из Краснодара, горбоносый, с тяжелой, как у лося, головой. По всему видать, он обрадовался, что, поднаторев здесь, на переднем крае, может теперь просветить и своего коллегу-новичка.
— Обстановку спрашиваешь? Я ее тебе сейчас представлю… — с астматической одышкой проговорил он и потянулся рукой к сложенной в изголовье нар стопке газет, брошюр, журналов. Точно такой же, какая была и у Алексея и в тысячах других блиндажей политработников от Мурманска до Новороссийска… «О Великой Отечественной войне Советского Союза», «Что принес фашизм народам Европы», «Спутник полкового агитатора», «Зверства гитлеровцев в оккупированных областях», «Наша Таня»… Вытащил из этой стопы карту фронтов.
— Послушай, Перекатный, с такой и я каждый день армиями командую, а другая, здешняя, покрупней, у тебя есть?
— Погоди, дойдет очередь и до другой. Я тебе, как коммунист коммунисту, откровенно признаюсь, что когда с Северного Кавказа их погнали, то у меня от сводок Информбюро даже головокружение началось. Считал, что к лету нам и делать здесь будет нечего. Откатятся от Ростова, от твоего Донбасса до самого Днепра, а потом, наученные Сталинградом, начнут и тут фронт выравнивать… Изгибы, видишь, здесь какие?! Но у меня пробуксовка получилась… Силен еще, гад. И вся его главная сила, все узлы и развязки теперь вот тут… А значит, тут оно и развернется, наше с тобой Бородино… Видишь, где мы стоим? У самого фашистского острия. Прямо на нас оно нацелилось, на Новосиль.
— Э, кубанский казак, гляди, чтоб у тебя снова пробуксовка не получилась. На Новосиль им сейчас нацеливаться не с руки. У самих справа Курский выступ навис.
— Я о чем тебе и толкую. Они нам тут тесак к груди приставили, а мы левее из-под Курска им…
— Может, наоборот?
— А вот погляди, что они против нас на Зуше поднакопили…
И он вынул из планшетки исчерканную, покоробленную, как чертеж, побывавший в руках множества цеховых мастеров, другую карту, полевую.
То, что с новосильских высот представлялось ровной, чуть приподнявшейся к северу низменностью, теперь, испещренное извилистыми линиями горизонталей, крупными и мелкими условными знаками, обретало вторую, подлинную действительность. Курганы, речушки, броды, кустарники, деревни и отдельные дворы, каменоломни, дубравы, гравийные и грунтовые дороги. Но была еще и третья действительность — самая главная, показанная на карте остро отточенными красным и синим карандашами.
— Видишь, нейтралка тут, напротив нас, триста пятьдесят метров. У левого соседа еще и побольше, но попробовали продвинуться, ничего не получилось. Бьет с фланга, и к тому же залив мешает. У них тут три, а может и четыре, линии окопов… Дзоты во второй и дальше, в глубине… А эта деревушка у пригорка тоже, считай, сплошной дзот. Под хатами пулеметные гнезда. Еще и сейчас по ночам цемент возят. Минометные батареи, как и наши, кочуют по овражкам.
— Но хоть щипаете вы его?
— А это уж взаимно. Как когда. Завтра утром посмотришь. Вот по этой деревушке недавно ночные бомбардировщики шуганули.
— А их авиация?
— Боевая что-то попритихла, а так летают, с агитацией… Тоже морока… Приказано подбирать и сжигать, а их — как сорняков на непрополотом клине.
— Это листовки, что ли?
— Да, всякие там пропуска… Ребята их зовут геббельсовскими продкарточками. Переходите, мол, будете пить кофе… А недавно и новые писульки появились… Власовские. Грозится гитлеровский прихвостень освободить Россию… РОА создает…
— А это что за зверь?
— Так себя назвали или собираются назвать. Дескать, Российская освободительная армия… Что ж это ваш политотдел моргает? Тебе полагалось бы знать и это…
— Да, может, и не все, как-никак второй эшелон, однако кое-что и мне известно.
О предательстве переметнувшегося к фашистам генерала Власова Алексей впервые узнал из политинформации еще в прошлом году, будучи в резерве Северо-Западного фронта. Побольше об этом мог бы рассказать Фещук, воевавший летом сорок второго года на Волховском фронте, но он, если разговор касался подробностей того, что произошло там, в Волховских лесах, сразу замыкался, темнел лицом. Здесь же, на переднем крае, в новосильской степи, это, оказывается, был уже не какой-то призрачный, неведомо где именно укрывшийся со своими подлыми намерениями враг, а вполне реальный, открыто злобный, и говорили о нем без обиняков и недомолвок.
— Сволочи, своею пакостью всю степь испоганили. Глянь, если хочешь.
Алексей взял протянутый ему Перекатным листок, прочел, мысленно прослеживая цепочку, которая по-гадючьи протянулась от измены в Волховских лесах до этого размноженного в немецких типографиях и удостоверенного печатью со свастикой каинового пропуска. Листок был точно такой же, какие подбирал на обочине дороги и сконфуженно прятал их провожатый. Он рассказал об этом Перекатному.
— То-то я у него спрашиваю — на курево? Нет, говорит, так, для нужды…
— Ну и правильно он тебе, гостю, ответил, — захохотал Перекатный. — Хотя не разрешаю пользоваться и по нужде. Была бы для герра Власова слишком большая честь. Мои ребята это понимают, принесут — и тут же сжигают.
Заговорились, спать пришлось мало. В четвертом часу ночи по ходам сообщения прошли в окопы переднего края. Снайперы уже были на месте, курили, дожидаясь, когда вернутся стрелки, выставленные на ночь в боевое охранение. По замыслу их, ячейки и приспосабливались под снайперские гнезда.
Несмотря на предутреннюю росистую пору, по-прежнему, как и днем, пресно пахло сухой, перекопанной землей. Только со стороны реки из камышей наносило влажный воздух. Оттого, что небо оставалось чистым, звездным, темень под ним казалась плотно спрессованной, непроницаемой. Первым вылез на бруствер Пучков.
— А ну, скок на крылечко — бряк во колечко!..
Еще слышно было, как шуршала и осыпалась под ним земля, а самого уже не видно. Потом также исчез в темноте Стефанович, узкоплечий, гибкий, лучший пластун роты. Собрался было подняться наверх со своим напарником Ремизовым и Морковин, однако в эту минуту над степью беззвучно взлетела ракета. Алексею вспомнились осенние ночи в Старом Подгурье и тамошние ракеты — свет их был кипучим, яростным, многократно отражался в сверкании снегов, а этот шар, ворсистый, матовый, лучился лениво, сонно. Зачернели впереди колья проволочных заграждений, оловянно блеснул куст полыни и, кроме них, ничего. Снова темнота. Привыкая к ней глазами, Морковин выждал и подтолкнул напарника:
— Пошли, Иван…
Вот уже нет их. В нагрудном кармане Алексея лежит рядом с его партбилетом и партбилет Морковина. Отдал его еще с вечера.
— Хоть и не перед разведкой, а все же порядка ради возьмите, товарищ капитан. Спокойнее будет. Тем более, сами знаете, сталинградский.
Морковин вступил в партию в Сталинграде, но не в том Сталинграде, который недавно глянул на них со страниц «Правды» брешами и проломами почерневших разваленных стен, а еще в довоенном, шумном, весело перекликающемся гудками заводов, на одном из которых Морковин слесарил. Он долго не мог списаться с семьей, посылал письма всем, кого мог вспомнить, соседям, знакомым. С приходом Осташко в батальон в первые же дни попросил:
— Товарищ капитан, напишите, пожалуйста, в горком. Неужели вся наша Садовая улица под корень уничтожена?
С помощью Алексея удалось найти в детском доме за Волгой только сестренку.
Там, куда уполз сейчас Морковин со своими ребятами, стрельчато протянулась седая прядка тумана, сузилась и вскоре испарилась совсем, легла росой. Рассветало. Перекатный подозвал Алексея к стереотрубе. Двадцатикратно придвинулась рыжая, выстланная пересохшим дерном насыпь перед чужими окопами, за ней дальше остатки каменных строений, наверное, та самая, укрывшая узел обороны деревенька, белокаменный фундамент снесенного снарядами ветряка, левее обранная камышом затока, посреди которой чернела старая автомобильная покрышка. Однако именно потому, что все стало одинаково крупным и отчетливым, различить там что-либо живое, двигающееся было трудно. Алексей попробовал поделить эту ничейную полосу, наметить на ней промежуточные рубежи для атаки, но ничего хорошего не получилось. Если в развалинах деревни действительно оборудованы дзоты, то они будут держать под прицельным огнем все триста метров, и тут уж никуда не денешься; мертвое пространство только там, по ту сторону первой лилии обороны, а до нее надо рывком…
