Борис Яроцкий - Эхо в тумане
— Здорово, герой.
Мальчик вздрогнул, резко повернул лохматую голову, удивленно уставился на незнакомого капитана.
— Вы к маме?
— К папе.
— Чудные!
— Почему же?
Мальчик, видимо, удивился: папой никогда никто не интересовался, и вдруг, оказывается, нашелся такой человек, и этим человеком был военный. Мальчик с интересом посматривал на Павла, словно колебался: ответить — не ответить? Он ответил прямо и серьезно:
— Его не найдете.
— Где ж он?
— И сам не знаю.
— А кто знает? Мама?
— Может…
В светлых глазах мальчика — это Павел заметил — интерес вдруг сменился настороженностью: мол, что этому капитану нужно от мамы? И поэтому Павел спрашивал дальше, получая односложные, но вполне ясные и четкие ответы.
— Она скоро вернется?
— Вот столовку закроют…
— Когда?
— Сегодня в пять… А вы к нам?
— К Ягодкину.
— Тогда к маме. Она Ягодкина.
— Я — к Прокофию Федосеевичу, к мичману.
— А… — Мальчик не ответил, а выдохнул. Был еле заметный жест приподнятым подбородком, и в нем Павел уловил недосказанность. Мальчик опять уткнулся в радиоприемник. Разговор не получался, а сидеть молча, видать, обоим было неловко.
— Что с ним?
— С моим трактором? Барахлит. Поменял сопротивление. Все равно.
— Схема есть?
В комнате запахло канифолью и пластмассой. Поворот ручки настройки — и дом наполнился праздничной музыкой. У мальчишки в улыбке обнажился передний, со щербинкой зуб.
— Соображаете…
— Как ты сказал? — спросил Павел, чтоб убедиться, что адресом не ошибся.
— Соображаете, говорю. Ну в радиотехнике!
— Откуда у тебя это — «соображаете»?
— Откуда? От дяди.
— А где он, твой дядя?
— Дядя Проша?
— Ну да, военный моряк.
— Утонул.
— Моряк?
— Моряк.
— Так я тебе и поверю… Подводник, да чтоб утонул…
— Не верите — не надо. — Мальчик обиженно отвернулся.
Передавали концерт по заявкам участников Октябрьской революции и гражданской войны. Гремела «Конная Буденного», и звенели в окнах схваченные легким морозом стекла. Павел думал о Ягодкине, с которым так и не довелось вторично свидеться.
Уже стемнело, когда хозяйка вернулась домой. Слегка располневшая, широколицая. Щеки ее полыхали румянцем то ли от быстрой ходьбы, то ли от мороза, а светло-голубые уставшие глаза выдавали радость.
— Ну и денек! — сказала с порога. — И на работе гости. И дома. Ну надо же…
Она поздоровалась с Павлом, как со старым знакомым, за руку. Ее рука была мягкая, но не по-женски сильная.
— Вы меня извините… — немного смущенно начал Павел.
— За что? — сверкнула глазами хозяйка. — Гостям всегда рады и я, и Славка, — потрепала сына за вихры. — Во какие отрастил. В школе моду взяли ходить лохматыми.
— Ладно уж, — стыдливо огрызнулся тот.
— Что «ладно»? Был бы дядя Прокофий — он не стал бы читать моралей: пихнул бы под машинку — и дело с концом. Только его и слушался.
— А где он, Прокофий Федосеевич? — осторожно поинтересовался Павел. — Я, собственно, к нему…
На широкое, розовое лицо хозяйки словно упала тень.
— Утонул. В прошлом году. Рыбаков спасал.
И Павел узнал подробности гибели мичмана Ягодкина…
…В конце февраля выходить на лед было запрещено. Зима в том году выдалась неустойчивой, с частыми оттепелями и южными ветрами. Ждали раннего ледохода. Запрещение касалось всех, в том числе и любителей подледного лова.
К ночи подул мокрый порывистый ветер, и лед на Волге глухо затрещал, начал дробиться. До города донеслись хриплые крики о помощи. Осводовцы не мешкали, прибыли по тревоге к штабу.
Оставив свой автокран, явился и Прокофий Федосеевич. Демобилизовавшись в пятьдесят шестом году, он после недолгих колебаний вернулся к себе на родину — в Чебоксары. Здесь был похоронен его сын, замерзший во вторую послевоенную зиму в товарном поезде. Сбежал из дому без копейки в кармане. Кто-то ему сказал, что в суворовское училище принимают мальчишек его возраста. Не доехал до Воронежа… Жена, похоронив сынишку, завербовалась на Север, в одну из организаций Кильдинстроя, а в домик, доставшийся ей по наследству, прописала сестру Прокофия — Зинаиду.
Больно было Ягодкину возвращаться в родной дом. Вернулся, пересилив себя. Сестра упросила. И не раскаялся. Жену разыскивать не стал, время зарубцевало душевную рану, увлекла новая работа.
Сестра вышла замуж неожиданно. Муж, артист филармонии, перебрался к ним в домик со своими пожитками, вместившимися в картонном чемоданчике. Прокофий помог сестре одеть-обуть зятя. Но в какой-то праздник новый родственник, пропустив несколько рюмок водки, изложил свою линию жизни, заявив, что ему все — до лампочки, «было бы вволю жратвы да комфорт модерновый».
Прокофий побагровел. И, уже не сдерживая себя, встал из-за стола, взял за шиворот вдруг побледневшего зятя и с грохотом вышвырнул на улицу. В тот же день, под вечер, Прокофия вызвали в милицию. Капитан-следователь, широкоскулый чуваш с тремя рядами орденских планок и пустым рукавом вместо правой руки, в присутствии пострадавшего снял у Прокофия показания, а когда муж сестры покинул кабинет, сочувственно глядя в глаза Прокофию, сказал:
— С такой моралью выродки шли к фашистам… — и разорвал обстоятельно составленный протокол.
Славка родился уже после этой истории, но Прокофий в племяннике души не чаял, и мальчик не чувствовал себя обиженным судьбой. Рано в нем пробудился интерес к технике, длинные вечера дядя и племянник увлеченно просиживали над радиоаппаратурой. Бывало, Славка спросит, где он, дядя Проша, учился, тот обычно отвечал коротко: «На флоте».
Всему он учился на флоте: и подводному плаванию, и мастерству радиста. Правда, в море ни разу никого не снимал со льдины. А на Волге довелось…
Ночью по голосу разыскали беспечного любителя подледного лова. Прокофий по-пластунски пополз ему навстречу, передал веревку, но вдруг льдина наклонилась, и оба они соскользнули в вязкую, как мазут, воду. Прокофий, набрав полную грудь воздуха, с трудом вытолкнул на льдину грузного, одетого в тулуп и валенки рыбака, а тот, вместо того чтобы бросить своему спасителю веревку, скуля, уполз от полыньи. Товарищи, выпрыгнув из катера, бросились на выручку, но огромная льдина уже подмяла под себя осводовца.
Весь вечер Павел провел у Ягодкиных. Зинаида рассказывала о погибшем брате так, словно вернется он утром с работы, в чистом бревенчатом коридорчике снимет промасленную спецовку, радостно поздоровается: «Краснофлотский привет, сеструха!»
— Он когда-нибудь говорил о подводниках? — наконец прямо спросил Павел, боясь услышать отрицательное «нет».
— А как же, — подтвердила хозяйка. — Славику, помню, объяснял, как идет погружение.
— И называл места, куда ходили? Где высаживались?
— Не помню.
Славка поднял голову, оторвавшись от работы.
— Он и в школе выступал.
— И рассказывал, куда плавали?
— Они партизан возили из Голубой бухты. Брали по ночам, секретно.
— Оказывается, сын знает больше… И куда же их возили?
— В Болгарию.
Вот и все, что удалось узнать Павлу в континентальных Чебоксарах,
Вызов в посольство
Проводив Павла, в белом сумраке падающего снега Атанас вернулся в общежитие. На столе его ждала записка: «Вызывает помощник военного атташе». Пока ехал на Ленинградский проспект, где в глубине двора находится здание посольства Народной Республики Болгарии, терялся в догадках: зачем он понадобился? Может, какая неприятность? Просто так вызывать не будет, у военных это не принято.
Помощник военного атташе, высокий и плечистый, под стать Атанасу, майор был в приподнятом настроении. Атанас знал его по совместной службе в дивизии. Майор был тогда командиром танкового батальона и теперь, насколько известно, к танкистам питал слабость.
— У меня для вас новость, — сказал он, крепко пожимая руку Кралеву. — Точнее, новость для вашего друга капитана Заволоки.
У Атанаса словно гора с плеч. Тяжелое предчувствие исчезло. Новость, предназначенная для Павла, касалась их обоих в равной мере.
— Из Пловдива?
— Из Софии.
Помощник военного атташе открыл ящик письменного стола, достал зеленую папку. В ней было два тетрадных листа, исписанных корявыми, слегка поваленными буквами. Майор коротко пояснил, что автор письма — ветеран антифашистского движения, ныне пенсионер.
— Вот кресло. Садитесь. Читайте, — сказал майор и куда-то вышел.
Атанас углубился в чтение.
«В конце июля 1943 года мне поручили взять у варненских рыбаков сухие батареи для подпольной радиостанции.
В указанное время я прибыл на явочную квартиру, улица Уютная, дом Геничева. Меня никто не встретил, и я, опасаясь засады, зашел к своему дальнему родственнику на Каменный спуск. Я не мог вернуться, не выполнив задания комитета. Я колебался. Посетить дом Геничева на следующий день или же подождать до будущей среды? Ведь меня должны встретить не в четверг и не в пятницу, а именно в среду. Мой пароль был привязан к среде, этому среднему дню недели.
