Владимир Коваленко - Крылья Севастополя
- Христофор тебе так салютнет по шее - мало не покажется! - охлаждаю Уткина.
- Пусть, - не унимается он. - А мы ему пленку с потопленным кораблем.
- Не ты же потопил.
- А кто нашел его? Кто навел торпедошников? Уткин, что называется, расхрабрился. Я думал, что он скоро успокоится. Но, выходит, ошибся.
Когда впереди показался знакомый зеленый мыс со светлыми домиками на нем, а за мысом белая взлетно-посадочная полоса в неширокой горной долине, Миня вдруг прибавил моторам газу и кинул самолет вниз. Он метеором пронесся над маленькими домиками городка, выскочил на аэродром и понесся над бетонной лентой. Впереди высились горы. Еще несколько секунд - и выход из ущелья будет закрыт, потому что такой махине, как наш самолет, отсюда не выкарабкаться. Но Миня все рассчитал: он резко взял штурвал на себя, самолет стремительно взмыл вверх, а зеленые, живописные горы поплыли куда-то вниз, под фюзеляж. И в этот миг над аэродромом, над вершинами гор пророкотала мощная, дерзкая пулеметная очередь. Она [180] зхом отозвалась в ущельях, покатилась по темно-синему морю и заглохла где-то вдали.
Миня Уткин все-таки отсалютовал. Это был первый салют разведчиков.
На аэродроме нас встречал сам Рождественский. Он стоял у машины, заложив, как обычно, руки назад, и ждал, когда мы выберемся из самолета. Стоял, низко опустив голову, набычившись. Я глянул на Уткина, подумал: «Сейчас тебе будет салют!» Миня смущенно улыбнулся, подмигнул мне, видимо, для храбрости.
Мы направились к командиру полка, он шагнул навстречу, глянул на нас исподлобья и вдруг улыбнулся. Эта улыбка осветила его лицо всего на мгновенье, но и за этот короткий миг мы увидели нашего Христофора совсем другим, словно озаренным каким-то теплым внутренним светом. Он не стал принимать доклад, как обычно, а приподнял руку, сказал:
- Доложите в штабе. Молодцы, поздравляю.
И всем нам, четверым, крепко пожал руки.
Когда проявили пленку, увидели: транспорт лежит на боку, тонет.
А вечером гвардейцы-торпедисты прислали телефонограмму: «Братья-разведчики, огромное спасибо за наведение. Работа классная».
Через день о нашем полете, об умелом взаимодействии разведчиков и торпедоносцев появилась статья в «Красном черноморце», а на следующее утро прибыл командующий ВВС ЧФ. построили весь полк и нашему экипажу за отличное выполнение задания вручили награды: Уткину и мне - ордена Отечественной войны I степени, радисту и стрелку - медали. А летчики-торпедоносцы 5-го ГАП, потопившие эту первоклассную «калошу», были награждены орденами Красного Знамени.
* * *
После того памятного признания об ухудшении зрения мы с Уткиным ходили на воздушную разведку раз пятьдесят. Всяко бывало. Попадали и в очень тугие переплеты. И ни разу я не пожалел, что поверил ему, поверил в его силы, в его мастерство. Мы понимали друг друга с полуслова, а иногда - и просто без слов. Бывало, только гляну на него, а он утвердительно качает головой: ясно, дескать, понял.
Двести боевых вылетов было на его счету. И ни одного серьезного летного происшествия, ни одного несчастного [181] случая. Все в соответствии с инструкциями. Слетал, задание выполнил, вернулся. Никаких замечаний.
Он был истинный разведчик, летал академически точно, «прозаично», хотя в душе был настоящим поэтом…
Не хотелось верить…
Женя Акимов подошел ко мне, положил свою тяжелую руку на плечо, сказал, как всегда, смущенно улыбаясь:
- Завидую вам, черти. Такую знатную калошу на дно посадили! А я зря воздух утюжу.
Я постарался успокоить его:
- Не завидуй. Один твой севастопольский полет десятка наших стоит.
- Да ну… - еще больше смутился Акимов.
Нет, не зря «утюжил воздух» Женя Акимов. На рассвете следующего дня он ушел в очередной полет на воздушную разведку. Ушел «правым кругом». Это значит, что он должен разведать все порты и аэродромы западной части Черного моря - от Босфора до Севастополя. Полет длительный, напряженный. Как всегда, он вылетел на своем видавшем виды «Федоре» - самолете ДБ-3ф.
Полет протекал без особых приключений. Уже осталось позади больше половины маршрута, впереди показалось Дунайское гирло, а чуть правее - единственный в Черном море остров Змеиный, когда в наушниках раздался голос Алеши Пастушенко:
- По курсу - большой караван судов! Отворот вправо!
Прошли прямо над караваном. Пастушенко сфотографировал его. Караван, действительно, оказался большим: четыре нефтеналивных судна водоизмещением 4-5 тысяч тонн каждое, несколько быстроходных десантных барж, их охраняли тральщики, катера - всего около 15 вымпелов.
Отошли в море. Пастушенко передал радиограмму об обнаруженном караване, получил подтверждение. Через несколько минут - новая радиограмма: вылетают торпедоносцы.
- Что будем делать? - спросил штурман Акимова.
- Подождем немного. А то еще уйдут в сторону, торпедоносцы не найдут. Горючего пока достаточно.
Два часа разведчик галсировал в море, наблюдая за караваном. Тот не менял курс, шел вдоль берега на Констанцу. Уже пришло сообщение о вылете торпедоносцев. Акимову [182] очень хотелось дождаться их у цели, но прибор упорно подчеркивал: горючего едва хватит на обратный путь.
Надо уходить.
И они легли курсом на Кавказ. По пути сфотографировали Севастополь.
На аэродроме их ждало приятное сообщение: пятерка торпедоносцев точно вышла на Змеиный, оттуда взяла курс на караван, с ходу атаковала, торпедировала самые крупные суда и два из них потопила. Одно огорчало: был сбит при выходе из атаки один торпедоносец, самолет взорвался в воздухе, экипаж погиб.
Гибель экипажа при торпедировании - явление нередкое. Ничего не поделаешь: такая уж опасная работа. Так, видимо, решили и в нашей разведывательной части, говорили больше о потоплении двух вражеских судов, поздравляли Акимова и Пастушенко с удачным завершением разведки.
А я переживал потерю тяжело: погиб Димка Триандофилов, дорогой мой «неистовый грек».
Да, Триандофилов был дорогим мне человеком. Мы вместе пришли в военно-морское училище, вместе несколько месяцев учились в спецнаборе, где проходили первоначальный курс обучения. И подружились. Может, потому что в строю всегда стояли рядом, последними, потому что были самыми малорослыми в группе. Но, несмотря на свой обидный рост, Димка (родители нарекли его Дионисием) имел поразительную внешность. Жгуче-черные глаза на крупном смуглом лице, большой греческий нос, смоляные вьющиеся волосы (которые в училище, правда, основательно укоротили). Нрав у него был вспыльчивый, горячий, словно ходил он с оголенными нервами, но товарищем он был верным, преданным, с таким, как говорится, в разведку можно идти без оглядки. Настойчив необыкновенно, даже упрям. Если наметит что-нибудь - добьется непременна, не отступится. Он окончил греческую десятилетку в Керчи, русский язык знал сравнительно слабо, но в училище не давал мне покоя до тех пор, пока не стал писать диктанты как минимум на «4». Был прекрасно развит физически. Страстный гимнаст. Это увлечение чуть не стоило ему жизни. Он восхитительно крутил на турнике «солнце», но однажды, занимаясь в спортзале, не рассчитал силы: когда выходил в верхнюю точку, металлическая перекладина выскользнула из рук, Диму кинуло вверх, он сделал над турником замысловатое сальто и грохнулся на пол навзничь. Все произошло в одно мгновенье, [183] мы даже подстраховать не успели… Он лежал неподвижно, широко раскинув руки, в лице - ни кровинки. Прибежал врач, начал приводить его в чувство. Спасло Триандофилова то, что при падении он ударился головой о мягкий толстый мат.
Неделю Дима отлеживался в санчасти, а потом… снова полез на турник.
Его окрестили «неистовым греком», и обращались к нему не по имени, а просто - грек. Товарищи его любили - за честность, прямоту. И еще за то, что он отлично летал.
А теперь вот Димки нет. Трудно было в это поверить.
Однако в авиации иногда случаются чудеса. Осенью 1945 года я прибыл в одну из частей ВВС ЧФ и встретил… Димку Триандофилова. Такого же бодрого и подтянутого, как и прежде, с орденом Красного Знамени на груди. Я онемел от неожиданности, потерял дар речи, а он сграбастал меня в свои железные объятия и что-то невнятно забормотал.
Не скоро мы успокоились. А потом Димка рассказал свою одиссею.
После сообщения Акимова об обнаруженном караване их пятерка «бостонов» немедленно вылетела на удар: три самолета с торпедами и два без торпед - для подавления зениток и отвлекающего маневра. Триандофилов со штурманом лейтенантом Павловым и стрелком-радистом старшим сержантом Смоленским шел ведомым с торпедой. Когда вышли на остров Змеиный и развернулись курсом на Одессу, Павлов заметил караван, идущий вдоль берега, доложил ведущему. Но тот почему-то не среагировал на сообщение: то ли не услышал сигнал, то ли не разглядел караван. Между тем дорога была каждая секунда: внезапность торпедной атаки - залог успеха. И Триандофилов решил взять инициативу на себя: вышел вперед, покачал ведущему крыльями, что означало «Внимание!», и устремился к каравану. Выбрал самое крупное судно.
