Сергей Михеенков - Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман»
– Кто?
– Бачан.
– Тяжело?
– Нет, в руку. Кость цела. Но с коня не слезает.
– Какая рука?
– Правая.
Радовский развернул карту и попросил связного указать квадрат, где обнаружены заслоны Советов. Тот указал. Радовский соединил их линией. Противник загонял их снова в середину колонны. Замысел смелый, рискованный. Да и в умении осуществлять его в условиях леса, сплошных болот и плохой видимости тому, кто руководил операцией с той стороны, не откажешь.
– Что передать поручику Гаеву? Будем пробиваться?
– Нет. Ни в коем случае. Передай Гаеву – отход. Пусть медленно отводит людей назад.
Связной ускакал. Вскоре там, на левом крыле, стрельба прекратилась.
Опять над болотами, бросая мелкую рябь на поверхность протоки, пронеслись самолеты. Снова парой. На этот раз «яки». У них, черт возьми, просто показательные полеты, чертыхнулся Радовский. И подумал: пойдя по шерсть, не воротиться бы самому стриженым…
– Говорят, летчиками на них летают французы. Это правда, господин майор? – спросил Иванов.
Радовский невольно оглянулся на курсанта. Иванов человек непростой. Да, набрал он людей с загадками. Этот просто так, из любопытства, не спросит.
– Да, французы. Из Нормандии.
– Сбитый тоже француз?
– Нет. Советы не доверяют новые машины иностранцам.
– «Яки» тоже самолеты хорошие. Я видел, как они дерутся, – сказал курсант, глядя в небо, где таял спаренный гул моторов.
– Ты медикаменты для раненых оставил? – спросил курсанта Радовский, явно давая понять, что тему разговора ему лучше поменять. Или помолчать вообще. Курсант носил рюкзак с медикаментами.
– Оставил. Мальков тяжелый. Легкое пробито. И горло.
– Что, – обернулся к нему Радовский, – выстрел в горло?
– Да, одна из пуль попала в горло. Буравина тоже в горло. Наповал.
Радовский знал, что так стрелял Курсант. Это его почерк. Ту же манеру мог перенять и Иванок. Значит, один из них здесь. Если не оба.
Над болотом, которое они обходили слева, по неглубокой протоке с еще не осевшей мутью на дне и поднятой черной листвой, снова начал нарастать гул моторов. Очередная пара истребителей делала свой дежурный облет. Пока они не появились, было непонятно, кто залетает, немцы или русские. Хотя, возможно, как раз-то и не те, и не другие, а французы. Французы. Вот уже кого немыслимо было представить воюющими на стороне большевиков. Французские пилоты в русских самолетах с красными звездами… Только змеи сбрасывают кожи, чтоб душа старела и росла. Мы, увы, со змеями не схожи, мы меняем души, не тела…
Куда же он забрел? Он, считавший себя хитрым, изворотливым, предусмотрительным…
Глава двадцать восьмая
Пара «мессершмиттов» кривыми угловатыми тенями пронеслась над верхушками деревьев, взмыла в стороне сосняка, набрала высоту, одновременно сделала крутой вираж и начала так же стремительно возвращаться.
– Гляди-ка, Сашка, – кивнул за болото Нелюбин, куда самолеты унесли свой гул и теперь, после виража, беззвучно, будто с выключенными моторами, слегка приподнятыми скобками крыльев болтались над сосняком, выстраивая свою атаку. – Это ж они на боевой ложатся. Сейчас шарахнут.
– Воздух! – опередил их кто-то из группы капитана Омельченко.
Все сразу кинулись под деревья. Хоть и не особенно надежная защита – дерево в лесу, а все же не открытое место. Есть надежда, что пилот, атакуя растянувшуюся колонну взводов, не изберет твою фигуру в качестве основной цели, того репера, от которого потом поведет свою трассу дальше – по пробитой и, конечно же, заметной сверху тропе, по сгорбленным спинам, по втянутым в плечи головам, по лошадям, по окрестным деревьям, по голубым звездочкам печеночницы.
Впереди Воронцова спешился Нелюбин и, покрикивая на лошадей, завел их под толстую осину. Воронцов сунулся туда же. Они скорчились под деревом, сжимая в руках повода. Кубанка, привыкшая к обстрелам, изредка вскидывала голову и беспокойно выворачивала белки глаз. Но лошадь, на которую переложили тело связиста Добрушина, испуганно присела от близкой очереди и шарахнулась к протоке. Кондратий Герасимович не удержал ее, упал на спину, и лошадь тащила его за собой до тех пор, пока он не выпростал из повода руку.
– Ах ты, дура негодная! – бранил он убегавшую в березняк кобылу, на которой трепалось закоченевшее тело связиста и металлический ящик рации, обтянутый зеленой парусиной. – Эх, я т-тебе!..
– Давай в сосняк! Всем – под сосны! – закричал Воронцов.
– Ракеты давай!
Сосны высокими колоннами стояли над водой за протокой метрах в ста от них.
– Быстрей! Быстрей, ребята!
Спасение было за протокой. Все это понимали. Он видел, как наспех перевязав раненного в ногу, товарищи подсаживали его на коня и как торопливо, озираясь в сторону болот, куда ушли на очередной вираж «мессершмитты», садились на коней сами. Через минуту протока кипела под конскими копытами и солдатскими сапогами. Порядок движения был нарушен. Но сейчас, когда дело решалось минутами, которые дали им самолеты, ушедшие за болота, чтобы перестроиться для очередной атаки, ни о каком порядке нечего было и думать. Снова Воронцов и Нелюбин видели друг друга в потоке бегущих через протоку. Они знали, что нельзя терять друг друга из виду. Что-то кричали, то ли друг другу, то ли своим людям и людям капитана Омельченко. Все повторялось, словно судьба снова опрокинула их в сорок второй год, под Вязьму, в окруженную Западную группировку 33-й армии. Тот же беспорядочный бег под огнем. Только вместо мокрого снега под ногами вода. Но лес кругом тот же. И тот же сосняк впереди. Только тогда им нужно было вырваться из него, уйти подальше, за разлившуюся речку. А теперь, наоборот, поскорее надо достигнуть соснового бора, чтобы успеть до атаки истребителей укрыться под деревьями. То же надсадное дыхание десятков глоток, те же хрипы ужаса, похожие на стоны, лязг оружия, ставшего вдруг бесполезным и обременительным. Уже никто никем не командовал. Никто никого не подгонял. Все всё знали сами. Вперед! Спасение – там.
В какое-то мгновение гул моторов усилился. Но самолеты, появления которых ждали вот-вот, замелькали левее и выше. Их стало больше. Воронцов успел увидеть отходящие от них вееры сизых трасс. Неужели там идет воздушный бой? Неужели немцев перехватили наши «яки»?
Немецкие истребители не появлялись. Левее высоко в небе шел бой. До сосняка оставалось метров двадцать. Весь отряд уже втянулся в протоку. Только арьергард где-то петлял по лесу, удерживая на расстоянии преследующих их «древесных лягушек». Да группа полковой разведки шла своим маршрутом неизвестно где, но где-то севернее.
– Давай, ребята, давай! – снова закричал Воронцов. Он чувствовал, что протока кончается, вода становится мельче. Под ногами уже хорошо видно дно, устланное почерневшей прошлогодней листвой, упавшие деревья и сучья, такие же черные и неподвижные. Иногда неуместно смешно шарахались в стороны от лошадей и людей лягушки и зелеными стремительными молниями расходились в стороны от их хрипящего надсаженными бронхами и лязгающего железом потока. Кондратий Герасимович с лошадью в поводу, на которой рядом с пустыми стременами болталась растрепанная седая голова старика Добрушина, ехал впереди. Воронцов отстал, чтобы постоянно видеть его. Нелюбин тоже оглядывался и что-то кричал. Теперь он указывал в другую сторону. По выражению его лица Воронцов понял, что что-то случилось или вот-вот может случиться. Он придавил каблуками бока Кубанки. Лошадь сразу обогнала нескольких всадников, среди которых Воронцов узнал младшего лейтенанта Акулича. И в это время сзади послышался характерный истончающийся свист.
Это была уже не первая мина. Воронцов просто не заметил начала минометного обстрела. Бег через протоку захватил все его внимание. Мина разорвалась в стороне от их переправы, метрах в пятидесяти. Огонь, как видно, велся издалека, с закрытых позиций. Но в таком случае здесь находится корректировщик. Они вышли прямо на него, и он, выждав, когда они зайдут на середину протоки, где невозможно укрыться, передал точные координаты огня.
– Назад! На-за-ад! – закричали в середине колонны.
Воронцов добежал до конца берега, упал в заросли калужницы, перевернулся на спину и сразу увидел все, что происходило на протоке.
Люди и кони, смешавшись в беспорядочном беге в единый поток, мгновенно были накрыты плотным огнем. Болотная жижа, поднятая вверх взрывами мин, обрывки одежды, кровавые брызги, толовая гарь, человеческие стоны и лошадиное ржание, лязг рвущегося железа и шипящий свист осколков, от которого холодело все внутри и отнимались ноги.
– Быстрей! Быстрей! – закричал он. Но никто уже его не слышал. Вряд ли кому он помог своим криком. И только когда увидел, как уронил повод коня Кондратий Герасимович и начал беспомощно оседать на колени, неведомая сила оторвала его от земли и бросила туда, назад, на протоку, в кровавую бурю.
