Роман Кожухаров - Штрафники против «Тигров»

Роман Кожухаров

Штрафники против «Тигров»

Глава 1

«Истребители-камикадзе»

I

Наконец-то объявили привал. Кто-то даже не нашел сил, чтобы выбраться из хлюпающей трясины дорожной грязи и найти место посуше. Одни медленно осели, будто сраженные шальной пулей. А кто просто плюхнулся прямо в желто-бурую, тягучую жижу. Но это была не смертельная пуля. Это была смертельная усталость.

Она, как бурое болото, в которое превратилась дорога, цепко ухватывала на каждом шагу солдатские сапоги и лошадиные копыта, каждый оборот обода тележных колес. Телеги и лошади увязали намертво в колеях дороги.

И дорогой-то язык не поворачивался назвать. Проливные холодные дожди, гусеницы танков и самоходок превратили грунт в непроходимое многокилометровое месиво. Лишь некоторые, особо выносливые, собрав в кулак остатки сил, выбрались в сторону, чтобы найти место посуше. На пригорке, слева от дороги, вповалку расположился почти весь взвод Аникина.

— Товарищ лейтенант, спасу нет… — не успев отдышаться, тут же подал голос Талатёнков. — Шутка ли, товарищ лейтенант, двадцать пять верст за день отмахали. Гонят, будто на убой…

Взводный молчал. Талатёнков, или Телок, как его прозвали в роте, уже успел задымить тут же сработанной самокруткой. За словом в карман не полезет. Да и все в его взводе оказались как на подбор — отчаянные, но без явных лагерных замашек. Когда Аникина вдруг в должности замкомвзвода, с одновременным присвоением ему младшего лейтенанта, направили в отдельную армейскую штрафную роту, он и думать не гадал, что так легко найдет общий язык с подчиненными. Видать, опыт все же сказывался. Как-никак, сам в «шуриках» отвоевался. Впрочем, об этом в роте знали только командир, майор Шибановский, и капитан Чувашов, ведавший делопроизводством. А если знали эти двое, считай, никто не знал.

— Ты, Талатёнков, про убой погоди пока каркать, — наконец веско произнес Аникин. — Приведи лучше форму в порядок, а то заместо пугала на огороде можно тебя использовать…

— А что, товарищ лейтенант… — несогласно замычал тот, тщетно пытаясь счистить со своей шинели толстый слой засохшей грязи. Присевший рядом на корточки боец Жильцов движением одной только руки ткнул спорщика в колено.

— Не спорь с командиром, Телок… — устало, но основательно выговорил Жила, как его все звали в роте. От удара Талатёнков чуть не упал. Жильцов как ни в чем не бывало продолжил: — На убой — это когда тебя с ходу на немцев бросают, а потом смотрят, откуда фрицы по тебе из пулеметов лупят, где у них, значится, огневые точки. А потом эти точки помечают у себя в планшетиках.

Отставший обоз уже давно скрылся за поворотом холма. Уже не долетали до слуха ржание лошадей, хлесткие звуки ударов плетей и вожжей, матерная ругань обозников, а у Андрея все стояла перед глазами картина: вымокшие от дождя и пота солдаты, в грязных шинелях, в отчаянии бьют коней по самым мордам. А те в ответ лишь беспомощно рвут упряжь, отчаянно ржут и мотают изможденными мордами, разбрасывая в стороны кровавую пену.

II

На угрюмых, грязных лицах обозников застыл животный страх. Объяснялся он просто. Вчера немцы разбомбили полковой обоз, тянувшийся следом за пехотой. Те так же увязли посреди дороги. Ни лесочка, ни оврагов рядом не было.

Рота тогда как раз на марше находилась. Сразу после полудня. Дождь прекратился ненадолго, чуть прояснилось в сером небе. И сразу же гул моторов в небе. С северо-запада стал нарастать. Грохот взрывов, и доносился недолго, минут десять… Этого времени немцам в самый раз хватило, чтобы превратить в кровавую кашу, хорошенько перемешать с июльской грязью людей, лошадей и весь полковой скарб в придачу. Четыре «фоккера» вынырнули из-за туч и распотрошили полковой обоз в щепки.

Слышимость была отличная. В роте в подавляющем большинстве — стреляные воробьи и тертые калачи. «Шурики» прекрасно понимали, что за музыка доносится из-за холмов. Стиснув зубы, рота угрюмо молчала, из последних сил карабкаясь вперед. Ни командиры, ни испытуемый личный состав никак внешне не реагировали на гул разгулявшейся за холмами смерти. Только глубокой ночью, остановившись на привал, штрафники разузнали, что произошло с пехотным обозом. Всех в клочья — и лошадей, и солдат, и вверенное им имущество.

Так что обозникам штрафной роты завязнуть посреди марша никак не хотелось. Чувствовали, что здесь фашист из них всю душу вытрясет. Пусть и льет, как из ведра, а если вдруг распогодится, как вчера, тогда все — кранты. Фашистские стервятники пожалуют, сомневаться не приходится. У них чутье на этот счет звериное. У обозников-то с чуйкой все на уровне, почище, чем у немчуры. «Тележные войска», как их в роте ласково именовали, старуху с косой за версту унюхивали, и неважно, в каком обличье она нагрянуть намеревалась — в виде авианалета или танковой атаки. Что касалось «штрафников», по части чутья у них все в полном порядке — чай, не первый год не на жизнь, а на смерть солдатскую работу делали. Да только подмоги от этого было мало. Чуешь-то ты костлявую за версту, а сходишься с ней глаза в глаза, да притом едва ли не каждый день. Шутка ли — без продыху на переднем крае, в самом пекле.

III

Изнуряющий марш бойцы все равно воспринимали как передышку и отдых. Одно дело — смертельная усталость, а другое — смертельная опасность. Лучше в распутицу, под проливными дождями делать по сорок километров в день, чем бежать в атаку на оснащенные дотами, ощетинившиеся минометами, пулеметами, ПТРами и фаустпатронами позиции немцев.

От ротного делопроизводителя Аникин узнал негласную информацию о том, что от командования поступил запрет на ведение разведки в любом виде. В районе осуществляется мощная перегруппировка сил. Протяженный, ускоренный марш-бросок штрафной роты является частью этой массированной подготовительной операции. Не иначе как собирались силы в кулак, чтобы ударить по немцу со всего маху. Отсюда и распространенное среди войск требование предельной осторожности. Враг, что называется, на взводе, поэтому тревожить его категорически запрещалось.

С одной стороны, штрафникам это было на руку: запрет на ведение всех видов разведки распространялся и на разведку боем. Это означало, что теперь их вряд ли в ближайшие дни прямо с марша, так и не дождавшихся полевой кухни с остывшим обедом, бросят на штурм вражеских траншей. Бойцы ОАШР получали небольшую передышку.

Но запрет этот имел еще одну сторону, совсем невеселую. Чересчур следуя тактике «не пугать фрицев», авиаполки резко сократили количество боевых вылетов. Свернули авиаразведку и, как следствие, прикрытие с воздуха вообще. Небесные позиции со стороны наших летчиков резко оголились. Следуя принципу «свято место пусто не бывает», этим не преминули воспользоваться немецкие стервятники.

Майора в роте уважали и даже боялись, скорее не за грозный вид, а за справедливость. Когда его негромкий, чеканный голос звучал перед строем, хорошо было слышно, как мухи тут же, над головами штрафников, напрягают в воздушных боях свои маломощные моторчики.

IV

Те, кто находился на земле, эти перемены в воздухе ощущали особенно остро. Авианалета с бомбежкой и градом пуль, выпущенных мощными авиационными пушками фашистских асов, можно было ожидать в любую минуту. Вообще, летную тему в роте «жевали» на все лады.

Талатёнков даже добрался до японских летчиков-смертников. Есть, мол, у «япошек» такие летчики, которые отправляются на боевой вылет без шасси. Шасси им не нужны, потому что они приземляться не собираются. И, вообще, возвращаться. Мол, слышал он от одного авиатора в «смершевском» пересыльном пункте. Того в штрафную эскадрилью отправляли.

— А что, у летчиков тоже штрафбаты есть? — удивленно откликнулся Мадан, по внешнему виду — совсем еще подросток, из весеннего призыва 1944 года. Он был одним из тех тысяч сопливых семнадцати-восемнадцатилетних бойцов, которых в спешном порядке собрали из находившихся под оккупацией территорий. Освободив от фашистов к началу лета обширные территории юга Украины и части Молдавии, советские войска влили в старые мехи своих обескровленных частей и соединений свежие силы. Командование посчитало, что выживших опытных вояк пора поберечь. Многих отправили вглубь от линии фронта — кого в запасные полки, на передышку, а кого — в тыл, на военную учебу и переподготовку. Их места и заняли новобранцы — парнишки из украинских и молдавских сел. Военному искусству их обучали наспех, да и воинской муштре эти недокормыши поддавались с немалым трудом. Отсюда и убыль среди пополнения была на порядок выше — и за счет боевых потерь, и за счет болезней. Многие оказывались среди нарушителей воинской дисциплины и устава вовсе не в силу врожденного раздолбайства и ухарства, а по вполне медицинским причинам — почти у всех были явные признаки хронического недоедания и дистрофии. Часовой физически, от бессилия, не мог выстоять положенные ему часы и засыпал на посту. Хорошо, если командир оказывался понимающим и отправлял горе-бойца на кухню за дополнительной порцией каши. У других — и таких было немало — призывники с освобожденных территорий, выросшие «под немцами», никакого снисхождения не вызывали и за малейшие проступки отправлялись под трибунал, а затем в штрафную.