Владимир Першанин - Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)
– Пошлятина какая-то, – морщился Маневич, разглядывая тусклый, еще не просохший снимок. – При чем тут самолеты, танки?
Но Бызину и Ходыреву фотографии понравились, они тут же отправили их по нужным адресам. Пусть матери и невесты гордятся.
В морозном воздухе снова висели слухи о наступлении, хотя ничем не подкрепленные. Немцы на разных участках предпринимали атаки, иногда удачные, но продвигались обычно не более чем на две-три сотни метров. А в городе фронт вообще замер на одном месте.
Борис получил письмо от Кати. Раза три перечитал, потом пошел читать Сергею.
– Ты послушай, что пишет, – тыкал пальцем в строчки. – «Я поняла, что ты мой единственный и без тебя мне не жить. Любовь моя летит над полями, и ты ее чувствуешь… Целую столько раз, сколько ты хочешь». Ну, как?
Маневич внимательно вгляделся в лицо друга. Оно показалось ему таким же глуповатым и радостным, когда Борис любовался на свою героическую фотокарточку. Сергей давно перестал верить всяким красивым словам, хотел съязвить, но внимание обоих переключилось на двоих бойцов из свежего пополнения. В громоздких валенках, многочисленных одежках они шагали с ящиками в руках.
Полминуты оба раздумывали, каким путем двинуть дальше. Низина была по пояс завалена снегом, кусты справа тоже торчали из заметенных сугробов. Им что-то крикнули, показывая дорогу, но парни весело отмахнулись и побежали через плешину, где снег всегда сдувало и идти было легко.
– Назад, дятлы чертовы! – орал Маневич.
Мина звенела, как натянутая струна, набирая высшую точку. Следом звенела следующая мина. Фрицам не требовалось пристрелки, оба взрыва ударили точно. Поставленные на мгновенное действие взрыватели срабатывали, едва касаясь земли. В мерзлой почве не выбило даже воронку, лишь на голубом снегу прожглась черная клякса. Патронный ящик вскрыло. Сотни ярко-желтых новеньких патронов засыпали бугор, словно новогодним конфетти. Один боец резво уползал, второй ворочался на пропитанном кровью снегу.
На бугор было кинулась санитарка Маша.
– Назад! – кричал Маневич.
Девушка бестолково оглянулась. Подскочил Ходырев и свалил ее на снег.
– Куда бежишь? Сейчас еще подсыпят.
Участок, который срочно пополнялся вновь прибывшими штрафниками, немцы обстреливали от души и двумя минами, как правило, не ограничивались. Мины продолжали сыпаться, захватывая все более широкий участок. Кого-то ранили в противотанковом взводе Бызина. Когда все стихло, парень возле распотрошенного ящика уже не шевелился.
Второго вытащили под руки, съежившегося, вроде как не в себе, хотя следов ран видно не было. Зато на голове прощупывалась огромная вмятина, видимо, ударило о пень.
– Отвоевался, штрафник, – сказал Бызин. – Кому месяц мучаться, а кто в обратный путь…
Обстановка складывалась непонятная. Повторяли слова Сталина, сказанные на торжественном собрании, посвященном 25-й годовщине Октября: «Будет и на нашей улице праздник». Все знали, что Верховный слов на ветер не бросает, чего-то ждали. Но прошла неделя, ничего вроде не менялось. Шла позиционная война, штрафная рота стояла на месте, словно обычное подразделение, поступало пополнение, шла вялая перестрелка.
В один из дней что-то изменилось. Елхов собрал командиров взводов и сержантов, их заменяющих. Здесь же находилось отделение саперов.
– Мужики, сидение наше кончилось. Сегодня перед рассветом ударим с целью расширения плацдарма и непосредственного выхода на склон высот. Цель – взять вот этот участок, закрепиться и ждать подкрепления.
На склоне долго не усидишь, каждый это понимал, но и глупых вопросов капитану не задавали. Тем более здесь находился особист Стрижак. Саша Бызин по простоте все же не удержался:
– Что, наступление?
– Для нашей роты – да, – лаконично ответил Стрижак. – А дальше загадывать не будем. Но до весны здесь сидеть не будем, это я вам точно обещаю.
Почти каждую ночь то слева, то справа наносились контрудары по врагу, что-то взрывали, возможно, охотились за языками. Сегодня настала очередь второй роты. Может, разведка боем? Ведь не удержаться на склонах, если не подойдут основные части. А может, один из отвлекающих ударов, пусть неудачных, но сыграющих свою роль, а штрафников спишут как искупивших свою вину.
Граница наступления была оговорена заранее. Саперы определили участки прохода. До пяти утра отдыхали. Хотя какой к черту отдых. С вечера налили по сто граммов, покормили, кто-то сумел заснуть, а большинство слонялись или лежали.
Беспокойно вел себя Сергей Маневич. Отослал Машу, которая крутилась рядом, передал Ходыреву два письма и рассказал свою историю, о которой раньше умалчивал.
– Понимаешь, Машке голову задурил, может, и беременная уже ходит, а у меня ведь жена в Витебске.
– Обманул, выходит, девку?
– Подожди ты, послушай, – непривычно раздраженный Маневич торопился выговориться. – Женили меня по-дурному, как отец решил. У него сосед, дружок закадычный, а у того дочка на выданье. Сначала вроде со смехом, чего, мол, далеко пару искать, вот они жених и невеста. Шутками вроде как играя, решили нас сосватать, ни меня, ни Марину не спросив. А я ее терпеть не мог: пухлая, сопит, как корова, ну, не лежало к ней сердце. А спорить с родителями не решился, поддался по слабости характера. Всем хорошо сделал, кроме себя. Поэтому из армии домой к жене не вернулся, в училище пошел.
– Ну, а с женой что?
– Вроде ребенка родила.
– Чего ты дуришь? – разозлился Борис. – Вроде – не вроде… Есть ребенок или нет?
– Не успел увидеть, война началась.
– Ну, а что теперь с Машкой будет?
– Не знаю. Жив буду – разберусь.
– Серега, ну, ей-богу, я тебя серьезнее считал, а ты, как в игрушки играешь.
Затем успокоились. Борис принял письма, спрятал в карман, немного поспали, а в темноте неполная рота двинулась в путь. Собственно, движения не получалось. Снежную целину, и без того светлую, освещали ракеты, некоторые горели по несколько минут, спускаясь на парашютах.
– Кому-то расчищаем путь, – шепнул Маневич на ухо Борису.
– Может, сегодня большой сабантуй начнется.
– Вряд ли.
Справа группа приближалась к проволочному ограждению. Их засекли и ударили из пулеметов. Повисла снежная пыль, раздались крики, группу побили бы целиком, но вмешалась наша артиллерия. Когда все стихло, Ходырев разглядел у развороченной проволочной дыры три тела.
Приполз саперный лейтенант, сообщил, что надо спешить. Минут через сорок рассветет, тогда ничего не получится.
– Одни уже поспешили, – огрызнулся Маневич. – Троих наповал, а двое, дай бог, хоть покалеченные доползут.
И Маневич, и Ходырев знали, если не получится ночная вылазка, то днем пошлют всю роту целиком. Пригонят с утра пораньше пополнение и выгонят на свежий снег.
Немного подумав, решили двинуть двумя группами, может, хоть у одной что-то получится. Послали бойца на КП договориться насчет артиллерийского прикрытия. Долгое получилось согласование, но завязалась свара на левом фланге. То ли наступали немцы, то ли пошел вперед пехотный батальон. В эти ноябрьские дни все было наэлектризовано до предела. Удары следовали повсюду. Елхов воспользовался заварухой и поднял роту.
Ходырев бежал вместе с Маневичем к своей цели, участку с лобастым, окрашенным в светло-серый цвет дотом. Близко их, конечно, не подпустили, пулеметные очереди вспахали снег, атакующие зарывались, где могли, кто-то ковылял назад.
Бронебойщики Саши Бызина долбили дот, целясь в амбразуры. Тяжелые пули искрили, рикошетя в разные стороны. Толку от противотанковых ружей получалось мало, взвод Бызина таял на глазах. Его бойцы подошли вплотную и, оставив неуклюжие ружья, ворвались в траншею. Их расстреливали в упор из автоматов. Те, кто залег, бросали через головы гранаты, стоял непрерывный треск.
До серой громады дота оставалось метров семьдесят. Главная амбразура с крупнокалиберным пулеметом перемалывала взвод Бызина. В сторону первого взвода Маневича вел огонь легкий пулемет из низкой амбразуры, наполовину утонувшей в снегу.
– Луговой, бери помощника и дуй к мелкой амбразуре.
– Кого брать?
– Музыканта бери, пусть сыграет напоследок. Бегом!
Гриша Сечка затравленно глядел на Ходырева в поисках защиты. Ведь только он умел так душевно играть «Прощание славянки», всегда помогал Ходыреву, а его заставляют ползти сквозь колючий снег навстречу пулемету. С Маневичем было сегодня опасно спорить, он был слишком раздражен и не терпел возражений.
Луговой и Сечка вымахнули из траншеи и торопливо поползли, буравя свежевыпавший снег. Они то сближались, то отдалялись друг от друга, удлиняя расстояние, и спасал их пока взвод Бызина, сцепившийся в ближнем бою. Наконец Луговой, слегка подняв голову, бросил гранату и снова спрятался в сугроб. Сечка подполз ближе и швырнул РГД точнее, возле самой амбразуры.
Ждать дальше было нельзя. Маневич дал сигнал, и взвод, рассыпавшись, побежал изо всех сил. Пулемет сверкал навстречу частыми вспышками, люди падали один за другим. Боец, подскочивший поближе, стрелял из винтовки в амбразуру, но дуэль складывалась не в его пользу. Пулемет лишь слегка довернул ствол в сторону смелого бойца и сбросил его на снег вместе с треснувшей пополам винтовкой.
