Наталья Баранская - День поминовения
Живем мирно, утих. Я работаю надомницей, шью рабочую одежду, рукавицы брезентовые, две машинки у нас, и мама помогает, вдвоем по хозяйству управляемся.
Теперь так — ждем второго ребенка, Вася с утра до вечера про сынка толкует, люльку-качалку сготовил, уже и саночки ладит, сынка катать. Рожала в больнице, она у нас рядом, старая больница, в ней Чехов-писатель работал, врачом.
Как сказала мне акушерка: “Поздравляю с дочкой”,— ну, думаю, будет шум. И точно: расстроился Василий Петрович до полной дури. Люльку топором порубал, подумайте! Привел нас домой и давай мне свой претензий выкладывать: почему, мол, не сын, он так хотел сына, да его ли это ребенок, он посчитал, выходит, не его, он один в своей комнате жил, а я с кем-то ребенка нагуляла. Сперва я плакать, уговаривать, потом осерчала: если не твой ребенок, то ступай обратно в свою комнату и больше не приходи, голову мне не морочь, обойдемся. Утих. Потом привыкать начал. Станет у коляски, смотрит, смотрит на Липочку — мы ее Олимпиадой назвали, тогда еще этих олимпиад физкультурных не слыхать было,— станет и смотрит. Кто ни зайдет, все говорят “вылитый отец”, и правда, девчонка получилась похожая на Василия, хотя и беленькая — в меня. А начала малышка смеяться да гулькать, разговаривать с ней стал и кроватку смастерил. Простил нас, значит.
Время идет, дочери растут, живем ладно, спокойно, иногда поругаемся, но не шибко, привыкать стали, сроднились. Вася не пьет, только по воскресеньям и в праздники должен выпить. Мы понимаем: мужчина, без этого не обойтись, припасали. Сколь-то раз загуливал, ночевать не приходил. Прощения просил, уверял: одни мужики, обошлось без баб. Хоть я не верила,— уж очень он женщинам нравился да и любил покрасоваться, поболтать, пошутить,— но прощала, видно, все ж не было у меня настоящей любви,— ревность меня не брала.
А за эту его свободу получила я право делать свое, что нравится, а мне нравилось, когда в доме икона в углу висит и перед нею лампадка светится маленьким огоньком, будто глаз Божий на нас смотрит, на всю нашу жизнь.
И вдруг война на нас рухнула,— будто дом загорелся, пожар вспыхнул. Не ждали не гадали, да и откудова нам что знать? Вася давно уж эту тарелку черную на стенку приладили, слушаем радиво с утра до ночи и только слышим: все хорошо, и самые мы богатые, и самые сильные, и случаем война, так нахлобучим врагу, что он ног не унесет.
В первые же дни Васенька мой ушел воевать. Собирала спешно, даже пирожков испечь не успела. Что в доме было, всего дала — и колбаски, и сала соленого большой кусок, сухариков, что в печи высушены, чаю да сахару. Знала: голодно ему будет, Вася едок был сильный,— большие мужики едят помногу.
Проводили мы отца своего до военкомата, Алевтинка со мной пошла, а Липочка осталась с мамой дома.
Прощай, Лизок, прощай — не серчай. Жди со скорой победой! Врага буду бить беспощадною рукой. Как грохнет наша красная артиллерия, так уложит немцев ряд за рядом, ровненькими рядочками.
Думать буду о вас каждый день непрестанно. Маме скажи от меня поклон низкий, пусть не вспоминает плохо, виноват я перед ней. И перед тобою тоже, Лизанька, Лизок... Тинка, маму чтоб слушались! Снимитесь на карточку вместе — ты с девчонками. Пришлешь, как адрес узнаешь. Давай поцелуемся на прощание. Ждите, и чтоб у меня... Ох, Лизанька, какая ты легонькая, пташка моя, чуть потяжеле Тинки. Ну ступайте, нам уже по машинам командуют. Прощайте, и пиши мне, пиши, не забывай!
Краса и гордость Подмосковья, Звенигород стоит на левом берегу Москвы-реки, вверх по течению, от столицы на запад. Стоит древний город на пяти холмах, и круче и выше других насыпной холм, земляная крепость возрастом более семисот лет. С древнего холма глядит на заречные открытые дали старинная церковь — строение большой простоты и несказанной прелести,— сложенная из белого камня мастерами, имена которых неизвестны. Поставлена церковь велением князя Юрия Димитриевича в одна тысяча триста девяносто девятом году, и расписывали ее изнутри по стенам и куполу Андрей Рублев с учениками и другие мастера писать красками по штукатурке.
И с низовья, и с верховья речного видно было эту церковь далеко, привечала она издали доброго путника, звала и манила к себе, а с отъезжающими прощалась.
Холм оброс соснами и другими деревьями, несколько могучих ясеней, свидетелей давнего прошлого, прикрыли церковь с запада, севера и востока, а по южному склону поднимают вверх серебристо-зеленые кроны дряхлеющие ивы, растущие от изножья холма, неохватные стволы которых разрушают дупла и трещины. Но серебряно-серый купол с золоченым крестом виден отовсюду, сама же церковь, когда идешь по другому берегу реки, вниз или вверх, то открывается, то прячется, будто поворачивается перед вами, радуется своей красоте.
Холм с церковью называется Городок, с него, с земляного укрепления, и начинался Звенигород. Стояли тут на площади, тесно прижавшись друг к другу, княжий дворец и деревянные домики горожан под защитой каменной церкви, казавшейся тогда огромным строением, и могла она вместить в случае нашествия врага всех жителей города.
Но не был доступен врагу старый Звенигород. Земляную крепость окружали воды малой речки Жерловки и многих ручьев и ключей, бивших из-под земли. С низины Заречья, с юга, защищала город Москва-река — широкая, полноводная и быстрая. С северной стороны стеной стоял глухой лес и был еще насыпан земляной вал над отвесным крутым склоном крепости.
И еще была у древнего Звенигорода защита: в трех верстах с запада сторожил его монастырь, поставленный на горе игуменом Троице-Сергиевской лавры, учеником Сергия Радонежского, Саввой. Призвал же Савву преподобного к основанию нового монастыря князь Юрий Звенигородский, крестник и воспитанник Сергия Радонежского.
Место выбрали самое подходящее — на горе, называемой Сторожи, под которой протекала небольшая, но глубокая речка, выходящая из лесной чащобы,— Сторожка. Речка огибала холм с запада и впадала в Москву-реку.
Тут и стал в четырнадцатом веке монастырь-сторож, названный по имени его основателя и первого игумена Саввино-Сторожевским, и был поначалу весь состроен из дерева: и сторожевые башни, и братские кельи, и вокруг деревянный тын из вбитых в землю цельных могучих стволов.
Шли годы, прошли века, монастырь стал большой каменной крепостью с высокими стенами, башнями-бойницами, наполненными водой рвами, тяжелыми дубовыми воротами, окованными железом. Посредине, внутри ограды, построена была белокаменная церковь Рождества Богородицы, размером больше, возрастом чуть моложе Звенигородской, названной “Успение Богородицы”. Гак Савва-игумен и князь Юрий поручали Богородице материнскую защиту этой земли и воздвигнутых на ней русскими мастерами дивных строений.
Спустя два века, при царе Алексее Михайловиче, у западной стены был построен дворец из белого камня, а у восточной, напротив,— царицыны палаты из красного кирпича с фигурными крыльцами и башенками А потом прибавилось и братских домов с монашескими кельями, выстроились еще две церкви, высоко поднялась над одной из них причудливая звонница, где в три яруса висели колокола, большие и малые. Звон их был так чист, а мастерство звонарей монастырских так велико, что приезжали их слушать именитые музыканты.
Окружили монастырь обширные угодья, потеснили лес, пашни, огороды, сады, возделанные трудолюбивыми монахами.
А когда не нужны стали монастыри, открыли здесь здравницу, потом сделали музей.
Прошли годы и годы, пробил час народной беды, напал на страну нашу вероломный и хитрый враг, войском сильнее, оружием страшнее, не воин, а изувер и мучитель — убийца женщин, детей и стариков.
Пошел враг по нашей земле, и, как стал приближаться к Можайску, загудел вдруг большой колокол на звоннице Саввино-Сторожевского монастыря, последний из колоколов, оставленный наверху, загудел, будто кто бьет по нему рукой нешибко, а как вошел немец в Можайск, как двинулся дальше на Звенигород, застонал колокол громким стоном, сорвался с колокольни и упал наземь. Глубоко вошел в землю колокол, сотряслись башни и стены монастырские, и долго тревожно гудела земля. А по колоколу прошла глубокая трещина, и голосу в нем не стало более — навсегда.
И древний Сторожевский монастырь и земляная крепость Городок вновь понесли прямую свою службу — сторожи земли Русской. Стал монастырь на защиту звенигородского края, вновь преобразился в крепость, на стенах его и в бойницах притаились орудия и пулеметы, на кровлях установились зенитки,— пришли в монастырь воинские части, и преградил Саввино-Сторожевский монастырь путь врагу, перекрыл огнем дороги на Москву.
Приготовился к защите и Городок. На земляном валу были вырыты окопы, пулеметные гнезда, а на старых разлапистых соснах построены деревянные площадки для наблюдателей и снайперов.
